Архиепископ Никон Рождественский - Меч обоюдоострый Страница 22

Вот пример. Древние христиане называли смерть успением, преставлением, а день смерти даже — днем рождения — рождением в другую лучшую жизнь. Оттого и праздновали день кончины мучеников и других святых как радостный праздник, как торжество над смертью. «Почивает в мире», «почивает во Христе» — вот обычные надписи на местах погребений в древних катакомбах, этих усыпальницах, где погребено до 300,000 мучеников... А ныне?.. Пышные надгробия, вовсе не нужные покойнику венки, суета сует, которая однако же стоит тысячи и сотни тысяч, — стоит столько, что на эти деньги можно бы построить сотни храмов Божиих там, где православная душа жаждет места молитвы, но не имеет сего утешения... А ведь в этих храмах Божиих до скончания веков приносилась бы бескровная Жертва за упокой души тех, которые теперь покоятся под бесполезными для них памятниками!..

Но отвратим очи свои от этой суеты. Утешим себя тем, что и в наши дни есть рабы Божии, отходящие в другую жизнь «в мире», с надеждою воскресения, как бы на временный покой после трудовой жизни в этой юдоли скорбей. У их гроба как-то тепло становится на душе, мысль о смерти отходит на второй план, на место ее является созерцание таинства смерти... «Спит спокойно во Христе», думается, когда смотришь на спокойное лицо усопшего, или лучше: «созерцает в благоговении то, что для нас еще закрыто, неведомо, но что ему — усопшему — теперь открылось, стало уже не предметом веры, живою действительностью»...

И сердце спрашивает почившего: в чем тайна его спокойствия? Почему у его гроба не веет призрак смерти, почему так тянет именно к этому покойнику: тогда как от другого бежать хочется? И тайный голос, голос совести нашей отвечает нам: посмотрите, оглянитесь на его жизнь, и вы все поймете...

5 февраля скончался почтенный старец, мой дядюшка, протоиерей Григорий Иоаннович Грузов, на 89-м году своей труженической, праведной жизни. 65 лет служил он в священном сане, почти 55 лет — в одном и том же бедном приходе, и только тяжкая болезнь заставила его расстаться с любимою паствою, с теми, кого он крестил, венчал, с кем делил все скорби и радости... Помнится, раз, проезжая через Кострому, я стоял обедню в соборе, где служил преосвященный Тихон. На сем служении он дал сан протоиерея одному вот из таких смиренных служителей алтаря, восьмидесятилетнему старцу: во время причастного стиха, он представил мне сего старца со словами: «вот кем стоит Русская земля!» Да, вот такими смиренными служителями Церкви Божией, как этот неведомый мне старец, как мой ныне почивший дядюшка, пока и крепка наша Русь православная; в тишине и безвестности, скромно и в простоте сердца они делают свое дело, воспитывая народ в страхе Божием, в послушании родной матери — Церкви, в преданиях и заветах родной старины, в беззаветной любви к Царю и отечеству... С ними, вот с этими смиренными батюшками, наш народ прошел через всю свою тысячелетнюю историю, перенес и иго татарское, и крепостную зависимость, и глады, и моры, и нашествия иноплеменных, они утешали его во всех невзгодах исторических, делили с ним горе его, помогали ему нести тяжелый крест жизни, согревали его сердце утешениями веры и благодати Христовой. Это были — пестуны народные на протяжении тысячи лет истории нашего народа, это были стражи народной души и всех тех сокровищ, которыми наградила Русский народ его любящая мать — православная Церковь. Храм Божий да «батюшка родимый» — вот кто ближе всех стоял к народу, кто воспитал душу народную, кто был ее ангелом-хранителем...

Таким вот был и покойный отец Григорий. Сын бедного сельского дьячка (род. в 1825 году), он провел свое детство в родном Чашникове, в многолюдной семье отца, под благодатными веяниями родного храма Живоначальные Троицы, пел и читал на клиросе, ходил по приходу славить Христа в Рождество и Пасху, собирая грошики, любимый прихожанами, воспитываемый матерью в страхе Божием и уважении к старшим. С добродушною шуткой рассказывал покойный, как мать, провожая его до Москвы, чтобы записать в духовное училище, строго наказывала ему: «смотри, сынок, будь ко всем почтителен, всем старшим кланяйся». И воспринял послушный сын урок матери: лишь только вошли в заставу, как Гришенька снял шапку и стал кланяться направо и налево проходящей публике. Увидев это, мать спросила: «что это ты делаешь?» — «А как же, маменька? Ведь, все они старше меня: надо кланяться».

На время ученья в училище пришлось мальчику приютиться в темном углу у какого-то столяра, на первом же уроке ему пришлось отведать и детского горя: книг не было, учить урок не по чему; он так и сказал учителю, когда тот стал спрашивать урок. Но его оправдание, которое ему казалось столь законным, не было принято во внимание и за незнание урока мальчик был наказан розгою. И всю жизнь, до глубокой старости он помнил эту розгу, и называл ее благодетельницей своей, ибо она заставила его вставать пораньше, до рассвета бегать в училище, чтобы там у товарищей брать книги и готовить по ним уроки...

Кончилось ученье. Грузов вышел из семинарии в первом разряде. Ему предлагали даже идти в академию, но доброго юношу-идеалиста влекло призвание послужить Церкви в селе. Старая семинария умела воспитывать такое стремление в юношах. Мои братья, учившиеся спустя лет десять после дяди, еще привозили вороха списанных проповедей разных авторов: это они готовили себе запас на время пастырского служения. Теперь — увы! — семинаристы об этом не думают... И вот, молодой студент идет в консисторию и подает Митрополиту Филарету прошение на первое открывшееся священническое место в селе Петрове Рузского уезда, верстах в 70-ти от Москвы. Место было из бедных, соперников не оказалось, и он определен туда. Надо искать невесту. Спрашивает родных, знакомых... Указывают ему на семью одной просфорницы, у которой четыре дочери-невесты. Григорий Иванович, преодолевая семинарскую застенчивость, идет к будущей теще, знакомится, начинает посещать ее дом... Но зачем ходит — сказать недостает решимости. Старушка-просфорница решается наконец помочь юноше: «да не стесняйтесь, пожалуйста, Григорий Иванович: ведь, я знаю, зачем вы к нам ходите (конечно, добрые сваты ее предупредили), говорите откровенно: которая же вам больше нравится?» — «А какую, мать, благословишь, отвечает жених, такую и возьму!» И мать, следуя примеру ветхозаветного Лавана, отдает ему старшую из дочерей своих, Елену Николаевну. И свадьба скоро состоялась. Взял Григорий Иванович у одного барина сюртук для венчания, посвятился во иереи и с молодою супругою отправился в неведомое дотоле Петрово.

Был ненастный ноябрьский вечер. Грязь, слякоть, холод, дождь хлестал в лицо. Тьма такая, что в пяти шагах ничего не видно. Возница провез молодого иерея мимо церкви и по старому проспекту времен Екатерины Второй привез его в соседнюю деревню. Увидев в избе огонек, о. Григорий слез с телеги и постучался в окно, чтобы спросить дорогу. Окно открылось, и старик сказал батюшке, чтоб поворачивал назад: село они проехали...

Вернулись. Разглядели церковь. Рядом чей-то дом. Постучались и здесь. Оказалось — тут живет о. дьякон. Хозяин радушно принял своего будущего настоятеля. На утро о. Григорий пошел в храм Божий, где Бог привел ему служить и... при виде его заплакал!.. Старый деревянный храм весь перекосился, отворишь дверь — не затворишь, стены немошны, с потолка сыплется иней, а стало быть, если сойдется народ, то польет и дождь...

После храма пошел осматривать свое будущее жилище. И тут хоть плачь! Бедная избушка, в два окна, вросла в землю, полы провалились... Это дом священника, его предшественника.

Что делать? Как жить?..

Пошел знакомиться с соседями, а их было только два приказчика, или, как они себя величали, управляющие имением. Приходит к первому — оказался добрым человеком: одобрил батюшку, приласкал, пообещал помочь, чем может. Заговорил о. Григорий о доме — «надо, говорит управляющий, строить новый». — Но, ведь нет ни денег, ни лесу? — «Все найдется, отец!» — Кто же поверит мне? — «Но почему же не поверит? Ведь, жить приехал — не сбежишь. Вот пойдем к соседу: у него есть готовый сухой лес — отпустит!»

Поехали. Долго о. Григорий не решался сказать, зачем приехал, да спасибо первому соседу: выручил! — «Что ж, батя, молчишь? Проси N. N-ча!» — Простите: духу недостает! — «А в чем дело?» — спрашивает хозяин. — О. Григорий рассказал свою нужду. — «Ах, отец Григорий! Да бери, сколько тебе нужно!» — Ведь взять — платить надобно, а денег нет у меня. — «Сочтемся, когда-нибудь заплатишь».

И о. Григорий, при помощи тех же добрых людей (которые и денег дали) построил себе домик, и не теряя времени в том же домике, где сам жил с молодою супругою, собрал ребятишек деревенских и стал их учить грамоте. Так, еще в 1848 году, положено было начало церковно-приходской школе, лучше сказать — школе грамоты. Тогда не «изыскивали средств», не ожидали помощи ниоткуда, и творили святое дело в простоте сердца: брали ребят, за два с полтинной с головы за выучку читать, писать и четырем правилам арифметики, горшок каши да мерку гороха на придачу — и дело кончено. Так велось с незапамятных времен, в такой школе учились и мы когда-то у своих родителей. Так учил и о. Григорий. А учить он был мастер: все время, пока учился в семинарии, давал уроки в барских домах, откуда иногда за ним, как он, бывало, хвалился, «и каретку посылали». Детей он всю жизнь любил страстно, умел как-то особенно ласкать их, завладевать их сердечком, умел говорить их детским языком так, что ребятки льнули к нему не как даже к отцу, а как к родной матушке.