Алексей Лебедев - Церковно-исторические повествования Страница 22

______________________

* Василий Великий. К юношам о том, как пользоваться языческими сочинениями//Творения его. Т. IV. С. 345.  ** Там же. С. 356.  *** Там же. С. 349.  **** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому/ /Творения его. Т. IV. С. 64.  ***** Евсевий. Церков. история. Кн. VI, гл. 2.  ****** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Там же. С. 79.  ******* Там же. С. 76.

______________________

Обращаемся к предметам преподавания в языческих школах. Главным и любимейшим предметом науки в школах было изучение словесности или литературы, произведений эпических, лирических, драматических: как греческих, так и латинских. Как усердно учителя занимались именно этим предметом, об этом отчасти можно судить по тем ироническим отзывам, какие слышались иногда среди учеников, недовольных слишком продолжительным изучением одного и того же автора, по приказанию учителя. Ученики говорили, что учитель "с одной книгой возится долее, чем сколько греки пробыли под Троей"*. Иначе относились к изучению литературы язычники и иначе христиане. Юноши-язычники или сами читали, или выслушивали из уст наставника чтение различных поэтических рассказов о бесконечных "бранях богов, об их междоусобиях, мятежах и множестве бед, которые они и сами терпят и причиняют друг другу, и каждый порознь и все вместе"**, и увлекались не только изяществом языка, но и самим мифологическим содержанием поэтических произведений. Читая или слушая поэму об Энее и Дидоне, они не довольствовались наслаждением эстетическим, но и "плакали о Дидоне, умершей и в могилу сошедшей от меча, вследствие любви к Энею"***. И от сожалений, при чтении или слушании других поэм, переходили к иного рода чувствам, меньше всего приличным учащимся юношам. Они изучали с истинным удовольствием, что "боги суть путеводители и покровители страстей", и выводили отсюда заключение, что "быть порочным дело похвальное". Они с явным интересом выслушивали или читали о том, как "Юпитер принимал все виды для обольщения женщин, превращался в орла по неистовой любви к фригийским отрокам", как "весело пировали боги, смотря на то, как подносят им вино бесчестные любимцы Юпитера". Все это им казалось "образцами"****. Рассказы о Юпитере, "громовержце и прелюбодее", с необыкновенной силой "увлекали" языческих юношей. Все подобные места в поэмах даже "с удовольствием заучивались". И тех, кто "с удовольствием" заучивал все это, называли "мальчиками, подающими добрые надежды"*****. А результат получался тот, что юноша разжигал в себе похоть, "как бы по указанию самого бога"******. "Не так, не так нужно относиться к этим поэтическим повествованиям", - твердили себе, наоборот, юноши христианские, изучая в школах те же поэтические творения.******* Они читали и изучали их с мудрой осторожностью, на одном в произведениях поэтов останавливали свое внимание, от другого же отвращали свои взоры. Они в этих произведениях "не на всем подряд останавливались умом, но когда идет рассказ о делах добрых мужей и их изречениях, то старались возбуждать в себе любовь к ним, соревноваться с ними и старались быть такими же. А когда у тех же поэтов речь шла о людях злого нрава, то юноши давали себе зарок избегать подражания им, как бы затыкали уши, как делал Одиссей, чтобы предохранить себя от песней сирен". Потому что христианские юноши помнили правило: "Привычка к словам негодным служит некоторым путем к делам такого же рода". Они отдавали дань уважения изяществу и красоте языка поэтических произведений, но при этом "не хвалили поэтов, когда они злословили, насмехались, представляли влюбленных и упивающихся или когда они полагали счастье в роскошном столе и сладострастных песнях". Они старались забывать о том, что поэты рассказывали противонравственного о борьбе богов между собой, причем брат оказывался в раздоре с братом, отец с детьми, дети в войне с родителями. В особенности христианские юноши отвращались от того, что поэты рассказывали "о прелюбодеяниях богов, любовных похождениях и явных студодеяниях опять тех же богов и преимущественно главы их - Юпитера", находя, что у поэтов нередко встречались в этом отношении рассказы о таких делах, которые "и о скотах без стыда не стал бы рассказывать иной"********. Так неодинаково относились языческие и христианские дети к изучению греческой и римской словесности. Первые не только ценили художественную сторону, но и увлекались содержанием, а вторые, ценя изящество формы, с критическим тактом относились к содержанию. Великим соблазном для христианских юношей, да и для языческих тоже, при изучении изящной литературы было то, что после изучения поэтов классической древности, язык Священного Писания казался им не изящным, а слабым, варварским. Один из христианских великих мужей, получивших блестящее образование в школах того времени, сам сознавался, что для него переход от чтения поэтических классических произведений к чтению Св. Писания был весьма нелегок: "Начинал читать пророков, - говорил он, - и меня ужасала необработанность языка, и думал я, что виной этого не глаза (сам читавший), а солнце (Св. Писание). Бывала и другая беда от пристрастия к поэтическим писателям древности: христианин хотел поститься и молиться, а между тем рука невольно тянулась к Плавту"*********. Нужно было перенести много борьбы с самим собой, чтобы наконец постигнуть внутренние и безмерные красоты Св. Писания и не зачитываться сладкозвучными поэтами. Истинный христианин, конечно, всегда достигал этого.

______________________

* Sievers. Das Leben des Libanius. Berlin, 1868. S. 24-25.  ** Григорий Богослов. Обличительное слово на царя Юлиана//Там же. Т. I. С. 174.  *** Августин. Исповедь. Кн. 1, гл. 13.  **** Григорий Богослов. Обличительное слово на царя Юлиана//Там же. С. 175.  ***** Августин. Исповедь. Кн. I, гл. 16.  ****** Там же, гл. 16.  ******* Там же, гл. 13.  ******** Василий Великий. К юношам...//Там же. С. 348.  ********* Блаж. Иероним. Письмо к Евстохии//Творения его в рус. пер. Т. I. С 131-132.

______________________

В связи с изучением словесности в тогдашних школах находилось изучение красноречия, или ораторского искусства, которое называлось разными именами - софистикой, риторикой, а иногда диалектикой. Словесность главным образом изучали для того, чтобы питомец школы имел в запасе множество готовых литературных выражений и оборотов, помогающих оратору быстро и хорошо произносить речи. Ораторство было необходимой принадлежностью тогдашнего образования. Ораторство нужно было для адвоката, для учителя, для всякого образованного человека, так как степень образованности измерялась степенью умения говорить красиво; даже простое письмо образованный человек того времени не иначе писал, как переполняя его цветами красноречия. Поэтому ораторское искусство преподавалось во всех школах: латинских и греческих. Но преподавание этого предмета поставлено было на ложную дорогу. Все внимание учителей красноречия исключительно обращено было на внешнюю форму. Эффектное сопоставление слов и мыслей, щегольство изысканными, необыкновенными словами и оборотами, мелочная отделка каждой фразы, неуместное остроумие, ненужное цитирование древних писателей, игра разными фигурами и тропами, устранение естественности мыслей и выражений - вот к чему стремились учителя красноречия изучаемого нами периода истории. Юноши приучались к пышным декламациям, но совершенно бессодержательным. Учителя, чтобы приучить юношей к искусству красноречия, и сами брали, и им давали темы нелепые и неприменимые к жизни. Например, нужно было вообразить, что живешь во время Персидских войн и говорить против тогдашних врагов греческого народа - против Дария и Ксеркса и преследовать их поношениями. Или учителя заставляли ученика вообразить, что он живет в баснословные времена, и приказывали ему говорить речи от лица "Менелая, после того, как у него похитили Елену", "от лица Гектора, узнавшего, что Приам садится за стол Ахилла". Но этим дело не ограничивалось. Учителя или сами в виде образца сочиняли, или заставляли сочинять своих учеников панегирики, похвальные речи предметам, не способным вызывать ничего кроме отвращения. Например, требовалось составить панегирик лихорадке, подагре, даже рвоте. Софисты утверждали, что это превосходные упражнения и что искусство обнаруживается тем блистательнее, чем презреннее предмет его, или, как говорили в то время, чем неблагодарнее и непокорнее земля, тем более заслуги заставить ее производить цветы. Они держались того мнения, что речь будто имеет естественное свойство делать великие предметы малыми, а малые великими. Нелепая мода делала то, что начали сочинять панегирики, предметы которых становились постепенно все низменнее. Если один говорил в похвалу осла, то другой читал панегирик мыши, а третий, желая превзойти двух первых, ораторствовал в похвалу майскому жуку. В описываемые века дело дошло до мухи, комара, блохи. На чем бы остановились, если бы были знакомы с микроскопом? Фронтон написал похвалу пыли, дыму, небрежности; Дион Хризостом - волосам, попугаю; Синезий, когда был еще язычником, восхвалял в одной речи плешивость*. Учиться красноречию у такого рода учителей, конечно, было для рассудительного человека своего рода подвигом. Особенно учителя изощрялись приучать своих питомцев быть возможно находчивыми адвокатами, чтобы никто, никакое судебное дело, ни малейше не затрудняло будущих адвокатов. Они, изощряя способности своих питомцев, выдумывали юридические случаи самые необыкновенные и невозможные, самые запутанные, и заставляли учеников составлять речи, как будто такие случаи произошли на деле. Венцом красноречия считалось, если учащийся искусству красноречия без запинки мог говорить "за" и "против" известного воображаемого обвиненного в каком-либо преступлении**. Язычники, очевидно, мало понимали всю неприглядность того ораторства, какое процветало в те времена, если Фронтон, учитель Марка Аврелия, знаменитый Дион Хризостом (что значит Златоуст), Синезий, слывший философом, без всякого стыда позволяли себе (Синезий в язычестве) произносить речи на нелепейшие темы. Что касается, в частности, языческих юношей, учившихся у преподавателей красноречия, то они были в восторге от своих руководителей, готовы были превозносить их до небес. Так было, например, в Афинах в IV веке. "Охотники до лошадей и любители зрелищ не остаются спокойными на конных ристалищах, - они вскакивают, восклицают, бросают вверх землю; сидя на месте, как бы правят конями; бьют по воздуху пальцами, как бичами; воображают, что они запрягают и распрягают лошадей". "Совершенно такую же страсть, - замечает один наблюдатель над жизнью афинских учащихся юношей, - питают в себе юноши в Афинах к своим учителям, когда они произносят свои ораторские речи"***. Эти юноши не умели отличать хорошее от дурного: для них что скачки лошадей, что речь ритора - все одно. Не то видим у христианских юношей, учившихся в языческих школах ораторскому искусству. Они с большой критикой относятся к софистам своего времени. Учились они красноречию не затем, чтобы блистать пышными фразами, а затем, чтобы сравнявшись в красноречии с лучшими риторами, лишить язычников возможности хвалиться своим превосходством перед христианами. Один из христианских ученых, изучивших языческое искусство красноречия, говорил о себе: "Еще не опушились мои ланиты, как мною овладела любовь к словесным наукам; я стал обогащать себя внешней (языческой) ученостью для того, чтобы употребить ее в пособие истинному (христианскому) просвещению, дабы знающие одно пустое витийство, состоящее в звучных словах, не превозносились и не могли опутать меня хитросплетенными софизмами"****. Другой из таких же христианских ученых учился красноречию, или диалектике, с той целью, чтобы служить при помощи нее христианской истине. "Сила диалектики, - говорил он, - есть стена для догматов, и она не позволяет расхищать и брать их в плен всякому, кто захотел бы"*****. И этот ученый на самом деле пользовался этим оружием для защиты истины - самым блистательным образом. Современность засвидетельствовала, "что легче было выйти из лабиринта, чем избежать сетей его слова"******. Вот с какими намерениями изучали христианские юноши языческое искусство красноречия. А все прочее, что не имело значения в этом искусстве, они осмеивали и порицали. Они прямо заявляли, что они "нравами не хотят походить на риторов"*******. Они порицали современных софистов и учителей красноречия за их неудержимую болтливость. "Язык их, - говорили они, - если не поведет речи с одним, то поведет ее с другим; если же никого не будет, не найдет, о чем поговорить сам с собой, но ни под каким видом не умолкнет, как язык софиста"********. Христианские юноши понимали также, как нелепо стремление софистов во что бы то ни стало превзойти один другого на ораторском поприще; они называли риторов "галками, состязающимися между собой о первенстве"*********. Они, конечно, ни на минуту не могли похвалить обычаи софистов брать невероятные и нелепые темы для речей; в этом они не видели ничего более, кроме "искусства победоносной болтливости"**********.