Митрополит Макарий - История русской церкви (Том 9) Страница 24

Патриарх и бояре от лица всей земли Русской избрали послов к королю Ростовского митрополита Филарета, князя Василия Васильевича Голицына и еще несколько светских и духовных особ, в том числе и келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына, и дали им наказ бить челом: а) чтобы Сигизмунд пожаловал отпустил своего сына Владислава на Московское государство, а государь королевич Владислав крестился в православную веру в Смоленске от Ростовского митрополита Филарета и Смоленского архиепископа Сергия и уже православным пришел в Москву; б) чтобы Владислав, будучи на московском престоле, от папы благословения не просил и не принимал и не имел с ним никаких сношений по делам веры; в) чтобы дозволил казнить смертию тех из московских людей, которые почему-либо захотели бы отступить от православия в латинскую веру; г) чтобы, когда приспеет время, женился в Московском государстве на девице греческого закона; д) чтобы король со всеми своими ратями отступил от Смоленска и не велел чинить ему никакой тесноты и пр. Кроме того, патриарх Гермоген дал Филарету, как говорит последний, "писание, избрав от правил св. апостол и св. отец, на укрепление всем нам (т. е. послам), и против еретиков различных многих еретических вер ответ, чесо ради крестити их" и написал от имени всех русских грамоту к Сигизмунду, в которой говорил: "Молим тебя, о великий самодержавный король, даруй нам сына своего, Богом возлюбленного и избранного в цари, в нашу православную греческую веру, которую апостолы проповедали, св. отцы утвердили и которая доселе сияет, как солнце... молим и не престанем молить, пока не услышишь нас и не даруешь нам царя, принявшего крещение в нашу православную греческую веру..." Написал также грамоту и к самому Владиславу и в ней многократно умолял его: "Прими св. крещение в три погружения, прими св. крещение в нашу православную веру". Но когда послы прибыли к королю под Смоленск (7 октября), их начали проводить, с ними спорили, им давали неопределенные ответы и, наконец, объявили, что в крещении и женитьбе Владислава волен Бог и Владислав, что король даст им Владислава в цари, но прежде должен испросить согласие на то варшавского сейма, прежде желает сам вступить с войсками в Россию, уничтожить в ней самозванца и совершенно умирить ее и что Смоленск должен немедленно сдаться не Владиславу, а королю.

Между тем бояре по настояниям гетмана Жолкевского впустили в Москву польских воинов, которые и заняли все укрепления в ней, овладели пушками и снарядами и хотя на первых порах вели себя чинно, но вскоре по отъезде Жолкевского начали своевольничать, выгнали дворян и купцов из Китая и Белого города, чтоб поместиться в их домах, запретили жителям носить оружие, устроили себе костел в старом доме Бориса Годунова, оскорбляли даже русскую святыню, хотя новый их начальник Гонсевский и старался обуздать их. Сигизмунд от собственного имени, как будто настоящий государь московский, стал присылать в Москву указы и щедро награждал бояр и сановников, к нему усердных - Михаила Салтыкова, Мосальского и других, и таким образом подготовил себе в Москве сильную партию. Эти бояре, в угодность королю, написали даже грамоту, чтобы Филарет и другие московские послы, находившиеся под Смоленском, отдались во всем на волю королевскую. Но когда поднесли грамоту для подписи к патриарху (6 декабря), он сказал: "Чтобы король дал сына своего на Московское государство, и королевских людей всех вывел из Москвы вон, и чтобы Владислав оставил латинскую ересь и принял греческую веру, - к такой грамоте я руку приложу, и прочим властям велю приложить, и вас на то благословляю. А писать так, что мы все полагаемся на королевскую волю и чтобы наши послы положились на волю короля, того я и прочие власти не сделаем, и вам не повелеваю, и, если не послушаете, наложу на вас клятву: явное дело, что по такой грамоте нам пришлось бы целовать крест самому королю". Изменник Салтыков не вытерпел, начал поносить патриарха и в ярости схватил нож, чтобы его зарезать. Патриарх громко отвечал: "Не страшусь твоего ножа, вооружаюсь против него силою Креста Христова, ты же будь проклят от нашего смирения в сей век и в будущий". Бояре не послушались патриарха, и их грамота 23 декабря была привезена под Смоленск. Но послы - Филарет, Голицын и другие, выслушав эту грамоту, прямо объявили ее незаконною, потому что под нею не было подписей патриарха и всего освященного Собора, и отказались ей повиноваться. Когда паны стали требовать, чтобы послы исполнили боярский указ, и говорили, что патриарх особа духовная и в земские дела не должен вмешиваться, послы отвечали: "Изначала у нас, в Русском государстве, так велось: если великие государственные или земские дела начнутся, то государи наши призывали к себе на Собор патриархов, митрополитов, архиепископов, и с ними советовались, без их совета ничего не приговаривали, и почитают наши государи патриархов великою честию, встречают их и провожают, и место им сделано с государями рядом, так у нас честны патриархи, а до них были митрополиты. Теперь мы стали безгосударны, и патриарх у нас человек начальный, без патриарха теперь о таком великом деле советовать не пригоже. Когда мы на Москве были, то без патриархова ведома никакого дела бояре не делывали, обо всем с ним советовались, и отпускал нас патриарх вместе с боярами, да и в верющих грамотах, и в наказе, и во всяких делах вначале писан у нас патриарх, и потому нам теперь без патриарховых грамот по одним боярским нельзя делать".

К этому времени не стало второго самозванца, тушинского вора: 11 декабря он был убит. Узнав о погибели царика, русские в Москве обрадовались и начали говорить между собою, как бы теперь им соединиться по всей земле и стать против литовских людей, целовали даже крест, чтобы выгнать литовских людей всех до одного из Московской страны, как извещал за два дня до праздника Рождества Христова Салтыков с своими товарищами короля Сигизмунда. А чрез несколько недель тот же Салтыков уведомлял короля, что патриарх в Москве призывает к себе всяких людей явно и говорит им: "Если королевич не крестится в христианскую веру и все литовские люди не выйдут из Московской земли, королевич нам не государь", что такие же слова патриарх и в грамотах своих писал во многие города и что москвичи, лучшие и мелкие, все принялися и хотят стоять против литовцев. Салтыков говорил правду. Русские начали переписываться между собою, чтобы подняться всею землею на защиту православной веры, которой угрожали поляки. Жители Смоленска, осажденного Сигизмундом, первые написали грамоту (в генваре 1611 г.) к своим братьям всего Московского государства и говорили, что королю и полякам верить нельзя, что во всех городах и уездах Смоленской области, где только им поверили и предались, православная вера ими поругана, церкви разорены и все православные обращены в латинство, что отпустить королевича Владислава государем на Москву в Польше и не думают, а положил только сейм овладеть всею Московскою землею и опустошить ее и что если русские хотят остаться православными и не сделаться латинянами, то должны соединиться и общими силами прогнать от себя всех поляков. Прочитав эту грамоту, москвичи разослали ее по другим городам вместе с своею, в которой писали: "Ради Бога, Судии живых и мертвых, будьте с нами заодно против врагов наших и ваших общих. У нас корень царства, здесь образ Божией Матери, вечной Заступницы христиан, писанный евангелистом Лукою, здесь великие светильники и хранители Петр, Алексий и Иона чудотворцы, или вам, православным христианам, все это нипочем?.. Поверьте, что вслед за предателями христианства, Михаилом Салтыковым и Федором Андроновым с товарищами, идут только немногие, а у нас, православных христиан. Матерь Божия, и Московские чудотворцы, да первопрестольник апостольской Церкви, святейший Гермоген патриарх, прям, как сам пастырь, душу свою полагает за веру христианскую несомненно, а за ним следуют все православные христиане". Нижегородцы давали знать в Вологду: "27 генваря писали к нам из Рязани воевода Прокопий Ляпунов, и дворяне, и всякие люди Рязанской области, что они по благословению святейшего Гермогена, патриарха Московского, собравшись со всеми северскими и украинскими городами и с Калугою, идут на польских и литовских людей к Москве, и нам бы так же идти... И мы, по благословению и по приказу святейшего Гермогена собравшись со всеми людьми из Нижнего и с окольными людьми, идем к Москве, а с ними многие ратные люди разных и окольных и низовых городов".

Такое единодушное восстание русских и движение к Москве сильно встревожило поляков и московских бояр, преданных Сигизмунду. Салтыков с своими сообщниками пришел к патриарху и сказал: "Ты писал по городам, велел идти к Москве, теперь напиши, чтоб не ходили". "Напишу, - отвечал патриарх, - чтоб возвратились, если ты и все находящиеся с тобою изменники и королевские люди выйдете вон из Москвы; если же не выйдете, то благословляю всех довести начатое дело до конца, ибо вижу попрание истинной веры от еретиков и от вас, изменников, и разорение св. Божиих церквей и не могу более слышать пения латинского в Москве". Изменники вышли от патриарха и приставили к нему воинскую стражу, чтобы к нему никто не мог приходить. В Вербное воскресенье (17 марта) они выпустили Гермогена из-под стражи, чтобы он совершил обычное торжественное шествие на осляти; по площадям стояли ляхи и немцы, пехота и всадники с обнаженными саблями и пушками, но из православных москвичей никто не шел за вербою: разнесся слух, что Салтыков и поляки хотят во время хода изрубить патриарха и безоружный народ. Во вторник на Страстной седмице действительно произошло столкновение королевских войск в Москве с жителями, началась страшная резня, продолжавшаяся сряду два дня, и поляки, не имея сил одолеть русских, зажгли Москву в разных местах и выжгли ее совершенно, кроме Кремля и Китая-города, где сами укрывались от огня. Несчастные жители бежали вон из города, а королевские люди и русские воры, с торжеством возвратившись в Кремль, свели Гермогена с патриаршего престола и заключили в Чудовом монастыре, а по другим - на Кирилловском подворье, под крепкую стражу. В понедельник на Святой неделе все русское ополчение из городов в числе 100000 человек подошло к Москве, 1 апреля приблизилось к стенам Белого города, и с того времени начались почти ежедневные сшибки русских с поляками, продолжавшиеся несколько месяцев. Осажденные поляки в Кремле и Китай-городе находились в крайности, и число их постоянно уменьшалось. Салтыков и Гонсевский не раз присылали к патриарху Гермогену и сами иногда приходили и говорили: "Вели ратным людям, стоящим под Москвою, идти прочь, а если не послушаешь нас, мы велим уморить тебя злою смертию". Гермоген отвечал: "Что вы мне угрожаете? Боюсь одного Бога. Если все вы, литовские люди, пойдете из Московского государства, я благословлю русское ополчение идти от Москвы, но, если останетесь здесь, я благословляю всех стоять против вас и помереть за православную веру". К несчастию, между воеводами русской рати начались великие несогласия, и лучший из них - Прокопий Ляпунов был убит казаками, а другой, атаман казаков Заруцкий, дерзкий и буйный, приняв под свое покровительство вдову обоих самозванцев Марину, вздумал искать себе сообщников, чтобы возвести на московский престол сына ее, еще младенца. Услышав об этом, Гермоген не утерпел и нашел возможность послать (в августе) из своего заключения грамоту в Нижний Новгород, в которой говорил: "Пишите в Казань к митрополиту Ефрему: пусть пошлет в полки к боярам и к казацкому войску учительную грамоту, чтобы они стояли крепко за веру и не принимали Маринкина сына на царство, - я не благословляю. Да и в Вологду пишите к властям о том, и к Рязанскому владыке: пусть пошлет в полки учительную грамоту к боярам, чтоб унимали грабеж, сохраняли братство и, как обещались положить души свои за дом Пречистой, и за чудотворцев, и за веру, так бы и совершили. Да и во все города пишите, что сына Маринки отнюдь не надо на царство, везде говорите моим именем". Это была, сколько известно, уже последняя грамота доблестного иерарха. Многие ополченцы по смерти Ляпунова оставили Москву и возвратились в свои дома, другие хотя и продолжали осаду, но не успели взять Кремля и освободить своего первосвятителя. Более девяти месяцев томился он в своем тяжком заключении и 17 генваря 1612 г. скончался насильственною смертию.