Адин Штайнзальц - Взгляд Страница 24

Одни считают себя верующими, другие — атеистами. Но какова бы ни была самооценка человека — я говорю не только о таких странах, как СССР, где атеизм на протяжении многих десятилетий был государственной религией, — у каждого есть собственное мнение по разным вопросам, свои убеждения, свое мировоззрение. Для подавляющего большинства людей — а может, и для всех без исключения — вопрос о существовании Творца и взаимоотношениях с Ним весьма принципиален. Некоторые (чаще всего это происходит именно с атеистами) искренно и пламенно верят в свои идеи и представления, причем не последнюю роль в этом играют натура, характер, склонности и тип мышления этих людей. Иногда у них возникает внутренний барьер против использования определенных понятий, боязнь назвать вещи своими именами. Сходное явление мы наблюдаем, когда рафинированные интеллигенты, всегда протестующие против скабрезных высказываний, и не пытаются прогнать собственные грязные мысли. Бывает, что человека очень интересует определенное явление, но некий внутренний цензор не позволяет ему отдать себе в этом отчет. Нечто похожее происходит и с убежденным атеистом, который явственно ощущает на себе воздействие Б-жественного: этот вопрос не дает ему покоя, но он не в состоянии не только толково обсудить его, но даже обдумать.

У всех нас, безусловно, наличествует изначальное представление о Б-ге, но оно не более чем условность в силу ограниченности человеческого интеллекта. Люди дают этому представлению, остающемуся принципиально важным для многих из нас, тысячи различных имен и названий. Это напоминает известную шутку о том, чем ученый отличается от поэта: первый пытается дать одно имя сотне различных вещей, второй же дает сотни имен одной и той же вещи. Я подхожу к данному вопросу отнюдь не как поэт, но как ученый. Мы часто говорим о тайнах мироздания, о конечной его цели и смысле всего сущего, об извечном законе бытия, предшествующем знанию. В основном эти идеи у разных народов базируются на одних и тех же принципах, и лишь в силу культурно-цивилизационных различий они формулируют их по-разному.

Даже если мы, исчерпав всю данную нам силу интеллекта, совершим невероятное умственное усилие в стремлении постичь первопричину бытия — то, что останется по ту сторону, за пределами рационального познания, неизменно будет вызывать у нас, по меньшей мере, трепет изумления перед так и не раскрывшейся тайной.

Еврейская традиция насчитывает несколько Имен и атрибутов Творца, которыми мы пользуемся, обращаясь к Нему, однако при этом все они отражают лишь Его внешние проявления, аспекты, но никоим образом не затрагивают Его сущность. Когда же мы хотим подчеркнуть, что речь идет о Самом Б-ге, то прибегаем к словосочетанию, целой фразе, причем представителям иных культур использование в данном случае нескольких слов, а не одного, может показаться странным.

В святом языке есть выражение Эйн соф барух Ѓу, что обычно переводят как Бесконечный, благословен Он или Безграничный, благословен Он. Несмотря на то, что перевод не вполне адекватен, он дает представление о том, в чем, собственно, заключается странность этого определения. Первая его часть — Бесконечный — имеет весьма отстраненную, холодную коннотацию и, несмотря на пронзительную точность этого определения, ничего не говорит душе человека, не затрагивает ее эмоциональных струн. Но вторая часть — благословен Он — словно уравновешивает подчеркнутую отстраненность первой, дополняя определение эмоциональным, личным отношением. Попытку постичь Бесконечного, благословен Он можно предпринять в любой час, в любую минуту, зная о том, что, несмотря на все разделяющее нас расстояние, Он находится рядом. И эта попытка необходима, даже если предполагаемый поиск принципиально невозможно завершить самостоятельно, без помощи Откровения, ведь даже этимологически слово откровение указывает на то, что это — раскрытие, послание извне.

Не следует путать Б-жественное Откровение с тем, что принято сегодня называть мистическим опытом. Можно до бесконечности упражняться и совершенствоваться в искусстве медитации, искать, как говорят искушенные американцы, альтернативное состояние разума. В поисках духовной экзальтации посредством определенных упражнений или воздействий на организм извне многие с легкостью впадают в транс. Некоторые проделывают просто удивительные вещи ради того, чтобы испытать наслаждение, ощутить душевный комфорт, застыть в состоянии блаженства, упоения красотой, получить новый импульс и ощущения для своего творчества. Но все эти техники мистической практики лишь приводят к потере человеком своего Я, лишая его шанса на осмысленный, рациональный контакт с духовной реальностью.

Более полувека назад один английский писатель издал свою книгу, которая, как и многие другие, привнесла толику зла в наш мир; вместе с тем сама она по сей день остается довольно любопытной. Ее автор — Олдос Хаксли, создатель многочисленных романов для интеллектуалов. Одна из его антиутопий, О дивный новый мир, особенно интересна тем, что в ней множество параллелей с книгой другого английского писателя — 1984 Джорджа Оруэлла (хотя, зачастую, и противоречит ей). Но книга Хаксли пугает нашего современника гораздо больше. Ведь сегодня предсказанное им представляется весьма вероятным, и с течением времени все более и более зловещим, поскольку становится все реальней: переход от уже существующей генной инженерии к инже-нерии сознания позволяет создать общество, в котором все будут счастливы. Парадоксально, но факт: ужасает именно идея перманентного, всеобщего счастья.

Хаксли был одним из первых, кто испытал на себе воздействие галлюциногенов. В то время ЛСД еще не был изобретен, но время от времени для поддержания своих творческих способностей писатель пользовался веществом, дававшим подобный эффект: мескалином. Так он написал еще две книги, в которых пытался найти философское обоснование идеям, пришедшим ему в голову, когда он находился в состоянии транса. Одна из них называется Двери восприятия, другая — Рай и Ад. Обе книги очень талантливы, и, похоже, весьма содействовали появлению субкультуры наркотических средств.

Главная его ошибка заключалась в твердой убежденности (граничившей со святой верой) в том, что наркотики способны открыть доступ к потустороннему. На самом деле наркоман всегда входит в одну и ту же дверь, за которой нет ничего, кроме него самого. Встреча с самим собой может принести много неожиданных сюрпризов, но так и не даст ответа на основной вопрос: что находится за границей этого мира, зачем он вертится? Многие задают его себе и, чтобы найти ответ, покупают ЛСД или другие средства — при желании все это относительно легко достижимо. О, ты можешь погрузиться в фантастические видения, непередаваемо колоритные и пестрые, испытать острейшие переживания, а при наличии творческого воображения и принадлежа к кругу законодателей вкуса, в состоянии воплотить их в литературных произведениях, на холсте или музыкальными средствами. Наркотик распахивает ворота к новому знанию, дарует возможность посмотреть на себя под иным, непривычным ракурсом, и открывшееся может показаться кое-кому, склонному к нарциссизму, пленительным и прекрасным. Если это так, тогда почему другие, используя тот же наркотик, не попадают ни в Рай, ни в Ад, а сюжеты их видений пошлы и примитивны?

Суть не в том, как достичь столь страстно желаемого блаженства — используя химические препараты, с помощью медитации или самобичевания. В средние века один довольно интересный человек, мистик (по совместительству он работал византийским императором), постриженный — вероятно, вопреки своей воле — в монахи, написал на неплохом греческом языке о том, как достичь транса, медитативно сконцентрировавшись на области своего пупа. В этой связи он дает ряд практических советов и описывает удивительные откровения, которые пережил благодаря подобным медитациям.

Какими бы средствами человек ни достигал транса, он неизменно замыкается в себе, блуждает по коридорам одного и того же здания, в котором обитает и которое никогда не покидает. В то же время голос Откровения доносится к нам извне, из бескрайнего пространства, окружающего эти четыре стены. И субъективное восприятие этого голоса вторично по отношению к факту Б-жественного послания. Моше видел пылающий куст, это было его индивидуальным опытом. Но такого же рода опыт постоянно приобретает каждый из нас. И не столь важно, что мы видим: огненные столпы, небесные колесницы, ангелов с обоюдоострыми мечами или нечто не столь вознесенное над нами, — существенным остается сам факт Откровения — послания с того берега. А благодаря какому атрибуту Творца оно стало возможным и как ты это воспринимаешь, несомненно, не главное здесь.

Принципиальная разница между научным знанием и Откровением — и это вовсе не теоретическое замечание теолога — состоит в том, что наука, как бы далеко она ни продвинулась, большей частью занимается причинно-следственными связями в материальном мире, проявлениями различных эффектов в нем и исследованием его структуры и составных элементов. Откровение же раскрывает метафизический источник мироздания и конечную цель Творения. И эти знания могут быть получены только как дар.