Сельский Священник - Записки сельского священника Страница 25

Постигает народное бедствие — засуха, и грозит общим голодом. Но религиозное чувство в народе сильно, вера в милосердие Божие полная, — и прихожане просят своего священника помолиться с ними вместе и обойти с иконами их посевы.

— Молиться я готов; но нужно же за это мне и заплатить, иначе я умру с голоду прежде вас всех.

Один член семейства страшно болен, и болен давно. Все имеющиеся под руками медицинские средства были употреблены, а помощи нет. Одна теперь надежда на помощь Божию. «Батюшка! Помолись о нём, соверши над ним таинство елеосвящения», говорят ближние.

— Изволь, я сделаю это с удовольствием, — помолюсь; но только заплати.

Пришли дни Рождества Христова и Богоявления. Хочешь ли ты, чтоб я пришёл к тебе с крестом и Св. водой, не хочешь ли, — это мне всё равно, я всё-таки приду, и хоть грош, а заплати. Мне самому невыносимо больно быть наянливым; но что ж я буду делать, когда мне не дано никаких других средств к моему существованию? Я брошен в мір без дома, без хлеба, без денег. Крайняя нужда заставляет меня быть наянливым. Я знаю, что ты осудишь меня. Но не осуждай, не знавши дела!

Пришёл великий пост, — и батюшка шлёпает по приходу, с первой недели до последней, с молитвой «в начале поста св. Четыредесятницы», собирая зерном, курами, и кусками сала.

Пришла св. Пасха; православные христиане, в восторге радости, поздравляют своего пастыря с великим праздником и желают целованием с ним, как дети с отцом, выразить свою радость.

— За то, что я поцелуюсь с вами, давай яйцо!

Прихожане просят прославить воскресшего из мёртвых Спасителя, в домах их, и с благоговением встречают св. иконы, пред своими домами, с хлебом-солью.

— Хлеб-то ты отдай мне, а соль ссыпь просфорне; заплати мне и за то, что я буду прославлять Спасителя в твоём доме. Да давай по яйцу с каждого семьянина за то, что я буду целоваться с вами.

Прихожанин чувствует приближение смерти и желает напутствования в жизнь вечную.

— Дело христианское, святое; но... заплатить мне за это, всё-таки, надо. Ты болен телом, но у меня болит душа, может быть, более твоего, требуя платы за то дело, которое я должен сделать. Но куда же мне деваться, когда так устроено дело моего служения!...

Умирает больной, ближние его неутешны. Всё желание их теперь, чтоб Господь сподобил его вечного упокоения. Надежда на милосердие Божие есть единственное утешение в скорби, — и они, со слезами на глазах, просят священника помолиться о нём.

— Молитва об усопшем, — дело великое, святое и, вместе, это есть знак бескорыстной любви нашей к усопшему. Молиться я буду; но только за то, что я помолюсь о нём в вашем доме, пред выносом в храм, — плата; за то, что я пройду при гробе от дому до храма, — другая; за молитву в храме, — третья; за проводы от храма до могилы, — четвёртая; за то, что я выну часть из просфоры при литургии, — пятая; за самую литургию, — шестая; за запись на вечное поминовение, — седьмая.

Да что же, наконец, всё это такое, скажите ради Бога!... И это называется естественным, нормальным состоянием? И это так должно быть? И это не считается позором для религии? И эта плата, убивающая святое, благоговейное настроение и в пастырях и в пасомых, служит средством к жизни пастырям? И всё это узаконено?!...

— Да.

— Значит всё это хорошо, всё это так и быть должно?

— Иначе и не узаконялось бы.

Мы можем, однако же, положительно быть уверенными, что всё это, наконец, изменится. Если не доживём мы, так увидят это наши ближайшие потомки. В это наша крепкая вера.

— Сколько же давать за всё, скажите по крайней мере?

— Ну, в этом мы поторгуемся!... С бедного можно взять поменьше, а состоятельного можно и поприжать.

Пастырю, вестнику воли Божией — «поприжать»!... Какую тоску наводит это слово!...

Кроме того, что пастырю совсем не следовало бы «поприжать» — мужичка есть кому «поприжать» и без него, особенно если он сидит на знаменитом Гагаринском наделе7 Отцы-благодетели «выручат его из нужды», дадут ему зимой возок соломки, да и выговорят за него десятинку спахать, сборонить, посеять, сжать, смолотить, провеять и к благодетелю в амбар свезти. А если понадобится не один возок, а 5–6, и хворосту возок-другой, да и водицы напиться8 то благодетельская-то контора и залапит его, чуть не на круглый год. Кроме того мужичку нужно снять землицы под яровой хлеб, купить леску́, снять под покос, — за всё это с него возьмут безбожные цены. Ему нужно, может быть, купить лошадку, коровку, овечку, снять у благодетеля выгон, отдать пастухам, уплатить подати государственные, земские, налоги волостные, сельские, гарантию железной дороги; нужно есть и одеться, обуться, самому, семье; купить упряжь, соху и пр. и пр. Ему дорога́ каждая копейка. Невыносимо тяжела была жизнь крестьянина во время его рабства; но многим не легка́ она и теперь. Тогда били кнутом, а теперь рублём. Теперь, когда явились Гагаринцы-благодетели, поясочками, платочками и медовыми речами сбившие с толку крестьян и заставившие их принять по одной десятине, и новые землевладельцы-купцы, — то многим крестьянам пришлось слишком тяжело. Землевладельцы-купцы высасывают последние соки и из мужика, и из самой земли. У этих новых землевладельцев единственная мысль, — барыш, нажива. На истощение земли не обращается внимания, теснят мужика до последней возможности. Кулаки эти, чтобы совсем забрать мужика в свои загребистые лапы, употребляют все способы, все плутни, чтобы снимать в аренды все свободные казённые земли. Снял землю кулак, — и тогда мужичку не двинуться ни взад, ни вперёд, — вечный раб, вечная кабала, безысходное нищенство... Только тогда несчастный мужичок и вздохнёт свободно, когда ему удастся снять самому казённый участок. Но это удаётся им крайне редко. Дорога́, повторяю, мужичку копейка! Но она дорога́ и духовенству ещё более. Потребностей, нужд и требований от него несравненно больше, чем от мужика. Поэтому, при столкновении двух нуждающихся сторон, неизбежен торг. И торг этот, действительно, существует во всей своей силе.

После каждого торга остаётся, неизбежно, глубокий след в обоих торгующихся: крестьянин видит в своём пастыре такого же отца-благодетеля, как и землевладелец, спустивший его на одну десятинку, или арендатор, готовый стащить с него последнюю шкуру. О расположении, доверии, любви, — тут не может быть и речи. Прихожане смотрят на священника, как на существо пришлое, чуждое им, живущее их трудом, высасывающее их соки, — стараются подавить его своим влиянием на него, отнять у него всякое значение и поставить его в полную от себя зависимость. Для этого употребляются ими все способы притеснений. Там же, где не берёт сила, они стараются влиять на него и сбить с толку подпаиваньем. И, действительно, слабохарактерные священники спиваются. Насколько прихожане считают священника для себя чуждым, а всё достояние его своим собственным, так на это составилась даже пословица: «у попа, да у барина украсть никогда не грех».

Со своей стороны духовенство смотрит на приход, как на арендную статью; отчего и образовалось разделение приходов на «хорошие» и «плохие», и употребляет те же самые усилия и те же самые средства к подчинению себе прихожан, какие употребляют прихожане к подчинению себе духовенства: духовенство теснит их, когда есть к тому возможность; в нужде поит, когда не берёт сила, и молчит, видя их пороки. Перевес той или другой стороны зависит от личного состава сторон.

И из-за чего эта неприязнь?... Из-за нескольких копеек?

Я сказал, что духовенство смотрит на приходы свои, как на арендную статью и делит их на «хорошие» и «плохие». Говорить так, для кого бы то ни было, неприлично, а для меня, священника, недостойно. Да мне, действительно, и не хотелось бы так говорить. Но как вы назовёте факт закрытия множества церквей и сокращения приходов?!... Что имелось здесь в виду? Исключительно улучшение материального состояния духовенства. На обыкновенных весах перевес одной стороны неизбежно должен быть на счёт другой, если нет посторонней тяжести. В чей ущерб сделано улучшение материального быта духовенства? В ущерб религиозно-нравственного состояния прихожан и влияния на них духовенства!... Вот и доказательство:

Сельские приходы состоят очень часто из множества деревень, в нашей же многоземельной местности они раскинуты на огромные пространства. Есть деревни, которые отстоят от своих приходских церквей более чем на 20 вёрст. За этими деревнями идут другие деревни, отстоящие от своих церквей на такие же расстояния; за селениями (по прямому направлению) опять деревни. И эта вторая церковь закрыта и приход приписан к первой. Когда же, спрашивается, жители этой последней, отдалённой деревни побывают в своём храме, когда побывают их дети, когда прихожане увидят своего священника и услышат от него слово назидания?!... Они оставлены дичать, коснеть в своём невежестве и суевериях и открывают собой широкое поле для пропаганды раскола всякого рода. И самые священники лишены возможности следить за религиозно-нравственным состоянием своих прихожан. По нашему мнению, из-за какой-нибудь сотни рублей в пользу одного, жертвовать религиозно-нравственным состоянием многих сотен людей, — несправедливо.