Андрей Снесарев - Невероятная Индия: религии, касты, обычаи Страница 27

Внешне безразличный ко всему, что происходит вокруг, факир тем не менее — острый наблюдатель; он внимательно следит за людьми и событиями и часто хитро умеет, выглядывая из своего одинокого угла, примирить споры, требующие глубокого знакомства с обстановкой, выручить людей из затруднительного положения, указать место пропажи и т. д. Иногда как бы вдруг он налагает на себя обет молчания и выдерживает его с фанатическим упорством до семи лет или же предпринимает путешествие к святым местам Индии, что может включать в себя расстояния от Бадринатха[113] у ледниковых долин Гималаев до омываемых морем берегов Западной Дварки[114] или до знойных пространств Рамешварама[115] на дальнем юге. И эти пространства во много тысяч верст факир пройдет пешком, с четками в руках, один, без традиционной свиты поклонников. Вся его жизнь — загадка для посторонних, а его существование в наше время для поверхностных наблюдателей индийской жизни еще большая загадка. Конечно, этот фанатик и маньяк, практически глубокий бездельник, не заслужил бы и строчки внимания, если бы он не был идеалом для народной массы, направляющим мечты и верования людей.

Насколько социальная жизнь мужчин объединяется в приемной комнате ламбардара, настолько социальная жизнь женщин сосредоточивается около деревенского колодца, из которого они черпают воду. Грациозная фигура деревенской девушки с одним или двумя горшками на голове (самый маленький сверху), удаляющейся от колодца, — это обычная картина деревенской жизни. Но гораздо интереснее разговоры, новости, пересуды — словом, вся та устная деревенская летопись, которую у колодца может услышать внимательный исследователь.

Но нужно обрисовать колодец. На поверхности земли колодец имеет вид крытой приподнятой платформы с отверстием посередине и приспособлением для блока с веревками, чтобы было удобнее вытягивать воду; вокруг отверстия иногда устраивается деревянная решетка, чтобы предохранить людей от нечаянного падения. Колодец, как правило, пять — десять метров глубиной, в зависимости от уровня подпочвенной воды, и обыкновенно обложен камнем. При постройке колодца, когда заканчивается эта каменная облицовка, совершается церемония, аналогичная той, что происходит при переходе невесты в дом будущего супруга. Колодец признается живым существом, и он как бы выдается замуж за местного бога; никому не позволяется пить из колодца, пока эта церемония не выполнена в должной форме. Этот процесс обставлен живописными сценами и является ярким событием в скромной истории деревни.

Обычные разговоры женщин утром и вечером совершаются возле колодца; иногда это типичные женские клубы. Разговор старых чаще всего вертится около тем о распущенности и нерадивости их снох, а когда место старух занимают молодые женщины, то разговор берет иное направление: предметом обсуждения становятся мачехи, свекрови и золовки, и не всегда в привлекательных тонах. Колодец, неразрывно связанный с социальной историей деревенской женщины, многое мог бы поведать о ее судьбах, если бы действительно был живым существом; недаром с ним связано так много легенд и народных картин. Излюбленная форма самоубийства деревенских женщин — чаще всего под гнетом свекрови — топиться в колодце.

Мужчины также приходят к колодцу, но в середине дня, поскольку утро и вечер традиционно отданы женщинам. В этом отношении в деревне соблюдается такт. Хотя деревенская женщина свободно ходит всюду, она никогда не рискует подвергнуться со стороны мужчины не только какой-либо грубости или обиде, но даже какой-либо неделикатности; мужчины, на свой, быть может, простой и грубоватый манер, оказываются не ниже любых европейских джентльменов. Все преступления против женщин в деревне — какого бы они ни были вида — совершаются не ее жителями, а посторонними.

Но если мужчины не черпают воду из колодца (это дело женщины — заготовлять воду для питья и кухни) и имеют свой клуб в доме ламбардара, то зачем они вообще приходят к колодцу? Дело в том, что у колодца совершаются ежедневные омовения, составляющие яркую особенность восточной жизни. Предполагается, что индус привилегированной касты должен совершать омовение перед каждой едой[116], но он не моется дома, а идет к колодцу, сбрасывает с себя все одежды, кроме повязки вокруг бедер, и обливает водой голову и плечи. Все это спокойно проделывается на открытом воздухе, обыкновенно на платформе, недалеко от колодезного отверстия, причем грязная вода порою сбегает в колодец. Это — одно из проявлений деревенской антисанитарии, которая вместе с отсутствием дренажа улиц и каких-либо вообще мероприятий в этом направлении составляет немалое зло деревни. Но, несмотря на это, нужно высказаться против существующего мнения, будто простой народ Индии очень грязен и неряшлив в своем обиходе; это совершенно ошибочно. Наоборот, люди скорее злоупотребляют купанием, и лично каждый индус так же чист, как любой европеец; все окружающее он также содержит в возможной чистоте — комнаты, двор; все это к тому же предписывается ему религией. Но идея общественной санитарии, относящаяся к значительной массе людей и распространенная на значительную территорию, для народа почти чужда, а солнце Индии, ее грифы и шакалы не всегда справляются с отбросами.

В деревне нет тайн; каждый живет в открытую, говорит открыто и спит открыто. Лишь относительно еды блюдется известная интимность, обусловливаемая идеями чистоты и касты. На жителе индийской деревни лежит яркая печать его тесного общения с природой, с миром животных и растений. Для этого жителя его халупа — лишь покров от непогоды и лучей солнца, а его настоящий дом находится среди скота, диких животных и птиц, под крышей голубого неба, где в качестве пола выступает беспрерывный ландшафт полей.

Вот почему он возражает против убийства фазана ради спортивного интереса, вот почему больному или умирающему животному он спешит обеспечить покой…

Простой обычай спокойного, лишенного какого-либо чванства гостеприимства во времена благодатной жатвы и бесконечная терпеливость в годы лишений и голода, нежная любовь и дружба в кругу своей семьи, глубокое сознание того, что на земле у каждого человека, начиная от уборщика и кончая ламбардаром, своя доля и своя миссия… — эта своеобразная совокупность простоты, сердечности и печального фатализма внушает стороннему наблюдателю большие, хотя и не лишенные грусти симпатии. Это столь привлекательное своей простотой и искренностью мировоззрение примиряет индусов с окружающей иногда довольно безрадостной действительностью и исключает желание что-либо в этой действительности менять.

Семья

От деревни подойдем к ее ячейке — семье.

Здесь все общее, все на виду. Без общего согласия ничего нельзя ни отнять, ни прибавить. Все члены семьи живут вместе, и еще недавно считалось идеалом соединить под одной крышей пять — семь поколений.

Старший в семье является общим главою и пользуется патриархальным авторитетом. Все заработанное и приобретенное переходит в распоряжение главы, и он удовлетворяет нужды всех, растит молодежь, женит, отдает замуж, ведает хозяйством и т. д. Авторитет главы абсолютный, он имеет некоторую аналогию с отцом древнеримской семьи, хотя мягкость народного характера не позволила отцу индийской семьи дойти в своей власти до права на жизнь ее членов. В случае смерти отца власть переходит к старшему сыну. Закон давно уже пытается подорвать авторитет отца и лишить его права распоряжаться общей собственностью[117], но древняя традиция оказалась весьма живуча. Во всяком случае, авторитет отца и поныне очень силен в индусской семье, он поддерживается не только естественной подчиненностью и традиционным уважением детей, но и приниженным положением в семье женщины, которая должна смотреть на мужа как на своего господина, не смея даже называть его по имени[118].

Но остановимся на некоторых подробностях жизни отдельной семьи сельского жителя. Представим себе его возвращающимся после тяжелого рабочего октябрьского дня домой. Он занят был посевом пшеницы. Весь черный, голый, исключая окутанных в полотнище бедер и покрытой тюрбаном головы, он медленно шагает за своей парой быков. Он носит усы, но не бороду, сквозь складки его тюрбана видно, что голова его вся брита, за исключением чуба на макушке. Быки тащат соху — орудие первобытного типа, с небольшой металлической оправой в конце сошника, причем ярмо охватывает их шею, и верхний край его налегает на шею животного впереди его горба. Крестьянин приближается к деревне, и перед его взором за деревьями появляется ряд глиняных лачуг. Над деревней стелется горизонтальными слоями дым, выходящий из труб и уходящий далеко в поля. Воздух свеж, а для туземца даже холоден. Жены заняты приготовлением ужина, и, когда муж заворачивает к дому, он чувствует запах сжигаемого навоза. Минуя на пути массивное фиговое дерево, покрывающее тенью целую группу незамысловатых домов, он через ворота в белом заборе заворачивает быков на свой двор.