Джордан Омэнн - Христианская духовность в католической традиции Страница 27

Реформируя институт епархиального духовенства, св. Петр Дамиани проявлял неутомимость в борьбе с сексуальной распущенностью и невежеством приходского священства, а также с симонией. Свои аргументы он основывал на Писании, на работах Отцов Церкви и на церковном каноническом праве. Помогая духовенству преодолеть невежество, корыстолюбие и невоздержание, он призывал к изучению Писания и к практике размышления над словом Божиим. Позднее Церковь определит для епархиального духовенства общинный образ жизни.[210]

КАМАЛЬДОЛИЙСКИЕ ЭРЕМИТЫ [XLVIII]

В связи с тем, что бенедиктинское монашество восходит непосредственно к египетским колониям эремитов, некоторые следы отшельнического образа жизни сохранялись и в киновитском монашестве. Первое правило для эремитов Западной Церкви — Правило Гримлака — появилось в десятом веке, получив название по имени автора, отшельника из окрестностей Лотарингии.[211] В отличие от бенедиктинской практики, молитва отшельника, согласно Гримлаку, должна быть не общей, произносимой вслух, но непрерывной мысленно творимой молитвой. В Италии, однако, в 1010 году св. Ромуальд основал камальдолийский орден, который руководствовался Правилом св. Бенедикта, так как оно удовлетворяло требованиям отшельнической жизни. Конституцию для камальдолийцев составил блаженный Рудольф между 1080 и 1085 г.г.; в ней перечисляются следующие виды занятий эремита-камальдолийца: молитва, чтение, бичевание и изнурение тела, сопровождавшиеся особыми молитвами. Большая свобода действий предоставлялась в средствах покаяния, которые определялись личными физическими силами, личными потребностями и вдохновением по благодати. Жизнь эремита была исключительно созерцательной; пение было сведено к самому минимуму; ревностно охранялось уединение, считавшееся средством умерщвления своего "я" и ухода из мира.[212]

В этот период четко и определенно оформились две доминирующие особенности созерцательной жизни: обособление от мира и аскетизм. Потребность в покаянии и бегстве от мира ощущалась как монашествующими, так и немонашествующими христианами отчасти в качестве реакции на злоупотребления и невоздержание, характерные для того времени. Обращение, которому люди того времени отдавались с неистовой страстью, часто сопровождалось аскетизмом и покаянием, доводимыми до крайности. Не было ничего необычного в том, что монахи оставляли свои монастыри и становились отшельниками; как не было, впрочем, ничего необычного и в том, что епископы отказывались от своих епархий, чтобы уйти в монастырь. Среди желавших получить разрешение на вступление в монастырь можно было встретить и необразованных крестьян, и представителей знати; иногда по обоюдному согласию расходились муж и жена, чтобы одновременно отречься от мира и вступить в монастырь или эремиторий. Тот же, кто не признавал монашества, но при этом ощущал потребность в аскетизме, мог на время оставить мир и уйти в добровольное изгнание или отправиться в паломничество; он также мог оставаться дома, изнуряя свою плоть самобичеванием.

Жизнь эремита регламентировалась Правилом Гримлака во всех деталях. Кандидат проходил проверку в течение четырех-пяти лет, в зависимости от его прошлого и от его способностей к отшельнической жизни. Принятие монашества было пожизненным, и отшельник давал также обет постоянства. Кандидата, несущего в руках одеяние, которое он с этого момента будет носить, вводили в монастырь, и аббат или епископ запирал за ним дверь. В эремитории было только два "выхода" в мир: одно маленькое оконце на улицу и другое, тоже небольшое, — в храм, через которое эремит мог участвовать в мессе и причащаться. Эремиты-священники могли иметь только часовню, освященную епископом для совершения частной мессы. Каждый эремит имел также небольшой закрытый дворик, чтобы иметь возможность подышать свежим воздухом или выращивать овощи. Эремитам надлежит любить ближнего, и поэтому они должны быть достаточно осведомлены в догматике и богословии, чтобы готовить кандидатов или учеников и осуществлять духовное руководство теми, кто за ним обращается. Жизнь в соответствии с Правилом Гримлака во многих отношениях напоминала жизнь картузианцев.

КАРТУЗИАНЦЫ [XLIX]

Картузианский орден был основан в 1084 г. св. Бруно Кёльнским (+1101) в долине Ла Шартрез (La Chartreuse), неподалеку от Гренобля. Уклад жизни его членов соответствовал первоначальному бенедиктинскому соепоbiит. Они руководствовались не Правилом св. Бенедикта, но своими собственными Consuetudines. Своим образом жизни они напоминали анахоретов из Восточных скитов. Картузианцы полностью порывали с миром и занимались только тем, что пытались обрести и удержать прямое и непосредственное общение с Богом. Даже внутри самой общины общественные моменты монашеской жизни сводились к минимуму и, похоже, допускались весьма неохотно. В 1688 г. Папа Иннокентий XI сказал о картузианцах: "Cartusia numquam reformata, quia numquam deformata".

Самый типичный из всех картузианцев, обычно до предела утаивающих свою духовную жизнь, св. Бруно оставил только два письма, написанные под конец жизни. В одном из них, обращенном к несвященствующим братьям из ордена, он утверждает, что "ключ и секрет духовной дисциплины вообще" — послушание, охраняемое смирением и терпением и сопровождаемое непорочной любовью ко Господу и подлинным милосердием.[213] Написал же картузианскую Книгу уложений[L] только пятый преемник св. Бруно — Гиго I — между 1121 и 1128 г.г.[214] Леклерк без колебаний называет Гиго "одним из наиболее выдающихся духовных авторов своего времени".[215]

В предисловии к Книге уложений Гиго I ссылается на св. Иеронима и Правило св. Бенедикта, но отнюдь не следует им рабски. На протяжении всего трактата особое внимание уделяется простоте, умеренности и миролюбию. Отшельники обязаны соблюдать аскетическую простоту при совершении литургии и богослужений по бревиарию; с великим тщанием должен соблюдаться обет бедности; как и другим эремитам, картузианцам надлежит соблюдать строгое молчание и пребывать в уединении своих келий.

Различаются два типа картузианцев — священствующие монахи и несвященствующие братья — однако и те, и другие — эремиты, и место их жительства должно именоваться "эремиторий" или "шартрез",[LI] а не монастырь. Допускается самобичевание и другие методы покаяния, но всякий раз — с разрешения приора. Во всем соблюдается умеренность по примеру и по учению св. Бруно, чтобы атмосфера радости наполняла безмолвное и уединенное жилье эремитов. В одном из своих писем Гиго утверждает, что жизнь картузианца посвящена изучению Священного Писания и духовных творений.

Картузианец обеспечен всем необходимым для поддержания здоровья, для работы и для молитвы, а потому ему незачем покидать свою келью. Вся жизнь подчинена уединению и молитве, и, возможно, единственная причина введения минимально коротких общих молитв и богослужений — а в настоящее время и еженедельной прогулки — состояла в умеренности и уравновешенности, столь характерных для св. Бруно. Картузианцы никогда не стремились стать затворниками, их образ жизни — общежительное поселение.

Хотя в строгом смысле слова никогда не существовало "школы" картузианской духовности, ее можно охарактеризовать следующими чертами: стремление к мудрости, радость и простота, постоянная бдительность и непрерывное борение с низшими проявлениями злых сил на пути очищения, даже если уже достигнуты вершины созерцательной жизни, а также нежная любовь к Иисусу и Деве Марии.

Все это явствует из трудов Гиго "Ангелоподобного", известного также как Гиго II, поскольку он был вторым приором по имени Гиго в Гранд Шартрез (1174–1180). Его послание о созерцательной жизни, известное также под названием Scala Claustralium и Scala Paradisi, было наиболее известным и считалось авторитетнее любой другой подобной работы.

Гиго II описывает четыре ступени возрастания в духовной жизни созерцающего: чтение, размышление, молитва и созерцание. "Чтение, — говорит Гиго, — это внимательное изучение Писания, требующее концентрации всех сил. Размышление — это деятельность рассудка, направленная на привлечение разума к познанию сокрытой истины. Молитва — это сердечное обращение к Богу с просьбой избавиться от злого и обрести благое. В созерцании разум каким-то образом возносится к Богу и парит над собой, вкушая радость вечной сладости. Далее Гиго объясняет каждую из этих "ступенек" лестницы совершенствования и, наконец, в заключение еще раз приводит их краткое описание:

Первым идет чтение, составляющее как бы основание; оно извлекает предмет, необходимый для размышления. Размышление более тщательно изучает то, на что впоследствии будет направлен поиск; оно как бы откапывает сокровище, находит и открывает его; но, будучи не в состоянии завладеть этим сокровищем, оно направляет нас к молитве. Молитва всею силою устремляется к Богу, умоляя Его о сокровище — о том сладостном созерцании, по которому тоскует. Созерцание, приходя, награждает потрудившихся на трех предыдущих ступенях, утоляя жаждущую душу росой небесной сладости. Чтение суть упражнение для внешних чувств; размышление направлено на углубление понимания, молитва сосредоточена на желании; созерцание превосходит все способности. Первая ступень — для начинающих, вторая — для совершенных, третья — для посвященных, четвертая — для блаженных.[216]