А. Амман - А. Амман Путь отцов Страница 27

СОЧИНЕНИЯ

От позднего периода его жизни сохранилась переписка и стихи. Большая часть писем (общим числом 445) написана им из последнего уединения. Он сам составил из них собрание для своего внучатого племянника. Письма, как правило, короткие, и слог их безупречен: Григорий — мастер эпистолярного жанра. Письму должно, полагал Григорий, иметь четыре свойства: «краткость, ясность, обаяние и простоту». Вот его ответ софисту, который посчитал себя обиженным:

«Увы мне, невежде. Сколь же я неловок и неучтив! Я укорял софиста за гордыню его, а сам упустил из виду обычнейшее присловье: зачем лысому стукаться лбом с бараном? Впредь буду помнить свое место».

Переписка Григория — ключ к его внутреннему облику. Для друзей он изыскивает особые слова, слог его изобилует находками: «Ты — мое дыхание, и я живу лишь надеждою свидеться с тобой» (Письмо 6); «У каждого своя слабость: я пристрастен к дружбе и друзьям» (Письмо 94); «Наяву или во сне меня волнует только то, что касается тебя» (Письмо 171).

Многочисленны его рекомендательные письма, ибо знакомства его были широки, а заступничество действенно. Видя страдание или нужду, епископ не мог не придти на помощь; особенно его огорчали грубость и неблагодарность. Письма — свидетельство прежде всего его человеческой чуткости. В нем, казалось бы, излишне занятом собой, милосердие все же преобладало, и чужие нужды были ему ближе своих.

С первого до последнего дня он жил поэзией. Главные поэмы написаны им на склоне лет. В них сказывается апологетическое устремление доказать, что христианская культура по своим возможностям ничуть не ниже языческой. К тому же гностики ввели в обычай перелагать вероучение стихами, безнадежно его при этом огрубляя. Арий сочинил целую стихотворную рапсодию с изложением своей доктрины под названием «Талия». Александрийские грузчики, моряки и торговцы распевали его стишки на улицах.

ПОЭТ–ХРИСТИАНИН

Григорий, в свою очередь, написал тридцать восемь догматических поэм, изъясняющих великие истины веры. Особенно ему удались поэмы нравственного содержания. В них он передает тончайшие чувства, повествует о своих радостях, заблуждениях, разочарованиях. Это пространные поэтические медитации. Самая длинная поэма, «Pro vita sua», насчитывает 1949 ямбических стихов. Эта автобиография, обнажающая сокровенную жизнь беспокойного сердца, столь выразительна и проникновенна, что напрашивается сравнение с Августином.

Григорий стремится обновить поэтическую форму (в ту эпоху писались чаще всего вялые, манерные, неодухотворенные стихи), в душевных переживаниях христианина он находит новый источник лирического вдохновения.

Вчера, угнетенный тоской,

один, удалившись от всех,

сидел я в тенистом лесу,

надрываясь сердечною болью.

Мне неведомо, отчего

к облегченью моих скорбей

служат безмолвные речи

к сердцу и в сердце моем.

Ветерок подпевал неумолчным птицам,

и лиственный кров источал душистый покой,

сладостный для сокрушенного сердца.

И тяжелила меня многотрудная боль

бременем, еле посильным.

Буколические мотивы поэт часто заимствует у Гомера и Феокрита, но это лишь обрамление. Душа его впитывает теплое сияние античности, ощущает трепет, пронизавший древний мир со времен Эврипида, вопросы коего о жизни и смерти остались безответными. Григорий внял им и отозвался христианским упованием.

Коль по исходе отсюда

приемлет меня бытие без конца и границ,

как нам речено,

скажи, разве в жизни нашей не смерть

и разве не в смерти мы обретаем жизнь

вопреки помышленьям твоим?

Раздираемый противоречиями, Григорий противополагает свою веру и свой опыт, красоту Образа и отражения Господня и мрак, замутняющий его. «В душе и в мире, о сколько борений, искажающих красоту Твоего божественного образа!» Назианзин всю жизнь был чувствителен до подавленности и глубоко переживал расщепление человеческой жизни между внутренним видением и действительностью, между возвышением души и вялостью плоти, между живостию духа и тягостию тела: сердце его было разверстой незаживающей раной.

Он ощущал — и описал нам — и порыв к нетленному блаженству, и непрочность земного, ускользающего от нас счастья. «Итак, ведаем сами и величие, и низость нашу, ибо мы вместе земные и небесные, тленные и бессмертные, наследники огня и света и порождения мрака, и дается нам по выбору нашему» (Проп., 14, 7).

Сильнее всего Григорий жаждал сближения с Богом, единения с Ним. И по мере сближения все яснее становилась непомерность разделяющего расстояния. «Ты зовешь, Ты призываешь, и я устремляюсь к Тебе», — и чем ближе сияние славы Божьей, тем мучительнее ощущение собственной немощи.

В поэзии его то и дело сквозит молитвенный, псалмопевческий настрой: он взыскует и страдает. Все события жизни Григория, вплоть до самых незначительных, обостряли его чувствительность, раздвигали воображение. В одном из константинопольских поучений он уподобил свое душевное смятение морской стихии.

Хрупкое здоровье к старости еще ухудшилось, и терзания стали неимоверными: жажда Богообщения и тяжкая немощь плоти усугубились возрастными хворями, бесовскими наваждениями, сознанием своей греховности. Однако старческое уныние неизменно преодолевалось озарением, христианским упованием. «Любовь пересиливает все», как сказала Жанна д'Арк на костре.

Поэзия Григория — не просто трагедия болезненной чувствительности, но драма совмещения жизни и веры. Поэзия была не ответвлением его жизни, а ее излиянием и разрешением, продолжала и дополняла его богословские умозрения. Для него, как и для Августина, богословие сливалось с молитвой, зреющей в глубинах жизненного опыта. Созерцание христианских таинств завершается великолепной поэтической строкой: «О пресвятая Троица, свод жизни моей». Его богословский путь — через очищение к возвышающему созерцанию; все пространство духовного поиска представлено в его поучениях и в его поэмах, и все это — история его собственной жизни. Совершенно очевидна органичность его богословия, где размышление неотделимо от очищения. Богословие для него — обнаружение священных тайн и божественной мудрости, целиком облекающих человеческую жизнь.

Не следует забывать, что этот поэт, подобно св. Иоанну Креста, — суровый аскет; что это богослов–мистик. Да, у него чувствительное, надорванное сердце; но когда вера под угрозой, когда оскверняются таинства, он несгибаем, и это женственное сердце оказывается тверже стали.

Редкий богослов был столь отчетливо последователен в вероучении. Греческая церковь обрела в нем свой голос. Проповеди его переписывали, иллюстрировали, украшали миниатюрами, подобно евангелиям. Некоторые рукописи представляют собой шедевры изобразительного искусства. В греческой литургии используются его проповеди и стихи. В греческих собраниях проповедей ему отводится то же место, что Августину на Западе. Из всех ораторов христианской древности он был самым популярным. Именно он, Назианзин, предстательствует за греческую церковь в росписи храма Санта Мария Антика, воздвигнутого на месте римского форума.

Этот противоречивый человек сумел совместить богопочитание и любовь к словесности; служа Единому, он служил и ей–и это в лоне Церкви, далеко не всегда благоволившей красноречию и поэзии. Для него не было пропасти между Богом и собственным творчеством, ибо в творчестве своем он обретал сопричастность Слову. В этом и есть тайна достигнутого им единства. Голос его вливается в общий хор творения вокруг Христа–зиждителя. Григорий неизменно остается самим собой, говорит ли он с людьми или с Богом.

Первая проповедь Григория, где он изъясняет жизнь христианина как уподобление земному пути Господа. Христианин — соучастник страстей, смерти и воскресения Христа.

Это объясняется на примере престарелого епископа Назианского, пожертвовавшего сыном, подобно Аврааму.

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ[8]

Пора всепрощения

1. День воскресения, радостное начало! Возликуем и восславим праздник сей и обменяемся миротворным целованием. Назовем же братьями не только друзей, вспомогателей и сострадателей, но и врагов наших. В честь Воскресшего да простится все: забудем же обоюдные прегрешения. Я прощаю вам благое насилие, содеянное надо мною (оно лишь теперь сделалось мне во благо!); а вы, столь благотворно понуждавшие меня, простите и вы мне мою неохоту. Вы укоряли меня за это: но может статься. Богу менее угодна излишняя поспешность? Ибо некогда призыв Господень заставил колебаться и великого Моисея, и Иеремию; и тем радостнее Всевышнему было скорое послушание Аарона и Исайи. Лишь бы то и другое вдохновлялось благочестием! Одно — по немощи нашей; другое — от всемогущества Призвавшего нас.

Новое бытие