Адин Штайнзальц - Сборник статей Страница 27

Однако в самой природе русских есть нечто, вызывающее их интерес ко всему еврейскому. Я могу привести тому доказательство исторического характера, наглядно иллюстрирующее это мое утверждение — и. кстати, объясняющее, почему православная интеллектуальная верхушка всегда относилась к евреям с неприятием, очень похожим на иммунную реакцию. Это становится понятным, если допустить, что она воспринимала еврейство как внутреннюю, а не внешнюю духовную угрозу. Одной из непосредственных причин введения запрета на проживание евреев на территории Российской империи, продержавшегося до раздела Польши в восемнадцатом веке, было появление ереси «жидовствующих», т. е. внезапно проснувшегося массового интереса к иудаизму. Интересно, что все разнообразные формы, которые принимало это явление, возникли не в результате контактов между народными массами, а как следствие знакомства русских с отдельными евреями. И тот факт, что ересь «жидовствующих» в кратчайшие сроки охватила достаточно широкие круги, достигнув подножия трона, самых высоких сфер русской аристократии и церкви, я могу объяснить только наличием некой внутренней потребности, неуемной тяги, которая была у этого народа к еврейству. Есть книга, написанная анонимным еврейским автором, который скрыл свое имя, чтобы избежать нападок и преследований, посвященная именно этой теме: «иудеизации» русских людей в начале девятнадцатого века. Я сейчас говорю отнюдь не о субботниках и иных иудейству-ющих сектах, хотя это явление само по себе достаточно интересный феномен, а о людях, ставших евреями в той мере, насколько они могли, насколько это было в их силах. В этой книге, например, описывается, что в начале девятнадцатого века массовый переход донских казаков в иудаизм воспринимался буквально как поветрие, вызвавшее репрессии правительства. У русской духовности фундаментальные, а не поверхностные основы. По неизвестным причинам русский народ несет в себе какую-то совершенно иррациональную тягу к духовности. Я отнюдь его не идеализирую. Алкогапиков и воров среди русских не меньше, чем у других народов, но тем не менее наличие этих и многих других пороков не отменяет стремления к духовности. И эта непреодолимая экзистенциональная тяга к вещам духовного порядка парадоксальным образом привела к тому, что русские потянулись к евреям, а затем, испугавшись происходящего, начали защищаться и, в конце концов, отвергать их.

В русской культурной традиции принято рассматривать свой народ в качестве носителя вселенской мессианской идеи. Я вижу точку пересечения мессианских стремлений русских с еврейским мессианством, в отличие от претензий на право повелевать миром многочисленных народов, уверенных в своем превосходстве над всеми. Мессианство — нечто совершенно иное, это ощущение, что на твой народ возложена великая миссия духовного исправления мироздания. И то, что когда-то евреи вместе с русскими в едином порыве бросились строить коммунизм, мне представляется прямым следствием этого ощущения ответственности перед человечеством. Я уверен в том. что, по крайней мере, еврейские коммунисты находились под влиянием именно этих мессианских чаяний. Так что взаимовлияние и взаимопроникновение двух наших цивилизаций, двух культур не сводится к одному лишь языковому обмену или некоему понятийному аппарату; отношении евреев с русскими определяются более интимной, духовной близостью.

Я подчеркиваю, что эти строки субъективны, но мне кажется, что русский народ в массе своей не болен антисемитизмом. Есть народы, для которых антисемитизм — это нечто впитанное с молоком матери. Например, в Польше юдофобия — некое эндемическое явление, проникшее своими корнями глубоко в культуру. Полагаю, что в значительной степени то же относится и к Украине. В России же. как мне кажется, антисемитизм — это привнесенное сверху, а не спонтанно возникшее в низах явление. Я не знаю о том, какими были русские когда-то, у истоков своего возникновении как народа. Кем они себя осознавали? Как воспринимали мир? Какова была их культура? Но встреча русского народа с еврейством создала новую реальность, сработала, словно спусковой крючок. Хорошо это или нет — не знаю. И все-таки я вижу, что есть какие-то глубинные процессы, которые и вызвали к жизни совершенно удивительное, нехарактерное для других диаспор отношение евреев к русской культуре, к русскому народу, среди которого они живут. Я не уверен, что это хорошо для евреев или для русских. Но это так.

Тшува

Слово тшува проще всего перевести с иврита как «раскаяние». Но это понятное всем слово, во-первых, несет в русском языке христианскую коннотацию, а во-вторых, не передает ряд аспектов еврейского понятия тшува. Оно определяет процесс возвращения к вере во всей его философско-теологической сложности. Более близким и по значению, и по этимологии переводом будет «возвращение». Возвращение в поисках утраченного на жизненном пути, к оборванному разговору с собственной душой. Осознав несостоятельность своего представления о мироздании, мы останавливаемся, начинаем размышлять и искать причину, по которой потеряли верное направление, и в результате возвращаемся к своим истокам и корням. Впрочем, даже если «возвращающийся» не был изначально религиозным человеком, мы говорим именно о возвращении — если не к личному, то к общееврейскому истоку.

Маршрут этого возвращения каждый выбирает сам. Неповторимость личности человека определяет и уникальность избираемой им дороги, у него нет и не может быть попутчиков. К счастью, врата Небес многочисленны. Каждый, кто ощущает неодолимую потребность вернуться к вере, входит в свои собственные, только для него созданные врата. По этому поводу вспоминается описанная в Талмуде история царя Менаше (одного из неудачнейших правителей в истории Иудеи): когда ангелы закрыли перед ним Врата раскаяния, Сам Всевышний создал для него еще одни.

Потребность раскаяться появляется у человека с осознанием необходимости глобального изменения всей сложившейся у него системы ценностей. И здесь важно не переусердствовать в самобичевании: ведь, соприкоснувшись со злом, всегда пачкаешься, так же, как всегда пачкаешься, имея дело с грязью. Люди, в той или иной степени предрасположенные к мазохизму, склонны, осознанно или неосознанно, вновь и вновь возвращаться к воспоминаниям о совершенных промахах. Анализ прошлого, ведущий к практическим выводам на будущее, не должен превращаться в «расчесывание ран». Тот, кто приближается к раскаянию, тот, кто совершает тшуву, не только приходит к мысли о необходимости исправления, но и ощущает готовность, проанализировав прошлое и допущенные когда-то ошибки, подняться на новый уровень сознания. Тшува ставит перед нами не только психологические, но и общемировоззренческие проблемы, прежде всего, проблему понимания категории времени в традиционном контексте.

Однонаправленность времени считается строго установленным фактом, так что выражение «совершить тшуву» звучит парадоксально: вернуться в прошлое, казалось бы, невозможно. Но ведь процесс духовного возвращения совершается не в обычном мире, а в пространстве, неподвластном физическим законам, в котором будущее и прошлое существуют одновременно и сливаются в бесконечность. В нем нет «точки невозвращения» и событий, которые были бы необратимы. В процессе тшувы мы оказываемся в реальности, где действуют совсем иные законы; оказавшись там, мы можем полностью измениться, поменяв местами плюсы и минусы или заменив всю систему координат. Это делает понятным следующее свойство тшувы: мы верим, что при определенных условиях она превращает грехи прошлого в заслуги.

Чтобы подняться до этого уровня, необходимо досконально разобраться в себе, проникнув в самые укромные уголки своей души. Впрочем, задача куда сложнее, нежели всеобъемлющий самоанализ. Если мы не просто раскаиваемся в грехах прошлого, но и видим будущее в возвращении к вере, нам приходится нырять в те сокровеннейшие глубины нашего существа, где душа соприкасается с Б-гом. Только там, в зоне вечных сумерек, можно найти отправную точку для новой системы ценностей. Возвращающийся к вере должен быть готов к тому, что чувства, которые он при этом испытает, вытеснят те, прежние, сопровождавшие проступок, да и те, что подтолкнули его к тшуве.

Этот путь тем более труден, поскольку обычно представляет собой непрерывный процесс, в котором трудно, а то и невозможно, поставить точку. Действительно, в какой-то момент мы можем полагать, что достигли требуемой глубины, но тут же осознаем, что это не так; процесс продолжается, и мы погружаемся еще глубже. Заметим, что наше изначальное беспокойство не обязательно проистекает из памяти об очевидной ошибке; оно может быть вызвано поступком, представлявшимся нам достойным похвалы, который в результате нашей духовной эволюции стал восприниматься нами как греховный. Таким образом, тшува исправляет не только безусловные грехи, но и нейтральные, а то и добрые дела, совершенные не лучшим образом.