Иннокентий Херсонский - Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа Страница 28

«Ныне, — продолжал Он после некоторого молчания, — ныне душа Моя возмутися… и что реку? Отче, спаси Мя от часа сего! Но сего ради приидох на час сей!»

Можно представить, как неожиданно и поразительно было не только для народа и еллинов, но и для самых учеников Иисусовых подобное необыкновенное состояние души их Учителя. Но священная величественность тех минут запечатала все уста молчанием. Между тем взор Господа снова заблистал небесным светом.

«Отче, — воскликнул Он как бы одержав внутреннюю победу, — прослави имя Твое!»

«Прославих и паки прославлю», — загремело в ответ с неба. Стоявшие в отдалении подумали, что это внезапный гром (так глас был силен и не похож ни на что земное), а стоявшие вблизи, слыша членораздельный голос, почли это за вещание ангела. В недоумении и страхе все взирали на Иисуса, ожидая, что будет (не последует ли, напр., какое-либо явление, или по крайней мере продолжение столь необыкновенной беседы с небом).

«Не Мене ради глас сей бысть, — вещал Господь ученикам, — но народа ради: ныне суд есть миру сему, — продолжал Он, как бы в изъяснение чуда, — ныне князь мира сего изгнан будет вон… И аще Аз вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе…»

Последние слова изрек Господь, по замечанию евангелиста, назнаменуя, коей смертью хотяше умрети (Ин. 12, 33). В таком точно смысле и принял их народ, хотя мысль о смерти Мессии, какой бы то ни было, тем паче крестной, была совершенно противна народному верованию, представлявшему себе Мессию бессмертным. В другое время такое явное и резкое противоречие народному предрассудку заставило бы народ тотчас возмутиться и, может быть, взять в руки камни, как это бывало в подобных случаях (Ин. 10, 31); теперь, после гласа с неба, удовольствовались скромным выражением своего недоумения, прикрыв его еще личиной закона. «Как же мы слышали, — сказали некоторые, — из закона, что Мессии надобно пребывать во веки, а Ты говоришь, что должно быть вознесену Сыну Человеческому? Кто этот Сын Человеческий? (то есть не другой ли кто, отличный от Тебя, Который являешься Мессией, или Ты Сам не Мессия, а только предтеча его?)

Подобные вопросы могли служить поводом для пространного собеседования и обширных объяснений. Но теперь не время уже было вступать в такие объяснения. Господь почел достаточным, не касаясь догматической стороны предмета, преподать народу одно нравственное наставление.

«Еще мало, — сказал Он, — свет в вас есть: ходите, дондеже свет имате, да тьма вас не имет: ходяй во тьме, не весть, камо идет. Дондеже свет имате, веруйте во свет, да сынове света будете!»

(То есть спешите пользоваться в простоте сердца тем, что вы видите и слышите от Меня и через Меня, не увлекаясь сомнениями, не предаваясь вопросам, не тратя времени, которого остается так мало.)

Как бы в доказательство того, что сказал Господь, то есть что это последнее Его наставление, Он, сказав, тотчас отошел от народа и сокрылся (Ин. 12, 36).

Так заключилось более нежели трехлетнее поприще всенародного служения Иисусова в качестве обещанного народу иудейскому Мессии и Учителя истины. Какое величественное соответствие между началом и концом служебного поприща Иисусова! Там глас с неба на Иордане, и здесь глас с неба при храме; там и здесь и для торжественности и народа ради, — чтобы среди настоящих и еще более наступающих, крайне трудных и смутных обстоятельств, дать ему твердую опору для веры и поведения, чтобы он сей глас с неба мог противопоставить гласу от земли — своего недостойного синедриона. С этой точки зрения настоящие минуты были минутами самыми величественными, минутами решения участи всех и каждого из иудеев. В гласе с неба изрекался суд и осуждение главам народа иудейского, не хотевшим расстаться со своими выгодами, — книжникам и мудрецам иудейским, упорствовавшим в своих предрассудках: фарисеям с их лицемерим: саддукеям с их чувственностью: ессеям с их ложной противообщественной набожностью — всем и каждому, кто, видя перед собой в таком избытке свет небесный, смежал очи, чтобы не видеть. Мессия должен был сделать, со Своей стороны, все, чтобы быть узнанным от народа иудейского, Его ожидавшего, — и сделал! Не говоря о трехлетнем служении, о непрестанной проповеди, о многочисленных всякого рода чудесах, довольно было последних событий, чтобы узнать в Нем всем и каждому обетованного Избавителя мира: для того именно воскрешением Лазаря возбуждено было всеобщее внимание как нельзя более; торжественным входом в Иерусалим и принятием от детей осанна Сыну Давидову — сделано было всенародное объявление о Своем великом достоинстве как нельзя яснее; наконец настоящим гласом с неба (таким знамением особенно дорожили иудеи) (Мф. 16, 1; 12, 39), положена на все служение Иисусово такая Божественная печать, вернее которой нельзя и вообразить; после этого для неприемлющих Его не было никакого извинения, оставалось одно осуждение, по мере виновности каждого. Но это осуждение не останавливалось на осужденном мире (человеческом), который при всей виновности своей все еще имел время к покаянию, а следовательно помилованию (Ин. 16,8-11): нет, оно простиралось далее и сокрушительной силой своей всецело падало на гордую главу князя мира, того человекоубийцы искони (Ин. 8, 44), который, не сохранив собственного достоинства в высших областях мироздания, но оставив самовольно свое жилище (Иуд. 6), ниспал в бездну унижения и бедствия и потом, не желая через покаяние возвратиться к своему природному месту и первому достоинству, замыслил злобно свергнуть с престола новосотворенного владыку земли, прародителя человеков, и, достигнув этого посредством обольщения, занял незаконно его место — владыки над миром. Провидя в Иисусе Христе будущего разрушителя своего темного царства, он в самом начале служения Его не преминул явиться перед Ним с искушением в пустыне (Мф. 4,1-11), во время Его пощения; не успев в своем кове, ставил потом, где мог, преграды Его проповеди; возмущал мирные сердца Его учеников (Мф. 16, 23), овладел одним из них до того, что обратил его из апостола в сосуд погибели, и воздвиг теперь синедрион на преследование Его именем Самого Бога Израилева. Во всех этих случаях премудростью Божьей предоставлена была этому врагу Бога и людей, по-видимому, свобода действовать так, как он хотел и мог: Сын Человеческий также не противопоставлял ему видимо со Своей стороны неприступной славы Своего Божества, сражался с ним одним смирением и преданностью воле Отца Своего. Несмотря на это, царство света своей внутренней силой явно брало везде верх над царством тьмы; малое стадо, которому завещано царство (Лк. 22, 29), росло, привлекая к себе отовсюду членов; Сын Человеческий совершил все, что было нужно для основания Церкви Своей так, чтобы и врата адовы не одолели ее; оставалось только вознестись на крест, принести Самого Себя в жертву за род человеческий, чтобы потом принять, и по человечеству Своему, власть над небом и землей, сделаться посредником Бога и человеков, Богопоставленной главой всего мира. После того и вместе с тем князь мира, этот древний самозванец, сам собой лишался незаконного владычества над миром и изгонялся вон, в свое место — во тьму кромешнюю.

Имея в виду такое всемирное значение настоящего события, Господь, кажется, не вступал в непосредственную беседу с еллинами. Впрочем, для них довольно было и того, что они видели и слышали. Глас с неба должен был прекратить всякое колебание их мыслей касательно лица Иисусова и возбудить веру в Него яко Сына Божьего. Предостережением, что светильнику недолго остается гореть на свещнике, давалось знать и еллинам так же, как и иудеям, чтобы не медлили делом своего спасения, а многознаменательными словами «любяй душу свою, погубит ю», указывался главный путь к этой цели — самоотвержение христианское. Напоминание об участи, ожидающей князя мира, кажется, и сделано преимущественно для еллинов; ибо его владычество нигде так не свирепствовало, как между язычниками, где он под видом истуканов принимал поклонение и жертвы и давал свои откровения. Все это теперь должно было прекратиться: проповедники Иисуса Распятого обойдут весь мир с крестом, разрушат им всех идолов и распространят поклонение Богу истинному. Мысль отрадная для тех из еллинов, которые давно жаждали этого благодеяния!

Обращая, наконец, внимание на душевное состояние при этом случае Иисуса, тотчас видишь, что оно было самым необыкновенным. И можно ли было без особенно глубокого и сильного чувства окончить такое поприще служения, каково было поприще Сына Человеческого?.. Но это чувство могло быть различно, в зависимости от результата. Как бы оно было радостно, если бы дщерь Сионя, наставляемая столько времени и с таким усердием, уразумела наконец день посещения своего (Лк. 19,42)! Но она не уразумела его! Не уразумела до того, что в ослеплении готовится вознести на крест возлюбленного Жениха своего! Ужасная участь, которая постигнет ее за это преступление, вызвала уже, как мы видели, слезы на очах Господа во время входа Его во Иерусалим. Столь же естественно представление этой участи теперь приводит душу Его в горестное смущение. Рассматриваемый с этой стороны крест, Его ожидающий, сам по себе тяжелый, представляется Ему еще тяжелее и ужаснее: ибо вместо того, чтобы на нем пригвоздить одно раздранное и изглажденное рукописание общих грехов всего мира (Колос. 2, 14), теперь на нем же надо будет пригвоздить и новое рукописание тяжкого греха и осуждения возлюбленной дщери Сионовой. Можно ли было не пожелать противного, не сказать от полноты чувства: Отче, спаси Мя от часа сего! Впрочем, мы бы уклонились от всех правил исторического толкования слов Спасителя, если бы отважились утверждать, что это горестное восклицание, как бы невольно вырвавшееся из стесненного чувствами сердца, нисколько не было в Богочеловеке следствием самой природы человеческой, естественно и необходимо отвращающейся страданий и смерти. Напротив, борьба со страхом смерти была не чужда Ему, даже как Искупителю рода человеческого, как Вождю всех искушаемых и спасающихся: итак, если бы кто почему-либо выпустил бы из вида эту черту, то тем самым, дерзнем сказать, не украсил бы, а исказил черты Искупителя в Его Божественном лице. Ибо этот самый страх, по глубокому замечанию апостола (Евр. 5, 7), служил к последнему величайшему искушению для второго Адама, победив которое, Он явил в Себе всю полноту совершенства, в которой ничего не оставалось желать более (Евр. 2, 10). В самом деле, как бы Божественный Начало вождь спасения нашего мог всем искушаемым помогать, даже знать их состояние, если бы Сам, говоря словами апостола, не был искушен по всяческим (Евр. 4, 15), не испытал на Себе всего, кроме греха? И как бы можно было сказать, что Он испытал все, если бы Он не испытал страха мучений и смерти, этого последнего и величайшего искушения для слабого естества нашего? К счастью нашему, Он испытал его, испытал теперь; еще более испытает после, в саду Гефсиманском, где искушение это достигнет самой высшей степени и потребует для побеждения троекратной молитвы и — ангела укрепляющего! Там и мы доскажем об этой, самой возвышенной, поучительной и таинственной стороне в жизни и страданиях Богочеловека то, что, по указанию апостолов Христовых и святых отцов, может быть сказано об этом общепонятного.