Н. И. Сагарда - Лекции по патрологии I—IV века Страница 28

{Что касается, так сказать, юридического права на такое привлечение к изучению и произведений церковных писателей, не провозглашенных Церковью в качестве «отцов», то оно в достаточной степени обосновывается на том историческом факте, что православная Церковь ни разу не ставила своей нарочитой задачей определить церковное значение всех церковных писателей и степень точности выражения ими церковного учения.}

В числе дошедших до нас памятников древнехристианской письменности есть и такие произведения, авторы которых или неизвестны, или же которые по существу своему не могут иметь определенных авторов, так как они составляют общее достояние Церкви, каковы, например: «Учение 12-ти апостолов», древнейшие символы, «Послание к Диогнету», «Апостольские постановления» и т. п. Эти литературные памятники с почетом приняты были Церковью и оказали значительное влияние на раскрытие ее учения, упрочение церковной организации, а вместе с тем и на церковных писателей; почему и они не могут быть исключены из числа произведений, изучение которых в патрологической науке необходимо, если она хочет достигнуть наибольшей возможной полноты в исследовании имеющегося материала.

Таким образом, патрологическая наука не должна наперед устанавливать определенного выбора между произведениями древнецерковной письменности и одни исследовать, а другие — отвергать; все сохранившиеся памятники древнецерковной письменности, весь литературно-исторический материал, оставленный членами древней Церкви, необходимо изучать с той подробностью и обстоятельностью, каких требует значение его в целом и в отдельных частях[137]. Само собой понятно, что при этом всегда должно предпочтительно выдвигать наиболее значительных и влиятельных руководителей богословского развития, к которым примыкали менее значительные, как эпигоны, последователи и ученики.

В настоящее время есть стремление и даже опыты включать в «историю древнехристианской письменности» и писания Нового Завета (Fr. Overbeck, Gust. Krüger, P. Batiffol, Η. Jordan) на том основании, что древнейшими письменными памятниками христианства являются именно новозаветные писания. Таким образом, новейшая научная критика, отвергая или же игнорируя церковное учение о богодухновенности священных книг Нового Завета, очевидно исходит из того предположения, что новозаветная письменность не отличается существенно от позднейшей церковной литературы. Но как бы ни смотрели на состав Нового Завета и происхождение его частей, такой взгляд решительно противоречит суждению всей Церкви от самых первых дней ее существования, что новозаветные писания обязаны своим происхождением Божественному руководству Св. Духа и вдохновению от Него, и потому она проводит между Новым Заветом и остальной христианской литературой такую грань, которая делает невозможным ставить их в один ряд и начинать изложение истории древнехристианской письменности новозаветной. Как история Церкви в период основания христианства имеет не первый свой период, но свою абсолютную эпоху, так и позднейшая богословская литература относится к новозаветной письменности как производная к основной: первая имеет свои корни во второй и ею питается. Иной взгляд противоречит и сознанию самих церковных писателей, которые не считают апостолов своими предшественниками в литературной деятельности, но сами утверждают, что раскрываемое учение они почерпают из источника апостольской письменности. Должно признать как исторический факт, что большинство из новозаветных писаний уже в ближайшее послеапостольское время пользовалось особенным, им только принадлежащим авторитетом, и другие возникавшие произведения не ставились на одну линию с ними. Эти обстоятельства не оцениваются надлежащим образом, если новозаветные писания, в соответствии с их литературной формой, распределяют между различными группами послеапостольской письменности[138]. {Еще важнее для этого, чисто методологического, взгляда является то обстоятельство, что разнообразие и трудность решения литературно-исторических вопросов, возникающих при изучении новозаветной письменности, уже давно привели к основанию и развитию собственной библейско-исторической богословской дисциплины — введения в Новый Завет, достигшей в настоящее время такого объема, который далеко превосходит объем всей истории древнехристианской литературы.} Таким образом, с исторической точки зрения, не говоря уже о догматической, Новый Завет не должен входить в область древнецерковной литературы — новозаветные канонические книги должно рассматривать как предположение и основу древнехристианской, патристической письменности.

С другой стороны, необходимо возникает вопрос, до какого предела простирается время «патристической», «древнецерковной», «древнехристианской письменности» и может ли этот период быть определен более или менее точно? В последнем случае возникает вопрос, почему церковная письменность определенного периода заслуживает особенного изучения по сравнению с другими? Обычно этот вопрос ставится таким образом. Если речь идет о патристической литературе, то решение поставленного вопроса о пределах ее требует предварительного решения другого вопроса: можно ли назначать предел, дальше которого не простиралось бы существование отцов Церкви? Как уже было сказано, на этой почве вопрос о патристическом периоде не может быть разрешен сколько-нибудь удовлетворительно, так как западные патрологи спорят о пределах этого периода, а православные совершенно не признают его. Необходимо в данном случае исходить не из понятия «отца Церкви», а из общего сознания того преимущественного значения, какое в жизни Церкви имеет определенный период ее истории, и отсюда уже переходить к установке определенной эпохи и для церковной литературы, получившей значение патристической. Таким именно, существенно важным периодом должен быть признан период нераздельной Церкви, когда религиозные и национально-церковные противоположности препобеждались сознанием единства вселенской Церкви. Как все христианские исповедания всех времен и наций, за исключением разных сект, опираются на догматические результаты великих и Вселенских соборов того именно времени, так и христианские богословы всех наций и исповеданий в письменности этого периода, взятой в целом, находят общее основание и общий исходный пункт, иногда даже становясь в противоречие со своими вероисповедными и научными принципами. Поэтому при всяких попытках к соединению разделенных частей христианского мира почвы для этого ищут в указанном периоде. Это основывается на том значении, какое имеет в жизни Церкви отмеченный первый — по времени продолжительный и по своему значению весьма важный — период. Вообще периоды основания и первоначального устроения — не исключительно первые периоды, но гораздо более этого: они никогда не имеют преимущества первенства только по времени, но вместе с этим получают в известном смысле определяющее, нормативное значение, которое более не повторяется. И в жизни Церкви первый период, обнимающий историю ее до разделения Церквей, имеет самостоятельное, абсолютное и в своем роде единственное значение: это — время организации Церкви и постепенного первоначального внутреннего раскрытия содержания христианства, когда основные начала жизни Церкви установлены на все последующие времена основополагающим и определяющим образом в их полном богатстве. Отсюда получают выдающееся значение и памятники церковной письменности этого времени, особенно древнейшие из них. Они отличаются от произведений позднейшего времени своей оригинальностью, чисто церковно-религиозным содержанием и вселенским характером, не отражая на себе духа и интересов частной Церкви или национальности. Писатели этих произведений прежде многих других сделались участниками полноты духа и жизни, которая отличает христиан первых веков, и произведения их представляют первые плоды работы человеческой мысли под руководством богооткровенной истины. Они являются главнейшими и во многих отношениях почти единственными источниками для истории первоначального раскрытия новой религиозной жизни, свидетелями самой Церкви, ее учения и учреждений, ее жизни и деятельности, представляющими непрерывность церковного сознания и показывающими, что вера позднейшей Церкви не иная, чем та, которой жила Церковь первых времен христианства. Поэтому если для всей Церкви по всем сторонам ее жизни, и для богословия в частности, существенно необходимо на каждой позднейшей стадии развития ясно представлять и твердо держаться исторического сознания начального периода, то выделение церковной литературы этого времени как самостоятельного предмета исследования является вполне оправданным, но не по литературным, а по чисто богословским соображениям.