Филипп Янси - Библия, которую читал Иисус Страница 28

«Неважно, умрешь ты в тридцать лет или в семьдесят, — заявляет Мерсо в «Постороннем» Камю, — поскольку в любом случае другие мужчины и женщины будут по–прежнему жить и мир будет вращаться, как прежде». Ничто не имеет особого значения, верно? Проснешься ли ты или останешься валяться в постели, полюбишь жизнь или возненавидишь ее. Режь себе руку, как Матье у Сартра, застрели человека под жарким алжирским солнцем, как это произошло в «Постороннем» Камю, или просто шляйся на манер героев Хемингуэя из бара в бар в поисках новой потасовки. Жизнь идет независимо от того, пытаешься ли ты что–то изменить или просто отдаешься течению. Что такое человек, если не одно мгновение в миллиардах лет истории?

Таково общее настроение современной литературы, и на какое–то время оно стало и моим настроением. Карл Юнг отмечает, что по меньшей мере треть его пациентов страдала неврозом без конкретной причины, от общего ощущения бессмысленности и пустоты жизни. Более того, Юнг называет утрату смысла жизни основным неврозом современности. Люди терзают себя вопросами, на которые ни философия, ни религия не дадут ответа.

Даже теперь, спустя десятилетия, я впадаю порой в экзистенциальное настроение. Например, когда я отправляюсь в далекое путешествие, связь с реальным миром ослабевает, и мне кажется, что я парю над человечеством и с некой одинокой вершины наблюдаю за людьми в Японии или Египте, или еще где–нибудь. Они отчасти похожи на меня, отчасти нет, и вершат заведомую рутину человеческой жизни. Дети учатся говорить, начиная с сообщения о потребности сходить «пи–пи», потом они вырастают, соблюдают различные запреты, рождают своих детей, а в старческом маразме вновь начинают говорить «пи–пи». В чем смысл этой карусели? Чем мы отличаемся от других животных? Наверное, мы сообразительнее муравьев, но зато мы не столь способны к совместному труду. Зачем мы вообще живем на земле?

Честертон как–то сказал: «Все люди важны. Вы важны. Я важен. Из всех богословских истин в эту труднее всего поверить».

Первый экзистенциалист

Через несколько лет после моей первой встречи с экзистенциализмом, когда Бог уже отчасти исцелил во мне чувство тщеты и отчаяния, я с ужасом обнаружил выражение тех же самых чувств не где–нибудь, а в Священном Писании. Эта таинственная, редко вспоминаемая читателями книга Екклесиаста содержит в себе все мысли и эмоции, которые я находил у проповедников экзистенциального отчаяния. Автор этой книги, безымянный Проповедник, кажется некой величественной фигурой — это самый мудрый, самый богатый, самый могущественный человек своего времени. Первые же слова книги раскрывают его отношение к жизни:

«Суета сует,

сказал Екклесиаст, суета сует, —

все суета!»

Это ключевое слово «суета» повторяется в небольшом по объему тексте тридцать пять раз, подтверждая, закрепляя основную тему. За пределами книги Екклесиаста это слово встречается только у Иова. Книга пронизана острым чувством бессмысленности существования. Проповедника тревожат те же вопросы, какие терзали Иова и какие и поныне мучают любого честного человека. Богатые становятся богаче, бедные — беднее, дурные люди процветают, хорошие страдают, страной правят тираны, происходят стихийные бедствия, жизнь полна несчастий, а заканчивается она смертью, и человек обращается в прах. Ни в чем нет смысла, мир сошел с ума, все в нем извращено.

«Так забудьте о благоразумии, — говорит Проповедник. — Ешьте, пейте, хватайте мимолетное счастье. Какой еще смысл можно обрести в жизни? Человек работает изо всех сил, а плоды его труда пожинают другие. Человек старается быть хорошим и праведным — и превращается в пыль под ногами дурных. Копит деньги — их унаследуют глупцы; ищет удовольствий — они оставляют кислый привкус во рту. И в любом случае всех нас — богатых и бедных, хороших и дурных — ждет один конец: все мы умрем. Смерть, постоянно нависая над нами, опровергает робкие попытки утверждать, будто человек рожден для счастья. Одно лишь слово точно описывает эту жизнь: «суета»!

Одно дело — прочесть нечто подобное у Альбера Камю, но в Библии?!

Интересно, оценили ли современные экзистенциалисты тонкую иронию Екклесиаста 1:9–10, где сказано: «Нет ничего нового под солнцем», «ничего, о чем можно было бы сказать: «Смотри, вот это новое». Оказывается, то, что казалось в 1960–е годы отважным ниспровержением всех идолов, было попросту осуществлением усталых пророчеств древнего Проповедника, за три тысячи лет предвидевшего весь объем человеческого опыта. Поражало другое: почему этот текст включен в Библию? И в это же время музыкальная группа «Бёрдз» выпустила пластинку с названием, заимствованным из Екклесиаста 3: «Всему свое время». Складывалось впечатление, что книга Екклесиаста и впрямь годится на все времена, и я решил, что пора попытаться как–то постичь этот текст.

После того как я преодолел первое изумление, эта книга заставила меня искать ответы на еще несколько вопросов. Одна проблема возникла сразу же, поскольку я читал книги Ветхого Завета подряд. Как эта книга сочетается с непосредственно примыкающим к ней текстом Притч? Трудно представить себе две более противоречащие друг другу книги. Стоит их сопоставить, и возникает впечатление, что книга Екклесиаста — это издевательское опровержение притч.

Притчи предлагают нам разумную упорядоченную жизнь: изучай мудрость, будь благоразумен, следуй правилам — и будешь жить долго и счастливо. Эта интонация мирского оптимизма напоминает мне афоризмы Бенджамена Франклина. Даже сегодня в нашей стране производятся настенные коврики в раннеамериканском стиле с вышитыми на них изречениями из Притчей. Однако мне нигде не попадались коврики с цитатами из Екклесиста, который убеждает нас, что в этом мире притчи неприменимы. Этот уверенный, деловитый тон — я–де разобрался в жизни, а тебе остается лишь следовать моим разумным наставлениям — исчезает, сменившись тоской и цинизмом. Честные и бережливые страдают и умирают наравне со всеми, дурные процветают и богатеют, сколько бы притчи ни твердили нам об обратном.

«Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это — суета!»

Чтобы ощутить поразительный контраст между Притчами и книгой Екклесиаста, достаточно сопоставить, как в этих текстах употребляется слово «мудрость». Притчи превозносят мудрость, они персонифицируют ее, здесь даже чувствуются некоторые мессианские интонации. Что думает о мудрости проповедник?

«Потому что во многой мудрости много печали;

и кто умножает познания, умножает скорбь»

Проповедник признает, что мудрость имеет определенное преимущество перед глупостью. Но что в этом толку? Обоих постигнет одна и та же судьба (см. 2:13–14). «Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень? И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?» (6:12).

Этот контраст между двумя соседними книгами Ветхого Завета озадачивал и раздражал меня. Неужели даже в Библии нет последовательности? Но со временем я научился ценить разнообразие как одну из наиболее сильных сторон Ветхого Завета. Библия, словно огромная симфония, звучит то радостно, то печально, и каждая интонация вплетается в общий хор. Весь наш опыт отражен в этой книге: иногда это испытания Иова, а порой — блаженная уверенность Псалма 22. Мы живем в мире, который то разумно следует принципам Притчей, то разрывается безумными противоречиями Екклесиаста.

Проклятие благополучия

Меня также озадачивало традиционное отождествление проповедника с Соломоном, автором многих притчей. Большинство исследователей Библии сомневаются в авторстве Соломона (сама книга не называет автора по имени, и некоторые приметы предполагают более позднюю датировку). И все же «тень» Соломона ощутимо присутствует в этом тексте (ср. 1:1, 12, 16; 2:4–9; 7:26–29; 12:9). Предположим, что герой какойнибудь пьесы — президент, сложивший с себя полномочия в результате скандала, угрожавшего ему импичментом. Нет никакой необходимости называть имя Ричарда Никсона, поскольку публика и так узнает его. Точно так же вся интонация Екклесиаста вполне соответствует духу царствования Соломона, когда государство Израиль достигло высочайшей точки в своей истории.

В том–то и загвоздка. Почему черное отчаяние Екклесиаста просочилось в золотой век Израиля, в эпоху, когда все шло как нельзя лучше? Мне казалось, что столь мрачная книга должна быть написана в пору египетского рабства, а не в славные дни Соломона и его ближайших преемников. Но когда я внимательней присмотрелся к современной литературе, полной отголосков Екклесиаста, я понял, что был неправ.