Джозеф Кэмпбелл - Тысячеликий герой Страница 29

Пригрозив водной стихией, пастор Джонатан далее обращается к картине огня. «Для Бога, что держит вас над Преисподней Ада, как держат Паука или другое мерзкое Насекомое над Огнем, вы ненавистны и достойны страшного гнева; его Гнев, обращенный к вам, пылает подобно Огню, он видит в вас исчадия, достойные лишь быть брошенными в Огонь; его Очи настолько чисты, что не могут вынести вашего вида; в его Очах вы в Десять Тысяч Раз отвратительнее самой отвратной, в наших глазах, ядовитой Змеи. Вы согрешили против него бесконечно больше, чем любой упрямый Бунтовщик против своего Господина; и все же каждое Мгновение ничто, кроме его Руки, не удерживает вас от падения в Огонь…

О, Грешник!.. Ты висишь на тонкой нити, вокруг которой сверкают вспышки Пламени Гнева Господнего, готового каждую Секунду оборвать ее, объяв огнем; и никакой Заступник вам не поможет, и вам не за что ухватиться, чтобы спасти себя; нет ничего, что могло бы удержать вас от Пламени Гнева, — ничего вам присущего, ничего из того, что вы когда-либо свершите, ничего из того, что вы могли бы свершить, — ничего, что бы побудило Господа подарить вам одно лишь Мгновение…»

А теперь, наконец, предлагается картина второго рождения — однако лишь на мгновение:

«Так все вы, никогда не испытавшие великой Перемены в Сердцах своих от действия могучей Силы Духа ГОСПОДНЕГО на ваши души, все, не рожденные заново и не ставшие новыми Существами и не восставшие из смерти в Грехе к Обновлению и к прежде никогда не испытанному Свету и Жизни (как бы вы ни исправляли свою Жизнь во множественных Вещах, какие бы набожные Чувства вы ни питали, какую бы Форму Религии вы ни исповедовали в Семьях своих и в Уединении и в Храме Господнем и как бы строго ее ни придерживались), — все вы в Руках разгневанного Бога; ничто, кроме одного его Соизволения, не удерживает вас от того, чтобы сию же Секунду и на веки вечные быть подвергнутым Уничтожению»[45].

«Одно лишь соизволение Бога», что оберегает грешника от стрелы, потопа и огня, в традиционной фразеологии христианства называется «милосердием» Божьим, а «могучая сила духа Господа», которая изменяет сердце — это «милость» Божья. В образах мифологии, как правило, милосердие и милость представлены так же ярко, как справедливость и гнев, и таким образом сохраняется равновесие, и сердце скорее ощущает поддержку, чем карается на своем пути. «Не бойтесь!» — гласит жест руки бога Шивы, исполняющего перед поклоняющимися ему танец вселенского разрушения[46]. «Не бойтесь, ибо все благополучно пребывает в Боге. Формы, что приходят и уходят — одной из которых и есть ваше тело — это мелькание моих конечностей в танце. Узнавайте Меня во всем, и чего вам тогда бояться?» Магия священных таинств (обретающих действенность через Страсти Господни или благодаря медитациям Будды), оберегающая сила примитивных амулетов и талисманов и сверхъестественные помощники мифов и сказок всех народов мира — все это заверения человечества в том, что стрела, огонь и потоп не так жестоки, как кажутся.

Ибо страшный лик отца является отражением собственного эго его жертвы — берущего свое начало от чувственной картины детства, оставшейся позади, но проецируемой вперед; идолопоклонничество, таящееся в фиксации на этой несуществующей вещи, само по себе уже есть нечто неправедное, оставляющее человека охваченным ощущением греха, что и удерживает потенциально созревший дух от более уравновешенного и реалистичного взгляда на отца, а вместе с этим и на мир в целом. Примирение — не более, чем избавление от этого, самопорождаемого двойного монстра, в коем слиты воедино дракон, представляемый Богом (супер-эго)[47], и дракон, представляемый Грехом (подавляемое ид). Но это требует отрешения от привязанности к самому эго, что и есть всего сложнее. Человек должен верить, что отец милосерден, и полагаться на это милосердие. Вместе с этим центр веры переносится за пределы заколдованного круга скупых данных Богом ограничений, и страшные великаны — людоеды исчезают.

Именно в этом испытании герой может обрести надежду и поддержку в женском образе заступничества, магией которого (заклинаниями или покровительством) он защищен в ходе всех пугающих переживаний отцовской инициации, грозящей расколом эго. Ибо если невозможно верить во вселяющий ужас облик отца, вера тогда должна быть сосредоточена на ком — то другом (на Женщине — Пауке, на Благословенной матери); и эта надежда на поддержку помогает пережить кризис — который в конечном итоге приводит к осознанию того, что отец и мать есть отражение друг друга и по существу суть одно и то же.

Когда воинственные боги — близнецы навахо оставили Женщину — Паука и благодаря ее совету и оберегающим талисманам благополучно миновали опасности сталкивающихся скал, тростника, что режет на куски, кактусов, что разрывают на части, и зыбучих песков, они наконец пришли к дому Солнца, их отца. Дверь охраняли два медведя, которые встали на дыбы и зарычали; но слова, которым научила мальчиков Женщина — Паук, заставили зверей лечь на землю. После медведей Близнецам угрожали две змеи, затем ветры, затем молнии: стражи последнего порога[48]. Однако всех их легко успокоили слова молитвы.

Выстроенный из бирюзы дом Солнца, огромный и квадратный в основании, стоял на берегу могучего потока. Мальчики вошли в него и увидели женщину, сидящую у западной стены, двух красивых юношей — у южной и двух красивых девушек — у северной. Девушки, не говоря ни слова, поднялись, окутали новоприбывших четырьмя небесными покрывалами и уложили их, и те спокойно лежали, пока трещотка, висевшая над дверью, не простучала четыре раза, и одна из девушек сказала: «Идет наш отец».

Носящий солнце вошел в свой дом, снял со своей спины солнце и повесил его на крючок на западной стене комнаты, где оно некоторое время раскачивалось, издавая мерные звуки. Он повернулся к старшей женщине и гневно спросил: «Кто эти двое, что вошли сюда сегодня?» Но женщина не ответила. Юноши и девушки лишь молча глядели друг на друга. Носитель солнца еще четыре раза задавал свой вопрос, прежде чем женщина наконец ответила: «Было бы лучше, если бы ты не говорил так много. Двое юношей пришли сюда сегодня в поисках своего отца. Ты же говорил мне, что ни к кому не заходишь, когда покидаешь дом, и что у тебя не было другой женщины, кроме меня. Тогда чьи же это сыновья?» Она указала на покрывала, и дети многозначительно глянули друг на друга.

Носящий солнце развернул все четыре покрывала (одеяния рассвета, голубого неба, желтого вечернего света и тьмы), и мальчики упали на пол. Он тут же схватил их и в ярости швырнул на огромные острые шипы белой раковины, что лежала у восточной стены. Мальчики крепко ухватились за свои перья жизни и отскочили назад. Тогда он бросил их на острые выступы из бирюзы на южной стене, затем на желтый гелиотис на западе и на черную скалу на севере[49]. Мальчики каждый раз крепко хватались за свои перья жизни и отскакивали обратно. «Хотелось бы, — сказал Отец — Солнце, — чтобы они действительно были моими детьми».

Затем страшный отец попробовал обварить мальчиков паром в бане. Но им помогли ветры, которые защитили от пара один уголок, где дети смогли спрятаться. «Да, это мои дети», — сказал Отец — Солнце, когда они вышли, но это была лишь его уловка, ибо он все еще намеревался уличить их во лжи. Последним испытанием явилась курительная трубка, набитая ядом. Покрытая колючими волосками гусеница предупредила мальчиков и дала им положить что-то себе в рот. Они курили трубку безо всякого вреда для себя, передавая ее друг другу, до тех пор пока не выкурили. Они даже сказали, что она пришлась им по вкусу. Отец — Солнце возгордился ими. Он был полностью удовлетворен. «А теперь, дети мои, — спросил он, — что вы хотите от меня? Зачем вы искали меня?» Так герои — близнецы завоевали полное доверие Солнца, своего отца[50].

Необходимость большой осторожности со стороны отца, принимающего в свой дом только тех, кто прошел тщательную проверку, иллюстрируется неудачей юного Фаэтона, описанной в известном греческом мифе. Фаэтон родился в Эфиопии у девственницы, товарищи донимали его вопросами об отце, и он отправился через Персию и Индию на поиски дворца Солнца; ибо мать сказала ему, что его отец Феб — бог, правящий солнечной колесницей.

«Дворец Солнца поднимался в небо на высоких колоннах, блестевших золотом и бронзой, что горели как огонь. Верхушку фронтона венчала светящаяся слоновая кость; двойные раздвижные двери сияли отполированным до блеска серебром. А тончайшая отделка превосходила красоту самих материалов».

Поднявшись по крутой лестнице, Фаэтон вошел во дворец. Там он увидел Феба, восседавшего на изумрудном троне в окружении Часов и Времен Года, а также Дня, Месяца, Года и Столетия. Отважному юноше пришлось остановиться у порога, ибо его глаза смертного не могли вынести такого сияния; но отец мягко заговорил с ним из другого конца зала.