Алексей Сидоров - У истоков культуры святости Страница 3

Наконец, возникновение третьего центра иноческой жизни в Египте связано с именем преп. Пахомия Великого[33]. После своего обращения и опыта отшельнической жизни под руководством старца Паламона он ок. 323–324 гг. основывает знаменитую киновию в Тавенниси[34], имея образцом для нее первохристианскую общину в Иерусалиме[35]. Своеобразной и сущностной чертой общежительного типа монашества, которому он положил основание, было то, что «от всякого инока, какую бы должность он ни проходил в монастыре, требовалось полное подчинение начальнику и безусловное, точное исполнение устава. Это было главным отличием жизни киновии от жизни отшельнической в тесном смысле этого слова. В полном послушании был и залог духовного совершенствования киновитов. В послушании было великое нравственное преимущество киновии. Нарушение распоряжений начальника или предписаний устава хотя бы по ревности о подвижничестве всегда могло вести к ропоту со стороны других и быть причиною всяких беспорядков в общежитии. Поэтому Пахомий строго наказывал нарушителей долга, чем бы они не оправдывали себя»[36]. Число иноков у преподобного быстро умножалось и начали возводиться новые обители: когда преп. Пахомий отошел ко Господу, таких обителей насчитывалось 11 (из них 2 были женскими). Но и после своей кончины преподобный отец, как свидетельствуют его «Жития», продолжал направлять жизнь своих чад, будучи для них «аввой авв»[37]. Традиции своего учителя и духовника поддерживали и преемники преподобного: Петроний (он, правда, через несколько месяцев после преподобного также скончался), авва Орсисий и преп. Феодор Освященный, хотя при них начались и искушения, связанные с ростом материального благосостояния отдельных монастырей и стремлением–их настоятелей к полной независимости[38]. Но благодаря духовной мудрости учеников преп. Пахомия, особенно преп. Феодора[39], эти искушения были быстро преодолены, и киновии по–прежнему продолжали сиять святостью жизни своих насельников. Преп. Пахомий был и родоначальником женских общежительных монастырей. Он «устроил для сестры своей монастырь на месте Мин или Мен, недалеко от мужского монастыря, на другой стороне Нила, где она была настоятельницей. Женские монастыри в Египте не уступали мужским ни по количеству населявших их инокинь, ни по строгости подвижнической жизни последних. Кроме монастырей Тавеннисийских много еще было воздвигнуто женских обителей в верхней и нижней Фиваиде. В городе Оксиринхе числилось 20 ООО инокинь, в г. Антиное было 12 женских обителей. В одном из женских монастырей в Фиваиде подвизалось более 100 инокинь, которые не ели даже плодов, не употребляли ни вина, ни масла, а питались только травами и бобами без всякой приправы» [40]. Следует отметить еще, что ок. середины IV в. два отшельника (Пжоль и Псхаи) основали недалеко от пахомиев–ских монастырей две независимых обители: «Красный монастырь» и «Белый монастырь». Племянник Пжоля — Шенуте — сначала подвизался под руководством дяди, а после его кончины (383–385. гг.) стал его преемником по настоятельству в «Белом монастыре»[41]. Этот монастырь, не упоминаемый в греческих источниках, ко времени кончины Шенуте (466 г.) стал одним из самых известных и многолюдных в Египте: в нем насчитывалось более 2000 насельников (рядом была и женская обитель с 1800 инокинями). Монастырь отличался еще более жесткой дисциплиной (здесь практиковались и телесные наказания), чем пахомиевские обители [42]. Он был целиком коптским по этническому составу и во многом определил последующее развитие коптского монашества.

Впрочем, названными тремя центрами «монашеская география» Египта отнюдь не ограничивалась, ибо всю эту страну в IV–V вв. покрыла густая сеть обителей и отшельнических келлий. Находки папирусов подтверждают это, хотя количество данных источников для IV в. значительно меньше, чем для V–VIII вв. [43]Тем не менее, и среди папирусов IV в. есть интереснейшие документы, показывающие сколь глубоко проникло монашество во все слои тогдашнего египетского общества, освобождая их от греховной грязи и от сальных наслоений язычества. Например, папирусы сохранили семь писем к некоему старцу Пафнутию (середина IV в.) от его духовных чад, где они благодарят его за молитвы, испрашивают его благословения на те или иные свои дела, высказывают свое горячее стремление лицезреть его и т. д.[44] Благодаря этим письмам феномен старчества, стоявший у самых истоков монашества и определивший все последующее развитие его, обретает новые смысловые нюансы, ибо письма показывают, что духовное окормление простиралось и на обыденную жизнь мирян, направляя ее основное русло. Еще большее внимание привлекает корреспонденция св. Исидора Пелусиота. Образованнейший человек, глубокий знаток и толкователь Священного Писания, мудрый пастырь и истинный монах[45], он притягивал к себе сердца многих людей самых различных сословий и состояний: богатых и бедных, влиятельных сановников и скромных горожан, язычников и христиан, архиереев и мирян[46]. Его обширная переписка (более 2000 писем) показывает, что св. Исидор был одним из наиболее ярких «властителей дум» не только в Египте, но и во всем христианском мире первой половины V века.[47] Среди его посланий значительный удельный вес составляют письма к монахам (ок. 170 писем к 64 лицам или группам иноков), которые позволяют достаточно полно представить многие аспекты иноческого жития, духовного мира и миросозерцания монахов той эпохи[48]. Кроме того, «преподобный Исидор, будучи сам настоятелем Пелусийского монастыря был поистине воспитателем лиц иночествующих, наставником и руководителем их личной жизни, сознававшим на себе ответственность за спасение каждого инока–брата. Необыкновенная его духовная опытность и глубокое знание человеческой души, соединенная с его пламенною пастырскою любовью, давали ему полную возможность влиять своими наставлениями и, на иночествующих лиц»[49].

Говоря о триумфальном шествии монашества в Египте, нельзя обойти молчанием роль св. Афанасия Великого. Обычно личность этого выдающегося святителя привлекает внимание в связи с его значением в деле победы Православия над арианством, а поэтому он и рассматривается–преимущественно как догматист и полемист [50]. Это, безусловно, верно, но следует подчеркнуть, что в многогранной личности и миросозерцании святителя подвижник и представитель древнецерковного аскетического богословия органично сочетались с догматистом и полемистом[51]. Поэтому не случайно между ним и недавно зародившимся монашеством существовала самая теснейшая связь, а точнее — глубинное духовное сродство. Именно этим внутренним сродством, а не какими–либо чисто земными интересами «церковного политика», озабоченного лишь стремлением сохранить свою власть, объясняется тот факт, что св. Афанасий во всей своей деятельности постоянно искал (и находил) опору в иночестве[52]. Но одновременно он был покровителем и организатором монашеской жизни, на пер — первых порах содержащей в себе (что вполне понятно) некоторые «хаотические элементы»[53]. Не случайно, св. Григорий Богослов, повествуя в «Похвальном Слове Афанасию Великому» о том, как тот скрывался среди монахов от преследований ариан, пишет: «С ними беседуя, великий Афанасий, как и для всех других был он посредником и примирителем, подражая Умиротворившему кровию Своею то, что было весьма разлучено (Кол. 1, 20), так примиряет и пустынножительство с общежитием, показав, что и священство совместно с любомудрием (т. е. с подвижнической жизнью. — А. С.), и любомудрие имеет нужду в тайноводстве; ибо в такой мере согласил между собою то и другое, и соединил в одно как безмолвное делание, так и деятельное безмолвие, что убедил поставлять монашество более в благонравии, нежели в телесном удалении от мира»[54]. Также не случайно, творения этого Александрийского святителя (включая шесть посланий, посвященных монахам и монашеской жизни) активно читались иноками, видевшими в св. Афанасии своего духовного руководителя[55]. Опору среди подвижников и подвижниц находил святитель и в самой Александрии (где феномен «городского монашества» был уже значительным фактором церковной жизни с самого начала IV в.)[56]. На монахов он опирался не только в борьбе за Православие, но и в своем руководстве миссионерской деятельностью, простирающейся до самых пограничных форпостов верхнего Египта[57]. Наконец, постоянные усилия св. Афанасия, направленные на то, чтобы включать иноков в клир и, особенно, епископат[58], еще раз подтверждают внутреннее единство монашества и церковной иерархии, характерное для той эпохи и явленное в лице этого святителя с наглядной очевидностью. Поэтому точка зрения некоторых западных ученых, встречавшаяся и встречающаяся в их трудах, на монашество, как на изначально «антиклерикальное движение»[59], не имеет под собой никакой основы. Наконец, нельзя не отметить важного значения св. Афанасия в распространении идей восточного монашества на Западе: он, например, во многом определил духовный путь известной римской подвижницы Марцеллы и епископа–аскета Евсевия Верчилльского, не говоря уже о множестве других западных христиан[60].