Афанасий Сахаров - Настроение верующей души по Триоди Постной Страница 3

Много говорят о том, что разумному отношению к богослужению мешает устарелый и почти непонятный славянский язык. Не будем спорить, что в наших церковных книгах есть мысли неудобовразумительные, темные, неудачные по конструкции речи. Это объясняется отчасти тем, что многие молитвословия, представляющие в подлинниках великолепные произведения литературы, написанные красноречивою прозою, а многие даже стихами, были переведены нашими переводчиками буквально, слово за словом, с сохранением греческой конструкции речи, не свойственной нашему языку. Некоторые слова были переведены неточно, неправильно, некоторые же, которым почему‑либо переводчики затруднились подыскать соответствующие славянские, оставлены без перевода. Немало ошибок в пунктуации. Конечно, желательно, чтобы все погрешности перевода были исправлены по сличении с греческим текстом, но решительно нет надобности уничтожать славянский язык и вместо него вводить в богослужение русский. В настойчивых требованиях отставить славянский язык сказывается не наше непонимание, а наше нежелание понимать его. Нам непонятны «бысть» и «сего», «яко» и «аки», нам непонятны двойственное число и дательный самостоятельный! А между тем мы наполовину разбавляем свою русскую речь иностранными словами и оборотами, и тот человек считается более развитым и образованным, кто более употребляет этих совершенно чуждых русскому языку терминов, как будто у нас не найдется своих подходящих слов. Мы тщательно изучаем иностранные языки, что, конечно, весьма и весьма полезно. Но много ли времени уделяется на изучение родного и священного церковно — славянского языка? Сосчитайте, сколько часов в неделю посвящается в духовной школе на иностранные языки и сколько на славянский? А о светской школе лучше и не говорить… Нет, не о переводах наших церковных книг на русский язык следовало бы говорить, а о большем внимании к славянскому языку. При лучшем знании славянского языка, при вдумчивом отношении к тексту молитв даже самые неудачные по переводу, самые запутанные по конструкции, как, например, ирмос 9–й песни 2–го канона на Рождество «Любите убо нам», на который обычно всегда указывают как на образец неясности, — и такие даже места будут понятны. Вообще же церковно — славянский язык «своею прикровенностью, священною важностью способствует охранению святости и чистоты заветных истин, проповедуемых в церковных богослужениях. Повседневный язык наш, конечно, выражает и точнее, и понятнее известную мысль. Но он мало тронет сердце, мало возбудит в нас благоговейных чувств. А в некоторых случаях слишком яркой реалистичностью может привести к кощунственным выпадам и ослаблению религиозности»[8].

Содержанию богослужебных книг как‑то мало уделяется внимания и нашей богословской литературой. Даже в области сочинений по литургике не найдется более или менее подробного изложения содержания хотя бы великопостного богослужения. Триоди Постной еще посчастливилось более других наших церковных книг. Тогда как, например, о содержании Октоиха, кроме указания, какие молитвословия и в какой последовательности помещены в нем, почти ничего не говорится даже в руководствах по литургике и церковному уставу[9]. Издаются популярные брошюры, изъясняются (особенно в проповедях) отдельные молитвословия. Особенным вниманием пользуется Великий канон святого Андрея Критского. Но в истолковании отдельных великопостных молитвословий дело ограничивается только самыми известными и более употребительными, как, например, молитва святого Ефрема Сирина, «Душе моя», «Прииде пост». А в изъяснении великопостного богослужения обычно не идут дальше указания на то, что в приготовительные Недели воспоминаются мытарь и фарисей, блудный сын, Страшный Суд и падение праотца; в 1–ю Неделю поста воспоминается Торжество Православия, во 2–ю — святитель Григорий Палама, в 3–ю — поклонение Кресту, в 4–ю — святой Иоанн Лествичник, в 5–ю — преподобная Мария Египетская. Излагаются жития этих святых и указывается глубокая связь этих воспоминаний со Святой Четыредесятницей. Подобного рода изъяснения показывают, что составлены они без достаточного знания Постной Триоди. В самом деле, воспоминания приготовительных Недель имеют тесную органическую связь с идеей Великого поста. Но какое прямое отношение к Великому посту имеют воспоминания Торжества Православия, Григория Паламы, Иоанна Лествичника, Марии Египетской? Вопросы о том, как произошел тот или иной праздник, почему он совершается в то или другое время, обычно выясняются в праздничном синаксарии. В синаксариях приготовительных Недель и Недели Крестопоклонной прекрасно выяснено то, какую тесную связь с идеей Великого поста имеют воспоминания этих Недель. И наоборот, в синаксариях остальных Недель поста об отношении воспоминаемых событий и лиц к идее поста почти ничего не говорится. Особенно интересна в этом отношении заметка синаксария 4–й Недели, где ясно выступает характер внесения в Постную Триодь службы преподобному Иоанну Лествичнику. В греческой Триоди читаем: «Память его (преподобного Иоанна) совершается 30 марта. Празднуем и ныне, потому что с самого начала Святой Четыредесятницы начинают постоянно читать в святых монастырях Лествицу его слова». В славянской Триоди нашли более удобным совсем не печатать этой заметки. А на 5–ю Неделю даже нет совсем синаксария. В нашей Триоди пред началом службы 5–й Недели стоит такая заметка: «Поем и Минеи последование случившагося святаго. Инии же последнейшии (позднейшие) предаша пети в сию Неделю последование преподобныя матере нашея Марии Египетския». Вообще воспоминания Недель Великого поста суть минейные воспоминания, и как таковые не могут иметь органической связи с остальным великопостным богослужением. Часть этих воспоминаний — преподобных Иоанна Лествичника, Марии Египетской и даже поклонение Кресту [10] — привнесены в великопостное богослужение потому, что по древнему обычаю не полагалось совершать праздник в будние дни Великого поста, а следовало их переносить на субботы и дни воскресные (51–е правило Лаодикийского Собора). «Понятно, почему в нашей Триоди минейные памяти распределены по субботам и Неделям»[11]. Службы святых Иоанна Лествичника и Марии Египетской перенесены в Триодь из Минеи: например, в славянских дониконовских Триодях они даже и не помещались — за ними рекомендовалось обращаться к Минеям. Память святого Григория Паламы внесена в Триодь уже в XIV веке, несомненно, по полемическим мотивам [12].

Таковы основания для тех праздников, которые совершаются в Недели Великого поста. А в большинстве трудов по изъяснению и истолкованию великопостного богослужения указываются только эти памяти. Отводятся отдельные рубрики, где подробно излагаются, например, жития воспоминаемых святых и указывается глубокая идейная связь данного воспоминания с Великим постом.

А между тем все Недели и седмицы Великого поста имеют свои особые воспоминания, стоящие в столь же тесной связи с идеей Великого поста, как и воспоминания приготовительных Недель. Раскрывши в течение первых двух седмиц значение и условия истинного поста, Святая Церковь в богослужении 2–й Недели и следующей седмицы вторично обращается к притче о блудном сыне, равно как в 3–ю Неделю и 4–ю седмицу — к притче о мытаре и фарисее, из содержания которых почерпает мысли для песнопений этих седмиц. В основу богослужения 4–й Недели и 5–й седмицы положена притча о впадшем в разбойники, с которым сравнивается грешная душа, уязвленная своими страстями и ожидающая врачевания единственно от милосердия Спасителя. Содержание богослужения 5–й Недели и следующей седмицы заимствуется из притчи о богаче и Лазаре. Грешник приглашается оплакивать свое богатство страстями и сластями и скудость добродетелей, приглашается молить Спасителя, дабы избавил его части немилосердого богатого и упокоил вместе с Лазарем в недрах Авраама. Ясно, в какой живой связи с идеей Великого поста стоят эти воспоминания. И о них почти не упоминают истолкователи богослужения. Так, протоиерей Георгий (Дебольский), говоря, например, о богослужении 2–й седмицы, находит возможным только в сноске сказать, что «притча о блудном сыне изъясняется в каноне второй Недели святой Четыредесятницы»[13]. На самом деле эта притча, как выше сказано, служит основой для молитвословий всей последующей седмицы.

Так дело обстоит в области сочинений по литургике, где если и есть сочинения о богослужении, то они главным образом касаются порядка и содержания неизменяемых частей богослужения (Служебника и Часослова), почти не касаясь содержания переходных (Октоиха, Миней, Триодей). А сочинения об отдельных церковных книгах почти не идут дальше обзора плана, состава, редакций их. Конечно, громадное значение имеют и эти работы для литургики. «Теория церковного богослужения, — говорит архиепископ Черниговский Филарет, — не опирающаяся на исторические данные, — ложная теория сама по себе и вредная по последствиям. Тут гуляет произвол, наводящий туман и на ум, и на сердце. По его милости в толковании одного и того же обрядового действия, одной и той же обрядовой принадлежности встречаете пять и шесть толкований разных»[14]. Но все же исследования о плане, составе, редакциях той или иной богослужебной книги — это сухие скелеты, не облеченные плотью, не имеющие духа. Для человека, с увлечением занимающегося медициной, скелеты представляют громадный интерес и цену, но простой человек, пожалуй, даже испугается, когда увидит голый костяк. Так и с сочинениями вроде «Постной Триоди» И. Карабинова. Эта весьма ценная диссертация предназначена лишь для узкого круга специалистов, она много дает для ума. Рядовому же христианину, который ищет удовлетворения своему сердцу, она почти ничего не дает, кроме, пожалуй, горького разочарования.