Амвросий Святитель - Творения Страница 3

25. Сравним, если угодно, блага замужних женщин с благами дев. Возьмем жену, славную своим многочадием: чем больше она рождает, тем больше она трудится. Она может исчислить нам радости от сыновей, но может она исчислить также и тяготы. Она выходит замуж и проливает слезы. Вот каковы эти вожделения (vota), которые оплакиваются! Она зачинает и делается беременной. И вот беременность прежде всего начинает доставлять ей огорчения, а не плод. Она рождает и болеет. Вот как приятен плод, который страданием начинается и страданиями оканчивается, – вот плод, который наперед должен доставить скорбь, а потом уже и удовольствие. Страданиями этот плод покупается и не по доброй воле (pro arbitrio) становится собственностью.

26. А что сказать о трудах воспитания, обучения и бракосочетания? Счастливцам присуши в то же время вот какие печали. Имеет мать потомство, но (чрез это) увеличивает (и свои) скорби. О несчастных (браках) не следует и говорить, дабы не привести в трепет души святейших родителей. Смотри, сестра моя, как тяжело бывает переносить то, о чем не следует и слушать. И это в настоящем веке. Но придет день, когда скажут «блажени неплоды, и утробы, яже не родиша» (Лук. 23:29). Дочери века сего родятся и рождают; дочь же царства воздерживается от похоти мужа и от похоти плоти, чтобы быть непорочной и телом и духом.

27. А что сказать о тяжелом служении и рабском подчинении мужьям, предназначенном для женщин, которым Бог повелел служить еще раньше, чем рабам (Быт. 3:16)? Я говорю об этом для того, чтобы жены охотнее повиновались; ведь для них в этом (служении), если только они добродетельны, заключается милостивая награда; если же они нечестны, то здесь же (скрывается) наказание за проступок.

28. Здесь же[3] зарождаются те порочные побуждения, руководясь которыми женщины разрисовывают лица особо изобретенными красками как раз в тот момент, когда они боятся не понравиться мужчинам, и таким образом, подделывая лицо, они помышляют подделать целомудрие. Какое безумие – изменять природный образ, стремиться к украшениям; ведь женщины, боясь супружеского приговора, тем самым обнаруживают и свой приговор! В самом деле, та, которая стремится изменить дар природы, прежде всего свидетельствует о себе. Пока она усиленно старается понравиться другим, она прежде всего не нравится себе самой. Какого же более верного судью о твоем безобразии, жена, мы можем найти, кроме тебя же самой, – тебя, которая боишься показаться (в своем естественном виде)! Если ты красива, то зачем скрываешься? Если же безобразна, то зачем ложно выдаешь себя миловидной, так как ты в данном случае все равно не можешь получить ни одобрения своей совести, ни расположения, хотя бы и ошибочного, – со стороны чужого (человека)? Ведь он любит другую, да и ты хочешь понравиться другому. И можешь ли ты гневаться, если полюбит иную тот, который чрез тебя научается любодействовать? Плохая ты наставница при своей несправедливости. A ведь обольстительной приманки, пожалуй, избегает даже та, которая живет у продавца женщин; и хотя она – презренная женщина, но однако грешит не пред другим, а только пред собой. И, можно сказать, в (этом) втором случае преступление более терпимо: ведь там орудием любодеяния является целомудрие, а здесь-природа.

29. А сколько нужно драгоценностей для того, чтобы удалось понравиться даже красивой (женщине)!

У нее здесь с шеи свешиваются драгоценные ожерелья, там по земле стелется золотом шитая одежда. Следовательно, покупной у нее и этот внешний вид, и разве имеется он в наличности? А к чему даже для обоняния употребляются различные приманки! Уши обременяются тяжелыми серьгами, глазам придается другой цвет. Что же, следовательно, остается своего там, где так много допущено перемен? Не теряет ли жена и свои чувства, да верит ли она, наконец, в возможность своей жизни?

30. Вы же, блаженные девы, которые не ведаете подобных мучений, а тем более украшений, – вы, у которых по стыдливым лицам разлито святое целомудрие и благая непорочность служит украшением, – вы, которые предназначены не для человеческих взоров, вместо чуждого (вам) заблуждения, возвышаете свои достоинства. Конечно, и вы имеете оплот своей красоты, у которой воинствует облик (forma), но только не тела, а добродетели: этот облик добродетели не уничтожит никакой возраст, не может истребить никакая смерть, сокрушить никакая болезнь. Пусть для этого облика (добродетели) один только Бог, Судия (красоты), составляет предмет стремлений, – Тот Бог, Который даже в некрасивом теле любит души, обладающие красотой. (Для добродетельной девы) не существует обычного бремени, носимого чревом; для нее нет скорбей рождения; и однако ей присуще более ценное потомство благочестивой мысли, – той мысли, которая всех считает за детей. Она богата последователями, но бедна сиротством, не знает похорон, (но) имеет наследников.

31. Так святая церковь не осквернена соитием, но плодоносна в рождении, она – дева благодаря целомудрию, но матерь благодаря потомству. Итак, нас рождает дева, исполненная не мужа, но духа. Рождает нас дева не с болезнью членов, но с радостью ангелов. Питает нас дева не телесным молоком, но тем молоком апостольским (1 Кор. 3:2), которым она еще доселе питает неокрепшее тело возрастающего народа. Итак, какая же жена имеет детей больше, нежели святая Церковь, которая есть дева по своим таинственным узам (sacramentis) и мать для народов; о плодородии ее свидетельствует даже Писание, когда говорит: «яко многа чада пустыя паче, нежели имущия мужа» (Ис. 54:1)? Наша (дева) мужа не имеет, но имеет жениха; потому что, будет ли она церковью среди народов, или душою для отдельных людей, она без всякого нарушения целомудрия вступает в брачный союз, как бы с вечным женихом, – с Словом Божиим, не имущая (в себе) неправды, богатая разумом.

Глава седьмая

32. Вы слышали, родители, в каких добродетелях вы должны воспитывать и в каком учении должны наставлять своих дочерей, чтобы иметь возможность снискать в них таких (дочерей), заслуги которых могли бы искупить ваши прегрешения. Дева – это дар Божий, ограждение (munus) родителя, священство целомудрия. Дева – матерняя жертва, ежедневным священнодействием которой умилостивляется божественная сила. Дева – неотъемлемый залог родителей, она не доставляет им забот из-за приданого, она не оставляет их вследствие (своего) переселения, и не причиняет обид.

33. Но вот кто-нибудь пожелает иметь внуков и получить имя деда. Прежде всего, ища чужих (детей), он отдает своих; затем, ожидая неизвестных, он начинает терять и известных; он собирает все свое имущество и все еще от него требуют; если он не заплатит приданого, то его выгоняют; если долго живет, то становится в тягость. Все это значит – не найти, а купить зятя, который родителям девы может продать только свою внешность. Но разве для того девицу столько месяцев носили во чреве, чтобы она перешла под чуждую власть? Разве для того прилагается старание о воспитании девы, чтобы она скорее была отнята у родителей?

34. Кто-нибудь скажет: итак, ты не одобряешь брака? Нет, я одобряю, и осуждаю тех, которые обыкновенно его не одобряют; и именно такие браки, как – Сарры, Ревекки и Рахили, и прочих древних жен я обыкновенно рассматриваю как образец отдельных добродетелей. В самом деле, кто осуждает брак, тот осуждает и детей, а равно осуждает и проходящее чрез ряд поколений родовое общение. Ведь каким образом жизнь, имеющая продолжаться вечно, могла бы сменяться одна другою, если бы приятность брачных уз (gratia nuptiarum) не возбуждала стремления к воспроизведению рода? Каким образом могло быть предметом прославления то, что непорочный Исаак взошел на алтарь Божий в качестве жертвы отцовской праведности (Быт. 21:2), что Израиль, облеченный в человеческое тело, узрел Бога (Быт. 32:27) и даровал народу священное имя, – (как может быть прославляемо все это), когда осуждается (самое) неточное начало (этих событий)? Если и можно согласиться с нечестивыми людьми,[4] то, конечно, только в признании того положения, по которому, осуждая супружества, они открыто заявляют, что им собственно не следовало бы и родиться: эту истину в приложении к ним одобряют даже мудрейшие мужи.

35. Итак, я вовсе не отвергаю брака, но только исчисляю плоды освященного девства. Тем более, что это последнее составляет достояние немногих, а брак достояние всех. Не было бы и девства, если бы неоткуда было родиться. Я сравниваю блага с благами же, дабы яснее обнаружилось то, что превосходнее. И я не высказываю в данном случае какой-либо собственной мысли, а повторяю только ту, которую Святой Дух указал чрез пророка: «лучше, – говорит, – безчадство с добродетелию» (Прем. Сол. 4:1).

36. В самом деле уже одно то, что девицы, выходя замуж, вожделеют более всего похвастаться красотою жениха, служит необходимым побуждением к тому, чтобы признать их неравными (impares) святым девам, которым одним только свойственно говорить: «красен добротою паче сынов человеческих, излияся благодать во устнах твоих» (Пс. 44:3). Кто же этот жених? Он тот, который не предан низкому угодничеству, не тщеславится тленным богатством: он – тот, престол которого во веки веков. Дочери царей в чести у него. «Предста царица одесную тебе, в ризах позлащенных одеяна, преиспещрена добродетелями. Посему, слыши, дщи, и виждь, и приклони ухо твое, и забуди люди твоя и дом отца твоего: ибо возжелал царь доброты твоея, зане той есть Господь твой» (Пс. 44:10–12).