Ольга Рожнёва - Лекарство от уныния Страница 3

– Ты к кому, девочка?

– К Ганиной Галине Алексеевне.

– А она кто тебе будет?

– Мать.

Соседка всплеснула руками:

– Пойдём-пойдём, я тебя провожу!

Открыла калитку, потянула Ксюху за собой. Сердце почти не билось, как бы прямо тут ласты не склеить…

Чистый коридор, просторная светлая комната, на ярком бархатном ковре два одинаковых толстых смешных белобрысых карапуза лет пяти важно катали машинки. Из соседней комнаты навстречу вышла красивая высокая женщина. Она смотрела на вошедших такими родными, Ксюхиными глазами, и улыбалась радостно.

И Ксюха тоже начала улыбаться и уже почти поверила, что всё ещё может быть хорошо, что чудеса всё-таки бывают. И она уже представила, как сейчас она скажет то, что проговаривала в мечтах много раз:

– Здравствуй, мама! Я тебя нашла! Мне сказали, что ты отдала меня в детдом девятимесячной из-за моей болезни. Но я не сержусь на тебя, мам! Эти врачи – они кого хочешь напугать могут! А я – видишь, здорова! Работать могу и обузой не буду! Я подумала, что тебе будет приятно меня увидеть…

И она уже даже открыла рот, чтобы сказать эти сто раз повторенные про себя слова вслух, но дыхания не хватало, и звук не шёл из пересохшего горла.

Зачем соседка заговорила, почему не дала продлиться этой минуте предвкушения чуда?

– Галя, смотри, я твою дочку привела, копия твоя, только сильно уменьшенная!

Улыбка медленно сползла с лица красивой женщины. Появился страх, гнев, негодование:

– У меня нет никакой дочки! Нет и никогда не было! Уходите, уходите отсюда! Сейчас муж придёт, не хватало его до инфаркта довести вашими фантазиями! Уходите немедленно!

Соседка стушевалась, испарилась, и Ксюха одна вышла на улицу, пошла по дороге не оглядываясь. Зачем мать так улыбалась? Для чего дала надежду, что всё будет хорошо?

Не будет хорошо! Ничего не будет! Пыльная просёлочная дорога пустынна, и можно не беспокоиться – никто не увидит плачущую Ксюху. Она присела на корточки, потом опустилась на жёлтую тёплую обочину. Хотелось спрятаться, свернуться в комочек, стать маленькой точкой, улететь отсюда далеко-далеко, не жить, не быть, не чувствовать этой боли.

Почему она её не любит? Почему? Этих мальчишек – любит, а они такие же белобрысые, как Ксюха, – наверное, это её родные братики. Вот их – любит, а её – нет… Может, думает, она совсем больная, неполноценная, обуза? А она не обуза! Могла бы нянчиться с малышами – она любит детей… Могла бы в саду работать, как когда-то в монастыре, она ведь работала!

И они бы жили так хорошо вместе, по вечерам бы вместе пили чай в той большой красивой комнате под зелёным абажуром. А может, Ксюха научилась бы готовить… Для самой себя готовить неохота, а вот для родных людей – она бы научилась. Испекла бы пирог и сказала так небрежно, типа для неё это пустяк:

– Мам, я тут пирог сварганила с яблоками, угощайся!

И места ей много не нужно – она маленькая, какой-нибудь диванчик или раскладушка… И ест она тоже мало… И пенсия у неё есть… Она бы не была обузой! Почему она не нужна родной матери?!

Ксюха подняла голову к небу, головка маленькая, тощая цыплячья шейка:

– Господи, если Ты есть, помоги мне, пожалуйста! Мне так плохо, Господи, так одиноко! Я совсем никому не нужна! Утешь меня, Господи, пошли мне утешение и помощь! Смилуйся и помоги, Господи, я так устала быть одна и так нуждаюсь в Твоём милосердии…

По небу бежали лёгкие перистые облака, в вышине пели птицы, лёгкий ветерок ласково слизывал горячие капли с лица. Ксюха легла на траву, засмотрелась ввысь, сердце застучало размеренней, тише, спокойней. По травинке полз муравей, переполз на руку, задумался, глупый, – куда попал. Ксюха осторожно сдула муравья на травинку, и он поспешно затрусил дальше.

Здесь, в траве, было настоящее царство: муравьи, жучки, прилетела синяя стрекоза с прозрачными слюдяными крыльями, застыла неподвижно на васильке. Ксюха закрыла глаза, – тёплая земля, ласковое солнце.

Постепенно слёзы высохли, и на душе стало легче. Она не сердится на маму. Прощает её. Мало ли какие у неё там обстоятельства… Может, она сама страдает… Вот, например, Ксюха от другого отца, а малыши от нынешнего… И этот, нынешний, может, не хочет ничего знать о маминой прошлой жизни… Вот мама и испугалась…

Если б не этот страх, она бы наверняка Ксюху приняла – вон она даже сначала обрадовалась! А потом вспомнила про мужа. Некоторые мужики такие ревнивые, даже дерутся!

Ксюха испугалась за маму и почувствовала себя виноватой: могла ведь как-то предупредить заранее, потихоньку, чтобы маму не подвести, а она, здравствуйте, пожалуйста, как снег на голову, да ещё эта соседка бестолковая…

Ксюха почувствовала, как на душе стало ещё легче. Она решила помолиться и за маму:

– Господи, помоги моей маме, пусть у неё всё будет хорошо! Чтобы не было у неё никакой неприятности от моего приезда, чтобы муж не узнал и соседка болтливой не оказалась!

А малыши смешные такие – толстые, белобрысые, так важно машинки катают! Ксюха помолилась и за братьев:

– Господи, пошли братикам здоровья, пускай в нашей семье уж только я одна больная буду!

На душе стало совсем хорошо. Ксюха встала. Тихонько пошла назад, в село, к автобусной остановке.

Попыток больше не осталось.

Вернулась в общежитие, легла на кровать и приготовилась тихо и спокойно помереть. К Ленке пора. Лёгкость и невесомость, сладкая дрёма, тишина и покой. Тонкие пальцы отпускают тонкую ниточку…

– Оксана! Оксаночка! Ксюшенька!

Да что ж это такое – помереть спокойно – и то не дадут. Открыла глаза – Вера Николаевна. Запыхавшаяся, причёска элегантная растрёпана. Прямо в общежитие пришла – как и нашла только?!

– Оксана, вставай! Ты уж меня прости… Как ты ушла, я всё себе места не находила. Всё думала о тебе. С Валей посоветовались… Мы придумали, Оксана! Мы тебя берём на работу! Оформлять официально не станем, а будешь помогать в меру сил.

Ксюха села на кровати. Думала, что успокоилась после поездки к матери. Оказывается, если сегодня уже плакал, то второй раз слёзы гораздо легче текут. И они потекли, да так сильно, что Ксюха не могла говорить, только всхлипывала судорожно.

Вера Николаевна перепугалась, стала гладить по голове, как маленькую:

– Ксюшенька, ты чего?! Успокойся! А у нас, знаешь, такое мороженое вкусное есть, фирменное, «Берёзка» называется, такой пломбир белый-белый, как берёзка, с кусочками шоколада, с печеньем! Хочешь, прямо сейчас мороженого? Хочешь? Пойдём-пойдём, не плачь только!

Оксана помогает нам в кафе, убирает посуду, помогает официантам во время банкетов. По мере сил. Где живёт? А у меня живёт. Да. Уже десять лет у меня живёт. Я ходила с ней в администрацию, сначала сказали, что помочь нельзя, по закону до двадцати трёх лет, а она просрочила. Стала я настаивать, ведь она сирота, своими правами не воспользовалась, должен быть какой-то другой выход. Тогда поставили в общую очередь на жильё для малоимущих. Где-то сто пятидесятая она на очереди. Если учесть, что очередь движется по одной квартире в год, то до этой квартиры она просто не доживёт. Впрочем, сейчас это уже неактуально.

Как у меня оказалась? Сначала в гости приходила, потом я стала оставлять её ночевать. Там в общежитии бесконечные пьяные разборки, а она за себя постоять не может.

У меня сын вырос, слава Богу, всё хорошо у него, но живёт уже своей жизнью, знаете, мужчины – они более независимые… Внуков пока нет. Муж пьёт, живём вместе, но в разных комнатах нашей большой трёхкомнатной квартиры – как чужие люди. И так мне в последнее время перед встречей с Ксюшей одиноко было… И вот Господь мне её послал… На всё ведь воля Божия!

Не мешает ли? Нет, не мешает. Она какая-то такая… ненавязчивая… Характер у неё такой… кроткий… необидчивый… Простая очень, без заднего умысла…

Она у нас поправилась немножко, больше на узника концлагеря не походит. Как у неё вес сорокакилограммовую отметку перевалил, она стала себя толстой называть. Только со здоровьем всё равно неважно: часто плохо себя чувствует, давление низкое, пульс слабый, жару и холод не переносит – синеет и отключается.

Раньше она могла больше пройти, а сейчас ей хочется столько же пройти, а уже не может. Да и то – слава Богу! Она раньше говорила: «Дожить бы до тридцати лет!» Дожила! Сейчас ей хочется ещё пожить, говорит: «Вот бы лет пять ещё пожить!» Для неё каждый день – подарок от Бога.

Из кардиодиспансера её тут всё преследовали, на операцию требовали ложиться, а я им говорю: «Откуда вдруг такая настойчивость?! Она у вас много лет стояла на учёте!» Свозила её в Москву на консилиум, профессор посмотрел и сказал мне: «Никакой операции быть не может. В детстве нужно было делать. А сейчас поздно. С операционного стола ей не встать». Я заключение нашим врачам отнесла, так затаились как мыши – больше речи об операции не ведут. Отстали.