Всеволод Чаплин - Православие. Честный разговор Страница 3

Шостакович, пожалуй, лучше всех выразил трагедию подсоветской жизни. Один знакомый музыковед даже сказал: «Странно, что Шостаковича не расстреляли первым». Его музыка – это огромное напряжение ума, который искал выход посреди безысходной реальности, но, наверное, так и не нашел его. Композитор прекрасно умел писать и легкую музыку. Но в своих симфониях он, цитируя ее, подвергает горькой иронии популярную чувственность, «душевность». Действительно, все наши чувства так смешны и ничтожны перед лицом человеческих трагедий, перед лицом вечности, перед лицом Божиим… В битве навязчивой «душевности» и Шостаковича я на стороне последнего, даже если он давно проиграл 99,9 процента российской и мировой аудитории.

Музыка Арво Пярта – православного композитора, которому недавно исполнилось 70 лет, – всерьез популярна на Западе. Популярна, наверное, потому, что она – посреди какофонии современной цивилизации, гонящейся за горделивым самовыражением, – возвращает человека к гармонии Эдема и напоминает ему о будущей гармонии Небесного Царства, призывая войти в него. Душа Пярта – вселенская, она обращена к людям всех времен и народов. Это позволяет полагать, что интерес к его творчеству не продиктован модой на экзотический «поставангардный минимализм», но связан с глубинной тоской человеческого сердца по утраченному и взыскуемому раю, по общению с Творцом.

Пярт – не только эстонец (хотя он очень любит свою родину), не только прихожанин того или иного православного храма (хотя его нередко можно видеть в Пюхтицкой обители и в Иоанно-Предтеченском монастыре в Суссексе). Он – человек, который актуален для разных мест, разных сообществ и, будем надеяться, для разных эпох.

Само признание Пярта в Европе – это знак усталости Старого Света от культуры неона, шума, крика, лицемерных улыбок. И одновременно – предостережение нам: настоящий путь к себе и к Богу не лежит на магистральных трассах современности. Стяжав «дух мирный», композитор выражает его в своем творчестве, свидетельствуя о Христе. А значит, по мысли преподобного Серафима, призывает тысячи людей к спасению.

Как-то прослушал сборник всех сохранившихся записей Александра Галича. Этот человек, после многих жизненных распутий ставший православным христианином, очень болел сердцем за Россию, несмотря на уничижительную и едкую критику, которой полны его стихи. В «Песне об отчем доме», выплеснув на него всю свою неизбывную горечь, Галич говорит:

Но когда под грохот чужих подковГрянет свет роковой зари,Я уйду, свободный от всех долгов,И назад меня не зови.

Не зови вызволять тебя из огня,Не зови разделить беду.Не зови меня, не зови меня,Не зови… я и так приду.

Мне очень и очень жалко, что «диссидентская» культура советского времени сегодня почти совершенно забыта, оставшись достоянием узкого круга пожилой интеллигенции. Вместе с этой культурой уходит живое чувство истории, уходит опыт реальной свободы творчества. Эта свобода родилась в противостоянии тоталитарному режиму, которого теперь нет. Но она так нужна именно сейчас – для тех, кто совершенно не свободен от заказов, моды, выгоды, вкусов толпы!

Телевизионные хохмачи, критикуя окружающую действительность и отрицательные черты национального характера, делают это менее умно, чем Галич. Но вместе с тем гораздо более цинично. Поношение России для них – коммерческий проект, эксплуатирующий извечную нашу любовь к самобичеванию и самоиронии. Усилиями современных юмористов сатира, когда-то учившая людей думать, стала частью телепопсы, весь смысл которой – заставить человека как можно дольше сидеть перед экраном, предпочитая его молитве, общению, чтению, театру, музыке – вообще всей «внетелевизионной» жизни. Когда культура отучает людей думать, чувствовать, действовать, она становится антикультурой.

Собственно, в нынешней попсе нет ничего нового – сначала были похабные стихи, частушки и сказки, затем легкая оперетта и бульварные романы. Но такая машина тотального промывания мозгов, какая появилась у попсы сегодня, делает ее диктатором. Особенно когда ей нет альтернативы – что по телевидению, что на наиболее популярных радиочастотах. Современные массовые теле- и радиоприемники даже устроены так, что, кроме попсы, по ним невозможно послушать или посмотреть какие-либо культурные программы. Если радио, то только FM, если телевидение, то два-три попсовых музыкальных канала. Или покупай тарелку, или пользуйся интернетом, или…

В семидесятые, да и в восьмидесятые, годы вся страна слушала Высоцкого. От «блатняка», привлекавшего поначалу, вслед за «народным бардом» советские люди шли к философским и патриотическим сторонам его творчества, к духовным исканиям поэта. Вокруг его имени возник целый парарелигиозный культ, вплоть до требований канонизации и до составления «молитв» Высоцкому. Не случайно памятник на его могиле имеет некое подобие нимба, а недавно созданный монумент на Страстном бульваре напоминает распятие. На могиле Высоцкого много лет велись околорелигиозные дискуссии, обычно под сто грамм и под исполнение его песен.

При всем при том у Высоцкого было очень много актерства – талантливого, но, быть может, не всегда искреннего. Насколько серьезным было его богоискательство, или оно оставалось лишь данью моде на все религиозное, которой была проникнута жизнь диссидентствующей интеллигенции семидесятых? Об этом знает только Сам Господь. Нам остается лишь молиться о упокоении души раба Божия Владимира. И помнить, что он – вне зависимости от степени своей искренности – выразил боль и духовные метания целого поколения «позднесоветских» людей.

На религиозные взгляды нынешнего старшего поколения повлияли не только книги, но и многие произведения искусства, в частности поздний Леннон. В его музыке, текстах много прекрасного. Его нельзя назвать совсем неверующим человеком – в одном из последних интервью, объясняя слова «no religion» в знаменитой песне «Imagine», где он рисует идеальную для себя картину мира, Леннон говорит: «Это не значит – представлять себе мир без Бога». Но тут же добавляет: надо одновременно почитать и Христа, и Мухаммеда, и Кришну… Ленноновский синкретический гуманизм – это то, что было близко и постхиппиевскому поколению, и многим нынешним интеллектуалам.

«Богословие» Леннона – пессимистическое и безвыходное, наполненное неизбывной тоской по раю. «Бог – это концепция, которой мы меряем всяческую боль». Трудно поверить, но это слова не из трактата, а… из рок-баллады, из подзабытой сейчас ленноновской песни «Бог», где автор отчаянно декларирует свое неверие: «Я не верю в Гитлера, я не верю в Иисуса, я не верю в Кеннеди, я не верю в Будду… я верю только в Йоко и в себя». И добавляет: «Мечта закончилась, что еще сказать… Мечта закончилась вчера».

Уныние, отчаяние, бегство от вечных вопросов в семейные радости. Может ли такая «вера» дать силы? Вопрос не к Леннону – его пусть Бог судит. Вопрос к нашим общечеловекам.

Христианская бардовская песня и рок-музыка появились в России в начале девяностых. Первые опыты были подчас очень спорными – на грани смешения христианства то с общегуманистической идеологией, то с агрессивным национализмом. Попадались песни откровенно скучные. Но уже тогда в этих опытах был искренний поиск истины. Со временем пришла осознанная и прочувствованная вера: недавно, слушая на концертах в рамках выставки-форума «Православная Русь» Андрея Селиванова, Юрия Шевчука, Ольгу Арефьеву, Вячеслава Капорина, Стаса Бартенева и других, я не нашел практически ни одной богословской погрешности в текстах. Но осталась искренность – та, какой совершенно нет у иных «попсовиков» и фольклорщиков, которые откровенно актерствуют, когда поют о Православии, о куполах-колоколах… Все-таки многие барды и рокеры – люди по-настоящему верующие, хоть и прошедшие трудный путь. Они мне гораздо ближе, чем околоцерковный масскультурный китч, напомаженный и фальшивый, пусть даже он рядится в сарафаны «народности».

Смотреть фильм «Страсти Христовы», честно скажу, было больно и неприятно. Но разве Матерь Божия и апостолы испытывали другие чувства у Креста? Картина может разбудить человека, заставить его задуматься о смысле Страстей Христовых, о смысле собственной жизни, вспомнить, что в мире есть страдания и смерть, которые отчаянно прячет от среднего человека массовая культура. Если фильм привел хотя бы одного человека в храм – уже хорошо. Главное только, чтобы душераздирающие картины, представленные Мелом Гибсоном, не превратились в очередной «ужастик», о котором человек забывает на следующий день, окунувшись в привычную бытовую суету.

На этом фоне жалко выглядят все «коды да Винчи» и «последние искушения». В их основе очень старая тенденция, знакомая нам еще по древним ересям, – «приблизить» Христа к нашему греховному состоянию, приписать Ему собственные заблуждения, поместить Его в контекст самодовольной бытовой обыденности, а то и откровенного греха. Подтекст очень простой: самооправдание, попытка уйти от собственной совести. Покажу Христа обывателем или грешником, смогу убедить себя и других в том, что «так оно и было», – и вот, что теперь плохого в моей свиноподобной жизни? Кто посмеет ее осудить?