Герман Вук - Это Б-о-г мой Страница 3

Почти все ныне живущие евреи — это потомки глубоко верующих иудеев, которых отделяет от нас не более пяти поколений. В течение всей истории те израильтяне, которые переставали соблюдать Моисеев закон, неизбежно сливались с окружающими их народами и теряли свою самобытность в течение одного-двух столетий. За два тысячелетия от еврейского народа ушло огромное число его сынов. Те евреи, которые остались, — это в основном дети и внуки людей, которые сохранили свою веру, которые сумели не порвать связь, соединявшую их с отдаленными предками, и которые донесли до двадцатого столетия совокупность познаний, рожденных на заре человеческой цивилизации.

Прежде чем начать исследование этой веры, мы можем безусловно признать две вещи: во-первых, сумев выжить, евреи совершили великий подвиг человеческого духа; во-вторых, если только древнее духовное наследие является законным поводом для гордости, то евреи имеют все основания быть гордым народом.

Гордость

«Невозможно творцаПонять до конца:Шальная идея —Избрать иудея», —

поется в уличной песенке, и многие христиане, — да и многие евреи, — выслушав ее, охотно сказали бы: «Аминь!» (как ни неприлично в наши дни критиковать национальные меньшинства).

Не успевают встретиться два нееврея, как они, едва познакомившись друг с другом настолько, чтобы каждый уверился, что его собеседник не является недоумком, именуемым антисемит, сразу же сходятся на том, что при всем либеральном отношении к национальному вопросу евреи — безусловно, люди нахрапистые, шумные, высокомерные, беспринципные в бизнесе, манеры у них вульгарные, и они настолько склонны к кумовству, что для христианского мира они действительно как кость в горле. Эти два нееврея сойдутся также и на том, что каждому из них приходилось встречать и совсем других евреев, и вот этих-то других евреев оба они и числят среди своих друзей. Разумеется, на свете много христиан, которые не унизятся до подобных рассуждений. Есть евреи, которые относятся к своему народу и к своей культуре даже хуже, чем христиане-антисемиты. Правда, эти евреи обычно не склонны делиться своим мнением друг с другом, чтобы не оскорбить собеседника.

Но давайте посмотрим, что он за птица — этот хорошо обеспеченный и культурный еврей с таким направлением мыслей. Чтобы облечь его в плоть и кровь, представим себе, что он, например, средний служащий или сотрудник юридической фирмы. Он окончил хороший колледж в одном из восточных штатов. Он живет в пригороде, в красивом и уютном домике, который стоит около 25 тысяч долларов (к тому времени, как моя книга выйдет в свет, инфляция поднимет цену этого домика до 30 тысяч, но это не так важно, главное — дать читателю общую идею). У этого человека — хорошая, со вкусом подобранная библиотека, где есть и классика и современная литература. Его стереофоническая аппаратура — самого высокого качества, и он без ума от Брамса. Он играет в гольф и в теннис, а во время отпуска занимается парусным спортом. Его дед был глубоко религиозным человеком, его родители — менее религиозными людьми, а сам он совершенно равнодушен к религии. Он с одинаковым удовольствием ест и бифштексы и свиные отбивные, и его нисколько не беспокоит то обстоятельство, что свинина — это свинина. Возможно, он все же иногда посещает синагогу, но только потому, что боится, как бы его дети без религиозного воспитания совсем не отбились от рук; или же, напротив, он доказывает своей супруге, что посещать храм, коль скоро он чужд религии, аморально и беспринципно. Это мягкий, добрый, великодушный и исключительно интеллигентный американец.

И вот мы видим, как после тяжелого трудового дня, проведенного в какой-нибудь конторе Рокфеллер-центра, этот человек шагает по Пятой авеню, наслаждаясь вечерней прохладой и не торопясь нырять в метро или хватать такси, чтобы мчаться на вокзал. Мимо него по улице проходят двое людей: пожилой и молодой. Они явно из тех, кто сумел чудом выжить в гетто или в концлагере, где сотни тысяч других людей были уничтожены Гитлером. Тот, кто постарше, носит бороду, у него вьющиеся пейсы, на нем поношенная шляпа с широкими полями, длинный черный сюртук и черный галстук, хотя погода стоит теплая. Тот, кто помоложе, чисто выбрит и одет в обыкновенный костюм, какой носит большинство американцев, и все-таки он выглядит на этой улице не меньшим чужаком, чем его собеседник. У его шляпы — слишком широкие поля, и носит он ее как-то странно, сдвинув на затылок. На нем двубортный пиджак — и это в наше-то время, когда ни один человек, хоть сколько-нибудь отдаленно следящий за модой, даже в гроб не ляжет в двубортном пиджаке (если только это не чудак-англичанин, чей двубортный пиджак представляет собой последний писк лондонской моды, а наш молодой человек — отнюдь не англичанин). У него помятые брюки, и они пузырятся на коленях. У него какой-то отсутствующий, блуждающий взгляд. Эти двое прохожих беседуют между собой на идиш и изрядно жестикулируют. И вот, когда эти два человека, которые, несомненно, евреи, проходят мимо нашего героя, все его существо возмущается. Он вопиет в душе (ибо громко вопить на улице неприлично): «Нет, я не один из вас! Если вы евреи, то я — не еврей!» И он чувствует себя особенно несчастным, ибо он знает, что даже если бы он затрубил в рог и прокричал это на весь свет, ничего бы не изменилось: он все-таки один из них.

Но, кстати, почему? Что у него общего с этими людьми, принадлежащими к племени, о котором он знает очень мало, а хотел бы знать еще меньше? В нем сохранились какие-то детские воспоминания об атмосфере в доме его деда, и эти двое прохожих неприятно напоминают ему о суровости и скуке, которые царили в доме его деда. Его дед и бабка барахтались в паутине запретов, которые не позволяли им жить так, как все. Они соблюдали курьезные обычаи, которые даже не могли толком объяснить. Ну не глупо ли, что они не могли в субботу чиркнуть спичкой или щелкнуть выключателем, что они постоянно остерегались нежелательных ингредиентов у себя в пище, что они не доверяли и противопоставляли себя тем людям, которые жили не так, как они, или верили в другого бога. Наш герой очень неохотно ходил в детстве в гости к деду; а когда он уходил от деда, то выходил на улицу с тем же чувством, которое испытывает человек, выпущенный из тюрьмы. И если есть что-нибудь в этом изменчивом мире, в чем он уверен, так это то, что у него нет и никогда не будет ничего общего с этим мрачным призраком умершей культуры.

Эти двое прохожих, которых он случайно ветре тип на Пятой авеню, оскорбляют его чувства не потому, что заставляют его чувствовать себя чуть-чуть чужаком в этом мире. Они оскорбляют его тем, что живут во второй половине двадцатого столетия, тем, что сохраняют свою мертвую культуру и демонстрируют ее ему, прогрессивному современному человеку, а также тем, что само их присутствие здесь, на Пятой авеню, есть доказательство его попыток похоронить какую-то часть своего наследия, хотя похоронить ее ему все равно не удастся. Они — его страшная тайна, которая постоянно напоминает ему о себе и не дает ему спокойно спать.

Возможно, наш герой слыхал, что есть в современном мире люди, которые действительно «правоверны»; часто это интеллигентные люди: врачи, адвокаты, бизнесмены и так далее. Может быть, он даже иногда встречал таких людей, и его поражало, что они, как ни странно, любят те жекниги, какие любит он, и ту же музыку, какую любит он, что они так же одеваются, как он, и ведут себя так же, как он, — и тем не менее они привержены ко всей этой чепухе: к кошеру, соблюдению шабата и прочим нелепостям. По его мнению, эти люди невыносимы, они просто психопаты, у которых «не все дома».

Попробуйте начать убеждать нашего героя гордиться тем, что он еврей, и он подымет вас на смех. Скажите ему, что он принадлежит к избранному народу, и он скинет пиджак и начнет засучивать рукава, чтобы дать вам хорошую взбучку, настолько глубоко вы задели принципы, в которые он, по его мнению, верит. Самый красноречивый писатель в мире не заставит его ни на йоту усомниться в своей правоте, за исключением разве одного обстоятельства.

Дело вот в чем. Глубоко в сердце и у критически настроенного христианина, и у еврея, отчужденного от своего еврейства, имеется нечто — я не могу сказать, что именно — может быть, чувство, или даже тень чувства, — имеется нечто, говорящее нам, что в евреях скрыто гораздо больше того, что видно на первый взгляд. В евреях скрыта какая-то тайна. Эта тайна заставляет само слово «еврей» звучать как-то иначе, чем название всех других национальностей. Именно из-за этой тайны многие читатели возьмут в руки эту книгу и прочтут ее от доски до доски, возможно, не соглашаясь со многим, что в ней сказано, но все же надеясь найти в ней хоть какой-то ключ к разгадке этой тайны. Этой тайной объясняется, почему евреи гордятся тем, что они потомки Авраама. Эта гордость все-таки существует, невзирая на горестную покорность и часто униженный облик еврея, в течение веков подвергавшегося гонениям, невзирая на отсутствие у евреев внешнего лоска, гордость, которая — хотя это уже крайность — выражается иногда хотя бы в серьгах и меховых шапках, — гордом вызове евреев миру, нацепившему на них желтые звезды гетто.