Антон Чистов - Дорога Страница 3

Яцек тоже опустился на колени, закрыл глаза, вдохнул запах розы и… вспомнил он родной сад, увидел сидящего на скамейке и читающего газету отца, в соломенной шляпе с полями, увидел мать, выходящую из двери кухни с подносом ароматных румяных, только что приготовленных булочек, услышал радостный смех сестрёнки, бегущей ему навстречу, на душе у него стало как-то легко и радостно, и, впервые за восемь месяцев, Яцек улыбнулся.

– Милый ты мой! – радостно сказал Василий и поцеловал его в макушку, – вот помни, так и мы должны, как цветы…

Посидев ещё немного перед розой, они вернулись в барак. Весь день Яцек ходил радостный и всё воспринимал как-то по-новому. Уже не вселяли в него ужас немецкие солдаты, не казалось безнадёжным положение, и чувствовал он, словно что-то новое появилось у него в душе, как будто и там распустился цветок.

А вечером Василия забрали. Когда весь барак разлёгся на нарах, пришли двое солдат и, заломав ему руки, с руганью кудато увели. Проходя около нар Яцека, он улыбнулся ему и, подмигнув, одними губами произнёс: – С Богом.

Мальчик долго ворочался, прислушиваясь, не ведут ли его обратно, но ослабевший организм взял своё и через несколько часов он всё же уснул. И увидел, как они с Василием, радостно смеясь, летят высоко над землёй в голубом небе, рядом проплывают маленькие белые тучки, а под ними красные от роз поля. Они опускаются всё ниже и ниже и видят его сестрёнку, бегущую по полю навстречу папе с мамой, обнимающим друг друга и…

– Steh auf! – бок Яцека пронзила острая боль. – Steh auf, habe ich gesagt!1

Яцек открыл глаза и увидел разъярённое лицо немецкого солдата. Мальчик, кое-как поднявшись с постели, тут же скрутился он жестокого кашля. Во рту почувствовался привкус крови. Немец, больше не обращая на него внимания, пнул кого-то на соседних нарах. Откашлявшись и держась за бок, Яцек огляделся. В бараке творилось что-то из ряда вон выходящее: немецкие солдаты бегали и поднимали всех, строя в линейку. Какой-то охранник, дав ему подзатыльник, толкнул в сторону к заключённым. За бараком тоже слышались крики и звуки выстрелов. Тем временем, немцы, построив всех в шеренгу, встали напротив, щёлкнули предохранителями автоматов и нажали курки.

– Боженька, помоги! – только и успел подумать мальчик, что-то обожгло его шею, и он потерял сознание.

– Боженька, помоги! – прошептал Яцек и открыл глаза. Вокруг было тихо. Ярко-жёлтые солнечные зайчики прыгали по белому потолку. За окном слышался шелест деревьев и весёлый щебет птиц.

– Помог тебе Господь, – раздался сипловатый мужской голос справа, – в рубашке родился, малец.

Яцек повернул голову и увидел человека на соседней койке, лицо которого было всё перевязано бинтами.

– Говорят, из горящего барака тебя вытащили, кашлять начал, когда наши рядом пробегали, думали, что немцы всех перестреляли, ан нет, тебя, брат, только по шее царапнуло. А я, вот, подорвался. Господь уберёг, жить буду, но под гармонь уже не попляшу… На всё воля Божья, – вздохнул он, и, помолчав добавил:

– Я, брат, за родину, понимаешь?

– А где Василий? – едва слышно прошептал мальчик.

– Какой? – спросил солдат. – У нас в отряде их с пяток будет.

– Которого немцы… забрали.., – ответил Яцек, опять засыпая.

Яцек вышел из больницы через три месяца: и без того ослабевший до полуобморочного состояния, он потерял много крови, ситуацию осложняли и два поломанных ребра, но несмотря на это он, к удивлению врачей, быстро поправился. После госпиталя его направили в лагерь для репатриированных под Варшаву, откуда, по прошествии полугода, мальчик был отдан в детский дом.

Что стало с Василием, Яцек так никогда и не узнал.

Старик вздохнул и перекрестился.

– Dziewczyno przyjmij te roze 2– сказал он идущей куда-то девушке, протягивая цветок. Но та, даже не взглянув на него, прошла мимо.

Аборт

В память о всех детях, убитых их матерями.

Была поздняя весна. Шумная весёлая толпа разноцветной рекой текла по узким улочкам старого города, обтекая многочисленные клумбы, газоны и дорожные указатели, бурля новостями, шутками, смехом, радуясь яркому солнцу и безоблачному небу. Среди этого жизнерадостного потока незаметным серым пятнышком плыла и девятнадцатилетняя второкурсница художественного училища Надя. Всё происходящее вокруг, как и случившееся с ней, Надя воспринимала словно какой-то страшный сон.

«Залёт… Залёт…, – стучало у неё в голове. – Что же мне теперь делать?… Что же делать?»

Машинально дойдя до остановки, она села в трамвай. «Если Дима узнает, он сразу же меня бросит… А мама?… Что делать?»

Двери открылись и Надя, выйдя на улицу, утопающую в свежей зелени, почувствовала на своём лице прохладный ветерок, принёсший откуда-то с огородов запах распустившихся яблонь.

«Мамин день рождения скоро… – словно откуда-то из другого мира пришла мысль. – Что же теперь будет? Как жить? Бедная мама… Как ей будет стыдно за меня!»

Как в тумане она поднялась на пятый этаж малосемейки и, отперев дверь, вошла в коридор маленькой однокомнатной квартиры, где она жила вместе с мамой, Зинаидой Владимировной, учительницей литературы в районной школе.

Сняв пальто, Надя посмотрела в старое зеркало, висевшее на противоположной стене. На неё смотрела худенькая девушка с каштановыми волосами, подстриженными под каре, одетая в старую белую блузку и чёрные брюки-клёш.

– Дура! – крикнула она самой себе, опустилась на табуретку и заплакала. Со слезами как-то ушло состояние растерянности и Надя, умыв лицо холодной водой, подумала, что всё не так уж плохо и из любой ситуации можно найти выход. Пройдя в комнату, она по привычке подошла к столику и, чиркнув спичкой, зажгла маленькую лампадку возле иконы Николая-Чудотворца. В церковь ни она, ни мама не ходили, считая это занятие бесполезной тратой времени и уделом пожилых людей, которым нечего делать дома, а лампадку зажигали скорее по традиции, унаследованной от верующей бабушки. Тихонько потрескав маслом, лампадка загорелась жёлтым огоньком, осветившим лик святителя Николая. Почему-то Надя чувствовала себя неловко, смотря на него. Ей казалось, что старичок всегда строгий и смотрит, словно с укором, как будто зная обо всех её проступках. Отогнав детскую мысль, Надя села в бабушкино кресло.

«Если я рожу, – начала думать она, – мне придётся уйти из училища, попрощаться с карьерой, Димой, который меня бросит и остаться на шее у мамы»

Надя почувствовала, что сейчас опять расплачется.

– Так, успокоилась, – приказала она себе. – Что можно сделать?… Аборт?

Подумав об этом, она поморщилась. Наде показалось, что от этого слова повеяло холодом. Какой-то скользкой серостью дотронулось оно до её сердца.

«Нет, нельзя же!» – испуганно подумала она.

– Ну, тогда не о чем и думать, – тут же ответил внутренний голос, – рожай и живи иждивенцем, без образования и денег. Мама очень обрадуется, узнав о ребёнке. И Дима.

– Но это же убийство! – содрогнулась Надя.

– Постой, возразила она себе, – везде говорят и пишут, что до рождения плод не является человеком. За аборт разве в тюрьму сажают? Так что если на государственном уровне аборт разрешается, то нечего слушать басни отсталых от жизни неудачниц. Таких, как Катя, например.

«Да уж…» – подумала Надя, вспомнив свою одноклассницу, которой из-за беременности пришлось уйти из девятого класса. Она не пошла на аборт, как её ни уговаривали врачи и директор, в результате осталась неучем с ребёнком на руках, обречённая на голодное существование. Впрочем, она никогда особым интеллектом не отличалась. Всегда была тихоней и держалась в стороне от компаний. Подруги говорили, что Катя даже в церковь ходила, так что для всех так и осталось загадкой, кто был отцом ребёнка.

«Да уж… – поморщившись повторила Надя. Аборт уже не казался ей таким уж мерзким делом. Это просто плод. Зародыш, только и всего. Эмбрион. Там ещё не сформировалось ничего, какое же это убийство?»

От этих мыслей Надя повеселела и, подумав, что другого выхода всё равно нет, решила съездить к гинекологу в этот же день. Быстро зайдя на кухню и выпив стакан воды, она оделась и, выйдя из дома, направилась на окраину города в отделение районной больницы. Как-то раз, ненароком подслушав разговор двух однокурсниц, она запомнила, что там делают всё быстро, не задавая лишних вопросов. Надя вспомнила, что тогда она подумала, как же это безнравственно, но сейчас… Сейчас дело касалось её самой.

Конец ознакомительного фрагмента.