Андрей Десницкий - Андрей Десницкий Статьи о Библии Страница 31

Оказывается, представление о богодухновенности Библии было неодинаковым в разные времена и у разных авторов. Все Отцы Церкви, которые касались этого вопроса, подчеркивали, что Бог действительно Автор этой Книги. Некоторые даже сравнивали человеческих авторов с музыкальными инструментами, на которых играл Бог, но, по–видимому, это было скорее риторическое преувеличение: в те времена слишком многие сомневались в Божественном происхождении Библии. Впрочем, в святоотеческой литературе мы встречаем указание на то, что авторы не утрачивали сознания и естественных способностей: они вовсе не были медиумами, в состоянии транса записывавшими весть свыше. Святитель Иоанн Златоуст особо подчеркивал, что такими медиумами могли быть только лжепророки, а истинные пророки не теряли своей индивидуальности, когда передавали людям Слово Божие.

В особенности значимым и ясным стало такое отношение христиан к истинному пророчеству во времена возникновения и распространения ислама. Для мусульман Коран существовал прежде сотворения мира и в свое время был буквально продиктован пророку Мухаммеду, слово в слово, без малейших отступлений от небесного оригинала. Но христиане относятся к этому иначе: если для мусульман воплотившееся в мире Слово Божие— это книга, то есть Коран, то для христиан это Богочеловек Иисус Христос, а Библия— книга, которая рассказывает о Нем и о множестве других личностей. Но первична в любом случае не книга, а Тот, о Ком она говорит.

Споры о «технологии» богодухновенности начались, по сути, во времена Реформации. В значительной мере это было связано с принятым Реформацией принципом, согласно которому только Писание (то есть Библия) служит авторитетным источником вероучения (у православных и католиков огромную роль играет церковное Предание)* . Если так считать, то, действительно, крайне важным становится проведение четкой границы между Писанием и всем остальным. Поэтому Лютер и Кальвин, отталкиваясь от текстов (2 Петр 1:20–21 и 2 Тим 3:16), повторили слова о библейских писателях как инструменте, на котором играл Дух. Их последователями в XVII— XVIII вв. (М. Хемниц, И. Герхард и др.) была выработана теория, основанная на методах схоластического богословия, которого мы не найдем у раннехристианских авторов.

Одновременно появились и другие теории— например, что Дух передал библейским авторам лишь содержание Откровения, а они записали его своими словами. Такая теория отдает должное стилистическому разнообразию библейских книг: в самом деле, почему Дух диктовал Луке иначе, чем Матфею? Однако эта точка зрения была отвергнута основными столпами Реформации: «Святой Дух вдохновлял пророков и апостолов не только в том, что касается содержания и смысла Писания или значения слов, так что они могли по своей собственной воле облекать и украшать эти мысли своим собственным стилем и словами, но Святой Дух действительно поддерживал, вдохновлял и диктовал самые слова, всякое и каждое выражение по отдельности», — вот что утверждал в конце XVII века протестантский богослов Й. Квенштедт.

Интересно, что при этом статус такого продиктованного свыше текста Ветхого Завета присваивался именно еврейской Библии в том виде, в каком она окончательно сложилась в иудейской среде в VI— X вв. от Р. Х. (так называемая Масоретская Библия), спустя века после разделения иудаизма и христианства. Впрочем, сами описания буквальной диктовки вполне соответствуют традиционным иудейским представлениями о Торе, непосредственно продиктованной Моисею на горе Синай. Такая точка зрения была принята и католиками на Тридентском соборе 1546 г.; но уже в 1870 г. на I Ватиканском соборе определение о «диктовке Святого Духа» было заменено на «вдохновение Святого Духа». Среди православных, пожалуй, и не было таких активных споров о «технологии» боговдохновенности, — вероятно, потому, что Писание воспринималось не как нечто, противостоящее Преданию, то есть опыту церковной жизни, а как центральная часть этого Предания. Таким образом, Писание не отгораживалось от Предания стеной, не противопоставлялось ему.

Во второй половине XIX— начале XX вв. споры о природе богодухновенности приняли на Западе достаточно острый характер. С одной стороны, возникло, прежде всего в протестантской среде, либеральное направление, которое видело в Библии документ, практически не отличавшийся от любого другого исторического памятника, а в богодухновенности— всего лишь некий изначальный импульс, побудивший автора взяться за работу. Господь открывает людям некоторую Истину, а дальше они своими словами, как могут и умеют, записывают то, что им открылось. Разумеется, при таком подходе Библия, по сути, не отличается от какого–нибудь иного произведения, в котором мы видим отсвет Откровения— ведь любой поэт или художник может черпать свое вдохновение свыше.

Как реакция на эту крайность, в протестантизме возникло движение, настаивавшее на понимании Библии как буквально продиктованного Богом текста. Оно получило название «фундаментализма», поскольку его сторонники последовательно отстаивали самый фундамент своей веры, каким они его видели.* Но постепенно выработался средний, уравновешенный взгляд на вопрос о природе богодухновенности. Так, у католиков II Ватиканский собор (1965 г.), утверждая безошибочность книг Писания в деле спасения, в то же время признавал человеческую ограниченность авторов библейских книг. Но еще задолго до того многие православные богословы настаивали именно на таком подходе: Библия писалась людьми, которые не были, в отличие от Бога, всеведущими. Они ничего не знали об Америке или об Австралии, о современной ядерной физике или о генетике; они описывали свой собственный мир. Сегодня у нас гораздо больше, чем у них, знаний в сфере естественных наук, но в деле богопознания мы по–прежнему остаемся их учениками.

Да и сами библейские авторы явственно выделяют в своем тексте Божественное и человеческое начала. В 15–й главе Иеремии мы видим пример диалога пророка и Бога, и такой пример— далеко не единственный. Или возьмем вот эти слова апостола: Благодарю Бога, что я никого из вас не крестил, кроме Криспа и Гаия, дабы не сказал кто, что я крестил в мое имя. Крестил я также Стефанов дом; а крестил ли еще кого, не знаю (1 Кор 1:14–16). Совершенно очевидно, что это не глас с неба, а личный рассказ Павла; более того, он сначала думает, что крестил только Криспа и Гаия, потом вспоминает, что еще крестил Стефанов дом, и заканчивает признанием: он и сам точно не помнит, может быть, там был кто–то еще. Это слова человека, чья память несовершенна, а вовсе не всеведущего Бога.

Другое дело, что такие детали не имеют никакого вероучительного значения и потому нет оснований говорить, что Павел мог что–то «напутать» в самом своем богословии— нет, он безусловно передавал людям Слово Божие, но делал это не механически, не теряя при этом индивидуальности.

С вопросом о боговдохновенности нередко путают вопрос об авторстве и об авторитете тех или иных библейских книг. К примеру, с древних времен возникали сомнения, что Послание к Евреям написано самим апостолом Павлом; его авторство отрицает и большинство современных ученых. Значит ли это, что они относятся к нему с неким недоверием, считают его вторичным, недостоверным? Вовсе нет. Библейские тексты считаются Священным Писанием не потому, что их написал особо уважаемый человек (для многих ветхозаветных книг мы просто не знаем автора), а потому что община верующих, то есть Церковь, увидела в них адекватное отражение своей веры, и авторство здесь не играет принципиальной роли.

В самом деле, в канон Нового Завета не было включено послание Павла к лаодикийцам, не говоря уже о евангелиях, носивших имена апостолов Петра, Фомы и Иуды, но было включено Евангелие от Луки, который даже не был очевидцем описываемых им событий. Да и отношение к авторству в древности было совсем иным, чем сегодня. Псалтирь называется «Давидовой», а Притчи «Соломоновыми» потому, что они продолжают традицию, связанную с этими именами, но в Псалтири мы легко найдем псалмы, которые не мог написать Давид (например, 136–й, говорящий о вавилонском плене), а в Притчах— изречения других царей, даже не израильтян по происхождению (глл. 30–31).

Некоторые притчи Соломона вообще сохранили и записали мужи Езекии, царя иудейского (25:1)— люди, жившие спустя века после Соломона. Они не обладали авторитетом великого царя; может быть, они внесли что–то от себя, что–то напутали?

Безусловно, нет. Если мы верим, что авторитет Писанию придает именно Церковь (в том числе и ветхозаветная Церковь, сообщество верных Богу сынов Израиля), то стоит говорить не о какой–то одной «диктовке», а о действии Святого Духа на всех этапах формирования этого текста. Библию написала, в конечном счете, Церковь, а не просто некоторое количество святых авторов.