Фазлиддин Мухаммадиев - Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже Страница 31

― Какое такое еще дело?!

― С тех пор, как ты просвещаешь меня рассказами о замогильной жизни и дне Страшного суда, об Адаме и Хаве, у меня неудержимо возрастает интерес к этим вопросам. Прошу тебя, расскажи что-нибудь.

― Рассказать про преисподнюю?

― Валяй.

― В преисподней есть ущелье. В этом ущелье семьдесят тысяч зданий. В здании семьдесят тысяч келий, и в каждой келье по семьдесят тысяч черных змей, которые, свернувшись в клубок, поджидают нас с тобой. В брюхе каждой змеи столько смертельного яда, что им можно заполнить семьдесят тысяч хумов.[85]

― Ай-яй-яй! Ох-ох-ох!

― В преисподней, кроме того, есть сорок углов. В каждом углу по сорок драконов. В брюхе каждого дракона по четыреста скорпионов. И в хвосте у каждого скорпиона накоплено столько яда мгновенного действия, что им можно заполнить четыреста хумов и еще останется на несколько тазиков. Одеяние обитателей ада — из расплавленной меди, на ногах у них огненные кандалы.

Мозг грешников булькает от кипения. Милостивый Аллах назначил директором ада своего ангела Маликшаха. Если мусульманин, поджаривающийся на огне, попросит воды, Маликшах подносит ему раскаленную чащу крови и гноя. Величина каждой искорки, вылетающей из громадных языков пламени, больше современного многоместного самолета. Когда грешника швыряют в пламя, кости его мгновенно взрываются и превращаются в мельчайшую, как мука тончайшего помола, пыль. Но по приказу милосердного Аллаха, ангелы быстренько собирают этот порошок, одушевляют, возвращают грешнику его прежнее обличие и снова бросают во власть драконов.

― Я в восторге.

― В восторге? От чего? От творца или хазрата Маликшаха?

― Я преклоняюсь перед всеми троими: и перед творцом, и перед Маликшахом, и перед теми неизвестными людьми, которые использовали такое чудо природы, как воображение и фантазия, чтобы наплести подобные страсти.

― Ну, как удовлетворил свое любопытство?

― До некоторой степени.

― Еще что-нибудь нужно?

― У меня вопрос.

― Задавай.

― Говорят, будто в распоряжение каждого мужчины, переступающего порог рая, предоставляется семьдесят пять тысяч девушек-гурий и семьдесят пять тысяч юношей-гурий…

― Впредь никогда не говори «будто», болван! Это четко и ясно сказано в книге «Надир-аль-мирадж».

― Тем лучше. Но все-таки до моего сознания не доходит, как претворяется это обещание на практике?

― Тогда твое место в аду.

― Подожди, дорогой, вот что я хочу сказать: девушки-гурии — это ясно, ну и юноши понадобятся — послать их в магазин за папиросами, спичками или свежей газетой. Или приказать, чтобы взяли ведра и полили райские улицы. Одним словом от них тоже есть польза.

― Ну?

― Я хочу знать, разом ли будут прикреплять к нам сто пятьдесят тысяч девушек и юношей или постепенно и будут ли заменять по мере их старения?

― Дурья голова, ведь я же говорил тебе, что в раю не стареют!

― Значит, их прикрепляют всех разом?

― Этого я точно не знаю.

― Выходит, сам ты болван. Обязательно уточни этот вопрос. Как мне известно, крупнейшие знатоки этих тонкостей собрались сейчас в Мекке…

― В благословенной Мекке!..

― Прости, в благословенной Мекке. Дорогой мой, ты не шути с этим.

Обеспечить работой сто пятьдесят тысяч ангелов, не пустяковое дело. Это я знаю по собственному опыту. Помнишь, как-то раз нас послали собирать хлопок, и меня назначили вашим бригадиром? В тот день вы, бездельники, довели меня до того, что молоко матери подступило мне к горлу…

Путешествие на крыше «форда»

На следующее утро за нами заехал сосед Кулдоша Ходжи, неразговорчивый и мрачный мужчина, чтобы отвезти в гости к кондитеру. Оказавшись на переполненной людьми улице, владелец машины, будучи вынужден сбавить скорость, очень рассердился. Какой-то паломник подвернулся под его горячую руку, и свой гнев на Ису он перенес на Мусу. Изможденный, едва передвигавший ноги и, видимо, очень больной пешеход не услышал гудков. Наш автомобиль, чуть не задев передним крылом бедро старика, проехал вперед, а когда согбенная фигура паломника, поравнялась с окошком водителя, тот ударил кулаком несчастного между лопатками. Паломник растянулся вниз лицом.

Я машинально протянул руку к водителю, но Кори-ака удержал меня за локоть. «Спокойно, доктор, ― с укором говорил его взгляд, ― не вмешивайтесь в местные порядки».

Я выглянул в заднее окошко. Старик лежал на дороге. Со всех сторон к нему спешили прохожие.

Сколько же нужно времени, чтобы я привык к положению попавшего на чужбину человека и помнил, что здесь Саудовская Аравия и действуют тут свои законы!

Кондитер демонстрировал на дастархоне все свое умение и богатство, но мне ничего не лезло в горло. Хозяин без умолку рассказывал о своем ремесле, о своих многочисленных домах, лавках и женах.

― Домулло-джан, ― обратился он ко мне, когда мы прощались, ― я дам вам банку животворной воды Замзам и молитвенный коврик, передадите, иншалла, моему брату, не так ли?

― Хорошо. Но, надеюсь, что коврик без узорчатой ленточки, а?

― Без ленточки, без ленточки… Э, да вы вспомнили прошлогодний случай?! Кто старое помянет, тому глаз вон, домулло, не так ли?

Хотя везти кому-то воду за двенадцать тысяч километров с точки зрения нашего Аэрофлота не является таким уж богоугодным делом, я все же обещал доставить подарок Кори Сладкому.

После полудня у ворот дома Райфи Ишана появился микроавтобус «Форд». Поскольку все занимались укладкой чемоданов и проверкой крепости замков, мы с Исрафилом раньше других заняли места в автобусе. Уселись в кресла на крыше, над решеткой для багажа, чтобы после нескольких дней, в течение которых варились в жаре и духоте, хоть немного насладиться встречным ветерком.

Дорога в святой Таиф проходила по местам позавчерашних празднеств. Но теперь в Мина, Муздалифе и Арафате не было ни единой живой души. Ветер, подняв с земли клочья бумаги и тряпья, кружил их в небе.

Таиф расположен на плоскогорье, на высоте двух тысяч четырехсот футов над уровнем моря. Пока автобус взбирался по зигзагообразной дороге, наши документы дважды подвергались проверке. Оказывается, в Таифе был расположен военный лагерь, и воздушные и наземные воинские части проводили там учение под контролем вездесущих американских инструкторов.

Там и сям возвышались горные пики, но ущелий не было нигде. Казалось, что здесь когда-то были настоящие горные хребты с ущельями и долинами, но с течением времени пустынные смерчи сравняли неровности почвы и теперь из-под земли торчат одни только вершины.

Встречный военный «виллис» преградил нам дорогу. Рядом с шофером ― человек в военной форме. Одной рукой он держал пузатый, сверкающий на солнце кальян. Потягивая дым через резиновый шланг, он засыпал вопросами нашего водителя. Наконец он удовлетворился подробными ответами, в которых для меня понятно было только неоднократно повторяемое имя Сайфи Ишана, и «виллис» тронулся дальше. Продолжили свой путь и мы.

Нас разместили в отеле «Дар-ус-салам».[86] Здесь были хорошие номера для отдыха и сна. Администратор отеля Кори Латиф, человек лет тридцати с небольшим, оказался полиглотом — свободно говорил на турецком, фарси, арабском и английском языках.

Перед сном я вышел в коридор покурить. Кори Латиф почтительно усадил меня рядом со своим рабочим столом и на чистом персидском языке сказал:

― Я регистрировал ваши документы и, узнав, что вы таджик, очень обрадовался. Весьма польщен встречей. Ваш слуга — я поклонник персидско-таджикской литературы, особенно люблю Фирдоуси. Помните эти строки?

Воистину дело зашло далеко!Араб, что верблюжье одно молокоДа ящериц в знойной степи поглощал,Теперь об иранском венце возмечтал!О рок, за неверность и злобу твоюТебе я в лицо, негодуя, плюю.[87]

Да, в «Шахнаме», в послании Рустама к Саади Ваккасу, арабскому полководцу, который хотел захватить Иран, имеются такие строки. Но я был удивлен, почему этот поклонник Фирдоуси из ста двадцати тысяч строк «Шахнаме» цитирует именно эти байты. Ведь единственно, что хотели бы вымарать из творческого наследия поэта в арабских странах, так именно эти шесть строк. Мне осточертели всякие провокационные споры и диспуты. Мало им того, что на ни в чем не повинного чужеземца поглядывают с подозрением и относятся порой открыто недоброжелательно и даже оскорбительно. Мало им всего этого, так время от времени кто-нибудь провоцирует споры и разговоры на политические, экономические или литературные темы и стремится во что бы то ни стало охаять хоть какую-нибудь сторону жизни моей страны.

Призвав на помощь все свои знания по истории, я сказал администратору, что хотя Фирдоуси и был патриотом, но к арабскому народу не питал ненависти или вражды. Его слова, видимо, следует объяснить теми разрушениями, злом, несчастьями, которыми сопровождались походы арабских полководцев тех времен. Мое объяснение не имело никакого успеха. В глазах Кори Латифа хазрат Али, Амир Хамза, Саади Ваккас и другие полководцы ислама были величайшими фигурами истории и совершали одни только благодеяния.