Иоанн Златоуст - Творения, том 12, книга 2 Страница 32

СЛОВО 15

О корыстолюбии

Зачем, человек, ты желаешь обогащаться от корыстолюбия, чтобы другим доставалось золото и серебро, а тебе - проклятья и обвинения, и чтобы тот, у кого ты похитил, терзался и сетовал от недостатка необходимой пищи и навлекал на тебя тысячи обвинителей? И, что еще гораздо ужаснее, - когда потерпевший от тебя зло и потерявший все свое сосостояние предстанет в тот день пред страшным судилищем, а ты не будешь иметь ни одного защитника, что скажешь ты Судящему? Теперь ты еще можешь и подкупить этот, человеческий, суд; но тогда тот суд уже не подкупишь. Вернее же сказать, ты не можешь подкупить и этого, потому что Бог видит происходящее и находится близ обижаемых, даже не будучи и призываем. Потерпевший зло, хотя бы сам был и недостоин получить за себя какое-либо отмщение, тем не менее имеет непременно мстителя, потому что происходящее не угодно Богу. И не говори мне: как такой-то наслаждается счастьем, будучи нечестив? Если он и наслаждается, то не до конца. "Не ревнуй", - говорится, - "злодеям" (Пс. 37:1), потому что они как трава скоро иссохнут, и как зеленеющий злак скоро увянут. Корыстолюбие есть некая старая закваска, и куда бы она ни проникла, в какой бы дом ни вошла, делает его нечистым; и хотя бы ты немного приобрел от неправды, она заквашивает все твое имущество. Вот почему часто немногое, внесенное худо, лишало многого, собранного хорошо. Но почему, скажешь, когда обогащающихся корыстолюбием много, они не терпят одного и того же наказания? Непременно потерпят, хотя и не тотчас терпят; если же теперь они и избегнут наказания, то тем более бойся тогда, потому что они соблюдаются для большего наказания. Да если сами они и избегнут его, то получившие в наследство их имущество потерпят то же самое. Но как же это, скажешь, справедливо? Даже весьма справедливо. В самом деле, тот, кто получил наследство, полное неправды, хотя сам и не похищал, тем не менее отлично знал, что владеет чужим добром, и потому справедливо заслуживал наказания. Это знают и гражданские законы, которые, оставляя похитивших и укравших, предписывают требовать всего от тех, у кого кто-нибудь найдет свое имущество. Итак, если ты знаешь обиженных, то отдай им с великою лихвою по примеру Закхея; если же не знаешь, раздели между нуждающимися, и таким образом облегчишь зло. Если мы отдадим лишь все чужое, нам нет никакой пользы. И это возвещает Закхей, который сказал, что только тогда он умилостивил Бога, когда отдал вчетверо более того, что было отнято. Между тем мы, которые грабим без конца, а отдаем немногое, думаем, что умилостивляем Бога. Если Каин, принесши Богу менее важное (из своего имения) и при том не обидев другого, подвергся крайнему наказанию, то как не потерпим тягчайшей казни мы, когда приносим от хищения и любостяжания? Зачем ты оскорбляешь Господа, принося Ему нечистые дары? Не хочет Христос питаться от любостяжания, не принимает Он такой пищи. Лучше презреть томимого голодом, чем напитать его от таких средств; лучше ничего не давать другим, чем чужое. Скажи мне: если бы ты увидел каких-нибудь двух людей, одного нагого, а другого имеющего одежду, и затем, раздевши имеющего одежду, одел нагого, не поступил ли бы ты несправедливо? Это для всякого очевидно. Если же, отдав другому все, что ты взял, ты причинил обиду, а не оказал милосердия, то, когда ты едва даешь самую малую часть из того, что похищаешь, и называешь это милостыней, какому не подвергнешься ты наказанию? Если Лазарь, который не потерпел никакой обиды от богача, а только не получил для себя пользы от его имущества, становится суровым обвинителем против него, то какое оправдание будут иметь те, которые, кроме того, что не дают милостыни из собственных средств, захватывают еще и чужое? Если те, кто не напитал алчущего Христа, вместе с диаволом осуждаются на огнь неугасимый, то какому же наказанию подвергнутся те, кто своими хищениями даже предают Его голоду, обнажают одетого, не только не принимают Его как странника, но и гонят, не только не посещают Его болящего, но даже еще более удручают, не только не навещают заключенного в узы, но и освобожденного стараются ввергнуть в темницу? Если тот, кто любит любящих его, окажется в положении нисколько не лучшем язычников, то какое прощение будет иметь тот, кто обижает не сделавших ему никакой обиды? Если тот, кто не уделяет из своего имущества, имеет обвинителя в лице того, кого он не пожалел, то какое прощение получит тот, кто похищает еще и чужое? Подлинно, не только похищать чужое, но и не уделять другим из своего имения есть хищение, любостяжание и грабительство. Если не напитавшие алчущего Христа навлекают на свою голову такой огонь, то какое снисхождение найдут те, которые еще и похищают нисколько им не принадлежащее, неправедно присвояют себе чужое и ниспровергают домы сирот и вдовиц? Устрашимся же такого дела; убежим от греха. А избежим мы его, если вспомним о тех, которые раньше нас делали неправды, предавались корыстолюбию, и отошли на тот свет: не пользуются ли их деньгами и трудами другие, тогда как сами они терпят мучения, наказание и нестерпимые бедствия? Итак, не крайнее ли безумие изнуряться и мучиться, чтобы и при жизни изнемогать от трудов, и по смерти подвергнуться невыносимым казням и мукам? Что может быть жальче хищника, когда все собранные им богатства часто разделяют между собою враги и недруги, а сам он отходит отсюда, унося с собою накопившиеся от них грехи, чтобы со всею строгостью дать ответ за беззакония, которые он совершил из-за них. Что может быть несчастнее корыстолюбцев, которые и жизнь свою делают тяжелее всякой смерти, снедая и постепенно истощая ее заботами, печалями и постоянной бессонницей, и отгоняя от себя вследствие этого всякое удовольствие и добродетели, и порока. В то время, когда они занимаются наживой, они, хотя бы получили все от всех, не чувствуют никакого удовольствия, так как желают еще большего; когда же терпят убытки, то, хотя бы потеряли грош, думают, что потерпели бедствие тяжелее всех и лишились самой даже жизни. Имеет ли такой человек жену, или детей, или друзей, если ему нельзя отовсюду наживаться, они кажутся ему враждебнее настоящих врагов. Справедливо некто сказал, что нет ничего жесточе сребролюбца. Такой человек и себя самого продает, и всюду является общим врагом вселенной: он скорбит, что земля не приносит золота вместо колосьев, источники вместо потоков воды, и горы вместо камней; он досадует на успехи других, приходит в уныние от общих благ; устраняется от всякого дела, откуда нельзя получить серебра, терпит все, если отсюда можно извлечь хотя бы два гроша; он всех ненавидит, и бедных, и богатых, - первых из опасения, чтобы они не подошли попросить, вторых за то, что не владеет их богатствами; он думает, что все владеют его собственностью, и ко всем относится так, как будто все его обидели. Что для беснующегося нож, то и богатство для сребролюбца, или даже гораздо того хуже. В самом деле, беснующийся, схватив нож и наткнувшись на него, освобождается от бешенства, и уже не получит другого удара; между тем сребролюбец, ежедневно получая более тяжкие раны, не только не избавляется от бешенства, но и еще более усиливает его, и чем больше получает ран, тем больше доставляет себе поводов к получению новых, еще более тяжких ударов. Итак, что может быть несчастнее корыстолюбца? Кроме того, что он губит душу свою, он и тело изнуряет бесчисленными заботами, и лишается и наслаждений, и удовольствия, и чести, и всякой славы, ради которой люди особенно много грешат. И что еще горестнее, - сребролюбец, не будучи ничем обижен, пылает яростью и ополчается против тех, которые нисколько его не обидели, и, отбросив от своей души все хорошее, становится для всех врагом. Люди, обиженные им, ненавидят его, как потерпевшие уже зло; те же, кто еще не потерпел, боясь с одной стороны, чтобы не потерпеть, с другой - сочувствуя потерпевшим, выказывают ему такую же вражду; люди более великие и сильные, страдая душой и негодуя из-за униженных, а кроме того и завидуя ему, точно также являются врагами и ненавидят его. Да что я говорю про людей? Когда и Бога он имеет своим врагом, какая останется для него надежда или утешение? Это ли богатство, делать неправды, скажи мне? Не хуже ли это, чем быть осужденным? У осужденного связано тело, а у этого связана душа. Ты видишь его узником и не жалеешь его? Потому, скажешь, я ненавижу его, что он связан не по необходимости, а по собственному желанию наложил на себя цепи. Опять ты (скажете) против богатых; опять (скажу) и вы против разграбляемых. Вы не насыщаетесь, поедая и терзая бедных; и я не насыщаюсь, исправляя вас. Всегда ты (скажете) пристаешь к богатым; всегда (скажу) и ты пристаешь к бедному. Отстань от овцы моей, отстань от стада моего; если же ты причиняешь вред моему стаду, то затем обвиняешь, что я преследую тебя? Не тебя преследую я; волка преследую. Если ты не волк, я не преследую тебя; а если преследую тебя, то вини самого себя за то, что стал волком. Если царь прикажет не брать чужих денег, или даже отдать и свои собственные, мы все с готовностью приносим их; а когда Бог повелевает не грабить, мы не слушаемся и таким образом предпочитаем людей Богу. И как это не внушает ужаса? Ведь если мы, почитая человека наравне с Богом, оскорбляем Бога, то насколько более оскорбляем, когда предпочитаем Ему людей? Тяжко и неприятно это слово. Знаю и я. Но покажите, что оно тяжко, избегая самого дела. Если же вы дела не боитесь, то как я могу вам поверить, когда вы говорите: мы боимся твоих слов, ты удручаешь нас? Вы сами себя удручаете делом, и ничего; а если я на словах скажу о том, что вы совершаете на деле, негодуете? Не безрассудно ли это? О, если бы то, о чем я говорю, оказалось ложью! Хочу лучше сам оказаться в тот день клеветником, как поносивший вас без повода и причины, чем видеть вас обвиняемыми за такие дела. Тот, кто копает яму своему ближнему, сам упадет в нее. И как родящие женщины раздираются от болей, так точно и тот, кто совершает обман, прежде чем обидеть ближнего, сам терзается и мучится, и притом не как-нибудь, а весьма даже сильно, В самом деле, как бы кто ни был порочен, но судилище совести в нем не уничтожается, потому что оно свойственно природе и вложено в нас Богом от начала, и сколько бы мы ни заглушали его, оно стоит, обвиняя нас, казня, осуждая. И нет никого из проводящих жизнь в пороке, кто не испытывал бы безмерных мук, как в то время, когда замышляет злые дела, так и тогда, когда осуществляет свой замысел на деле. Что нечестивее Ахава? Однако и тот, когда пожелал чужого виноградника, припомни, какую испытал муку? Несмотря на то, что он был царь, властвовавший над всеми и не имевший никого, кто бы противоречил ему, однако и он не вынес суда совести и потому вошел опечаленный, опустив голову, смущенный, с мрачным взором, ясно отражая на своем лице укор осуждающей совести и будучи не в силах скрыть муки, родившейся от уныния.