Лев Тихомиров - Руководящие идеи русской жизни Страница 32

XL

Монархическая установка права на основе обязанности

Распределение прав и обязанностей в государствах монархических уже на первый взгляд ясно представляет гораздо более сложную картину. Права политические особенно не одинаковы, разница есть даже и в гражданских. В первое же воскресение монархической идеи при Наполеоне I, несмотря на сильнейшее влияние уравнительной идеи революции является признание неравенства, так что старые якобинцы упрекали императора «в восстановлении всего, за уничтожение чего они проливали кровь». Сознание фактического неравенства людей и стремление с ним сообразоваться в правовых отношениях кажется нераздельным с самой идеей монархии.

Анализируя внутренний смысл права, выдвигаемого монархиями, приходится остановиться на мысли, что при монархической идее Верховной власти право истекает из обязанности, совершенно обратно тому, как замечается в демократиях. Исключение представляется лишь в правовых построениях абсолютизма, который, подобно демократии, также стремится к всеобщей уравнительности. Но мы уже замечали внутреннее родство идей абсолютизма и демократии. Концепция Верховной власти у них совершенно одинаковая, и разница сводится к пониманию не существа власти Верховной, а лишь ее носителя (depositair’a — хранителя). Существо власти одно и то же, а носителем ее считается в одном случае король, в другом — масса народа. Но абсолютизм и есть компромисс между демократией и монархией, внутреннее падение монархии при сохранении ее внешней формы.

В чисто монархической идее правовое построение, напротив, показывает, что право строится ею на обязанности. Если мы вспомним хотя бы вышеприведенные представления о государственной власти, создавшие Верховную власть России, то мы, кажется, поймем, что идея права и не могла складываться иным путем при том типично монархическом миросозерцании, которое господствовало у нас.

Прежде всего, Верховная власть не являлась противопоставлением личности, не была для нее властью какой-то посторонней силы, а являлась властью собственного нравственного идеала личности. Конкретный Носитель Верховной власти являлся облеченным ею от самого Бога, и притом как обязанностью. В отношении такой власти не могло являться никаких опасений, по существу, не могло быть никакого договора, никакой охраны своих прав, ибо Верховная власть сама по себе являлась высшим выражением попечения Бога о мирских интересах людей, выражая собой то, что одинаково принадлежало и личности, и нации, их общий нравственный идеал. Это была власть правды, а не силы. От правды себя не защищают, а, напротив, в ней видят свою защиту.

В самой Верховной власти право истекало уже из обязанности, из миссии ее. Только для исполнения этой миссии, для возможности исполнять обусловленные ею обязанности Верховная власть получила свои права и не от людей, а от Бога. Не людям, стало быть, принадлежало определение границ этих прав. Нравственно же религиозная идея, разделяемая нацией, и выражавшая, по ее вере, Волю Божию, ограничивала права Царя не правами подданных, а только их обязанностями высшей категории, а именно: обязанностями их в отношении Бога. Никаких других прав подданных в отношении Царской власти не знает эта идея, кроме тех, которые даются нашими обязанностями в отношении Бога. Повиновение Верховной власти кончается только там, где она требует неповиновения Богу, то есть, другими словами, где она сама нарушает свою обязанность. Как у власти, так и у подданных право в основе определяется обязанностью.

С этой точки зрения, право есть только формула условий, необходимых для исполнения обязанности.

Такая основная правовая идея должна была затем отразиться во всем дальнейшем развитии права, в устроении социальном и государственном. Различие этого типа власти, основываемой на нравственном идеале, от власти, основываемой на демократическом факте силы, очень резко.

Что такое, например, patria potestas[57] (отечество)? Это сила — огромная, неприкосновенная, но только сила, и она-то составляет право. Наоборот, отческая власть по православному миросозерцанию основана исключительно на обязанности лица, указываемой нравственно религиозным идеалом. Это право, освящаемое силой Божественной, но мотивированное необходимостью исполнять обязанность и только для исполнения ее данное.

Каковы наши личные права при столкновении с другими людьми? С точки зрения религиозно-нравственного миросозерцания, в сущности, никакие. Мы имеем обязанности. Они указаны очень подробно. Прав же мы в отношении один другого никаких не имеем, и если они являются, то лишь как последствие обязанности других людей относительно нас. Я требую не своего права, а исполнения в отношении меня чужой обязанности. Если я в чем-либо должен не уступить, то опять именно должен; я охраняю не свое право, а исполняю обязанность. Эта точка зрения общая, основная. Право является лишь последствием обязанности и результатом взаимных обязанностей. Когда эта религиозно-нравственная точка зрения создает, наконец, идею Верховной власти, то через нее переходит естественно и в строение права политического и гражданского. Верховная власть, сама построенная на обязанности и не имеющая других ограничений, кроме обязанностей, налагает ту же печать на государство. Вследствие того во всем правовом строении должно явиться стремление не к уравнительности, не к одинаковости, а к справедливости, к соответственности прав с обязанностями, что мы и действительно замечаем как типичную черту монархически создаваемых юридических отношений.

XLI

Контроль подданных. — Ошибочность идеи Блюнчли. — Истинное место контроля. — Основа права на обязанности

Применение принципа справедливости к установке права, а тем более к его приложению на практике, без сомнения, составляет задачу более сложную и трудную, чем применение принципа уравнительности. Поэтому в монархии власть для уверенности в успешном осуществлении своих задач даже более, нежели в республике, нуждается в том, чтобы существовал контроль нации. Здесь мы приходим к очень важному вопросу государственного права. Этот контроль нации в государственном праве выдвигается иногда даже как самая основа народной свободы. На рассмотрении этой идеи должно остановиться подробнее.

Блюнчли, очевидно, совершает ошибку, когда говорит о контроле подданных над Верховной властью. Контроль подданных над Верховной властью мыслим нравственно и в таком смысле существует везде. Цель его есть, однако, лишь удостоверение нации в том, существует или не существует в ней Верховная власть, то есть остается ли она верна своей идее. Но никакой юридический контроль над Верховной властью невозможен и по существу есть абсурд. Так, например, в самой развитой республике гражданин, коль скоро удостоверяется, что принятая мера есть действительное выражение демократической Верховной власти, принужден смолкнуть юридически, если бы даже мера представляла собой верх нелепости. Можно апеллировать к самому же народу, говорить, писать, стараться его переубедить, но и только. Немыслимо иметь никаких учреждений, которые могли бы отменить решение Верховной власти, ибо это составляло бы создание на ее место некоторой иной Верховной власти. Итак, контроль над действиями собственно Верховной власти мыслим лишь нравственно. А затем всякая мера Верховной власти ео ipso (этим самым), то есть потому, что есть мера Верховной власти, юридически законна и, следовательно, никакому дальнейшему контролю юридически не подлежит.

Но, отбросив идею контроля над Верховной властью, нельзя не признать, что в принципе, выдвигаемом Блюнчли, есть нечто совершенно верное.

Блюнчли старается ввести элемент свободы в самую классификацию государственных форм. Кроме образа правления, говорит он, характер государства определяется правом подданных, и на этом основании он делит государства на несвободные, полусвободные и свободные. К первым причисляются государства, в которых не существует контроля подданных над действиями власти; полусвободные суть все, в которых контроль допускается для меньшинства, а свободные — в которых контроль принадлежит всему народу.

Эта задача — обеспечить существование контроля со стороны подданных — совершенно реальна и настоятельна, если речь идет о контроле действий правительственного механизма, то есть относится к области управления (а не к самой Верховной власти). Достижение ее, однако, не при всех формах Верховной власти устанавливается одинаково: это опять такой пункт, который нынешним государственным правом совсем не разработан, а между тем он существенно важен.

Условия, необходимые для существования такого контроля со стороны тех, кто испытывает на себе применение мер, то есть подданных, состоят в следующем. Необходима легкость сравнения того, что есть, с тем, что должно быть. Это достигается установкой закона, определяющего, что должно быть, и рядом условий, облегчающих осведомление подданных о применении закона. В числе этих последних условий находятся все способы, которыми достигается осведомление общества с положением государственных дел, — гласность отправления их, доступность суждения о них устного и печатного и т. п. По прямому смыслу монархического принципа подданные несомненно должны иметь в этом отношении ряд прав. Славянофильская школа была совершенно права, когда усматривала в Древней Руси существование свободы мнения и суждения и признавала ее принадлежностью нашей монархической идеи. Но все эти права подданных, определяемые с точки зрения монархической идеи, должны складываться совершенно иначе, чем по идее демократической. Это уже, мне кажется, славянофилами совершенно не сознавалось. С точки зрения демократизма, это суть права прирожденные, неотменимые. Они принадлежат личности не потому, что ей даны государством, а потому, что личность в своем договоре с государством ими не поступалась. При идее монархической во всем, что касается государства, такие права даны и могут быть отменены. Эти права — наблюдения над действием управления, суждения о нем устного и печатного — собственно как права даны Верховной властью для исполнения обязанности подданных помогать ей в ее трудах на их благо. Такая обязанность, вытекающая из самого смысла монархической власти, ясно сознавалась у нас с древнейших времен в тех требованиях, которые цари предъявляли всем без исключения подданным.