С. Верховской - Бог и человек Страница 33

И Григорий Богослов исповедует неотлучность Св. Духа от Христа. Он даже говорит, что после вознесения Христова Св. Дух присутствует в праведниках «не только в Своем действии (энергии), как раньше, но сущностью, если можно так выразиться». Вряд ли можно допустить пребывание в нас самой сущности Божией. Мысль Св. Григория, вероятно, заключается в том, что до явления Христа, т. е. дарования нам возможности всецелого нового бытия, действие Духа Божия в людях было частично, после же того, как мы можем найти совершенный путь для всех сторон нашей жизни, и действие Духа в нас целостно, вся душа наша может быть объята Духом и приведена к богоподобию.

«Если будешь низко думать о себе, то напомню тебе, что ты — Христова тварь, Христово дыхание, Христова честная часть, а потому ты вместе и небесный и земной — приснопамятное творение. Ты — созданный бог, через Христовы страдания, идущий к нетленной славе». И тело будет преображено в будущем мире. Таким образом пессимизм Григория Богослова не относится, во всяком случае, к человеку, преображенному во Христе. Земной человек заслуживает низкой оценки. Дело только в том, что надо всегда отчетливо понимать, что причина мирового зла именно во зле, а не в человеческой природе. Пусть природа наша испорчена, но она никогда не испорчена всецело. Болезнь не есть смерть. Больной остается в известную меру здоровым; всецелое заболевание равносильно смерти. Опасность осуждения земного человека и заключается в том, что можно, увлекшись обличениями или исходя из ложных принципов, болезнь смешать со здоровьем, доброе со злым и осудить самую природу нашу, следовательно и Творца ее — Бога.

Всякое познание трудно для человека, даже познание внешнего мира. Познание духовного мира еще труднее. «Всякая истина и всякое слово для нас не–домыслимы и тайны». «Любомудрствовать о Боге можно не всякому… Любомудрствовать можно не всегда, не перед всяким и не всего касаясь, но должно знать — когда, перед кем и сколько». Познание безопасно для тех, кто стремится к чистому созерцанию, кто любит истину. Мы должны прежде всего богословствовать внутренно, всегда помня о Боге; но не всё и не всегда можно высказывать. Надо «о таинственном говорить таинственно и о святом свято», сохраняя верность Евангелию, Христу и Духу… Трудность богопознания может быть полезна человеку: приобретаемое с трудом и теряется с трудом: трудность богопознания внушает нам смирение и, вместе с тем, усилия, необходимые для познания, Бога, составляют нашу заслугу… Невозможно сказать с точностью, что знали о Боге ветхозаветные и новозаветные праведники. И они не знали самой сущности Божьей, хотя и были богодухновенны и имели многообразные откровения Божии.

Григорий Богослов не отрицает возможности богопознания, но он любит указывать на его ограниченность. «Божество непостижимо для человеческой мысли, и мы не можем представить Его во всей полноте. И Оно пребывает непостижимым не по зависти… как будто непостижимость может придать Ему более величия и сделать Его более достойным почитания». Только два объяснения непостижимости Бо–жией правильны: невозможность для нас постичь то» что бесконечно превышает нашу собственную природу, и нежелание Бога открыть Себя нам по причинам, зависящим от нас самих. Бог не превращает Себя в тайну, для того только, чтобы скрыться от нас или нас унизить. Глубоко греховно отказываться от богопознания или сознательно затемнять его, искусственно сгущая вокруг Бога) таинственность. Истинная тайна бытия Божия — Его превосходящее всякий ум совершенство, но богопознание есть прославление Бога и если Богу угодно для нашей же пользы временно скрыться от нас, то это не должно побуждать нас отойти от Бога.

Факт бытия Божия может быть познан всеми людьми, но содержание Божественного бытия может быть нами познано лишь отчасти, посколько Сам Бог открывается нам. Самый доступный путь богопознания — познание Бога, как Творца мира, через мир. Слова книги Исход, что Моисей видел Бога только «сзади», Григорий Богослов объясняет так, что Моисей созерцал Бога только через мир и был закрыт от Бога Христом. Смысл библейского рассказа, конечно, иной: Бог действительно явился Моисею, только не как Он есть Сам в Себе, а в Своем откровении… «Есть Бог — содержащая всё творческая Причина. Это наш учитель, и зрение и естественный закон». Бог необходим для устроения мира, для соединения и разделения в нем элементов и стихий, для поддержания порядка и законосообразного движения, для того, чтобы законы постоянно действовали в мире, и для самого возникновения каждого тварного существа.

«В нынешней жизни достигает до нас только тонкая струя и как бы малый отблеск Великого Света»… Один познает здесь Бога больше, другой меньше, но все относительно… Бог есть «Великий Ум», Который еще прежде создания мира «измышлял» идеи–первообразы всего сущего; в творческом действии Божием Его «мысль стала делом»; мудрое устроение мира, его гармоничность и красота извечно отражают Премудрость Божию. Человек, как разумное существо, соединение духовного и материального мира, умом своим близок Богу: «ум соединяется с Умом, как с ближайшим и наиболее сродным». Потому и Божественная природа Сына Божия вошла в единение с Его человеческой природой прежде всего через ум… Следовательно, как ни труден путь богопознания, он открыт человеку самой его богоподобной природой. Бог есть «светильник ума» и свет Его всецело просвещает человеческую душу. «Лучшее для меня, — говорит о себе св. Григорий, — как бы замкнув чувства, отрешившись от плоти и мира, без крайней нужды не касаясь ни до чего человеческого, беседуя с самим собою и с Богом, жить превыше видимого, всегда носить в себе Божественные образы, чистые, не смешанные с дольними и обманчивыми впечатлениями, быть и непрестанно делаться, как бы неомраченным зеркалом Бога и Божественного, приобретать ко свету свет, к менее ясному более лучезарный, пока не взойдем к Источнику тамошних озарений и не достигнем блаженного конца, когда действительность сделает ненужными зеркала…»[30]) В то же время Григорий Богослов сетует на то, что он «шел с тем, чтобы постигнуть Бога; с этой мыслью, отрешившись от вещества и вещественного, собравшись, сколько мог, сам в себя, восходил он на гору, но когда простер взор, едва увидел Бога «сзади» и то покрытый Камнем, т. е. воплотившийся ради нас Словом». «Вое–шедшему на гору» открылось только величие Божие, явленное в мире… Постижимость и непостижимость Бога провозглашается всем Св. Писанием и Преданием, но св. Григорий подчеркивает с особой мучительной остротой одновременную доступность и недоступность Бога людям; он часто справедливо свидетельствует о неудачах и границах нашего стремления к познанию Бога (особенно в земной жизни), но из этого неправильно было бы заключать, что он отрицает возможность богопознания и при том не только на основании умозаключений «из рассмотрения творений», по выражению догматистов, но в непосредственном созерцании. Все православное богословие сходится в том, что Бог «в Нем Самом», т. е. в абсолютном сверхсущем бытии Своем, непостижим, но «то, что окрест Его», т. е. Его самооткровение, действенное отношение к миру и человеку, творческие мысли и действия, могут быть познаваемы нами. Так думал и св. Григорий.

Об откровении Преев. Троицы Григорий Богослов учил, что в Ветхом Завете мы познаем Отца, в Новом — Сына, а Св. Дух открывается главным образом со времени Пятидесятницы, когда Он нисшел в Церковь. Мнение это справедливо лишь отчасти: и в Ветхом Завете много говорится о Сыне Божием и о Св. Духе, а жизнь и учение Христа еще до Его вознесения были свидетельством о всей Св. Троице.

Если св. Григорий допускал, несмотря на всю его трудность для нас, опытное познание Бога, то тем более он допускал возможность иметь рациональное познание о Боге. «От видимого возвел нас к Богу, — говорил он, — богодарованный и всем врожденный разум — этот первоначальный в нас и всем данный закон». Бытию мира и нашему мышлению присуща внутренняя логика, которая приводит нас к Богу. Наука устанавливает законосообразность и, тем самым, разумность тварного бытия, но эта законосообразность и разумность всегда ограничены и отрывочны и в мире и в нас самих. Если мы не можем свести во едино законы бытия, то существование их делается необъяснимым и самые законы, несомненно, недостаточно глубоко нами установлены, потому что понять что–либо до конца значит понять его связь с целым… Но ни в чем тварном, ни во всей вселенной, мы не находим последнего и общего основания разумности и цельности. Поэтому ум человеческий всегда приходит к идее Абсолютного Духа, от Которого происходит и законосообразность и разумность и единство твари и нашего разума… То же относится и ко всем сведениям, которые мы имеем о Боге: смысл каждого из них ведет нас логически к целостному, единому существу Божию… Можно возразить, что наша мудрость — не Божественная мудрость и то, что нам кажется разумным, может быть неразумным в глазах Божиих, но для Григория Богослова это соображение не было бы убедительно, так как человеческий разум и даже слово были для него сродны Божественным: истинная человеческая мудрость и соответствует Божественной и происходит от нее. Поэтому подлинное человеческое знание не противоречит знанию Бога. Это тем более так, что истинное знание может быть достигнуто человеком только в свете богооткровения или Божественного просвещения, которое сообщается нам не только в Св. Писании, но и во всем нашем чистом умозрении, посколь–ко Богу угодно ответить на наше искреннее стремление познать истину… «Как некое море сущности, неопределенное и бесконечное, простирающееся за пределы всякого понятия о времени и естестве, Бог одним умом оттеняется в один некий образ действительности, убегающий прежде, нежели будет уловлен, и ускользающий прежде, чем будет умопредставлен, столько же осияющий наш разум («владычественное в нас»), если он очищен, сколько быстрота летящей молнии озаряет взор». «Чтобы изобразить (в нашем разуме) Бога, мы, заимствуя некоторые черты из того, что окрест Бога, составляем какое–то неясное и слабое представление, по частям собранное из того и другого, и лучший у нас богослов не тот, кто все нашел (эти земные узы не вместят всего), но тот, чье представление (о Боге) шире, и кто образовал в себе более полное подобие или оттенок (или как бы ни назвать это) истины…» Мы видим, что св. Григорий допускает и озарения нашего ума Богом и познания откровений, явлений и действий Божиих (того, что «окрест Бога») и возможность собрать из многих источников учение о Боге, и все это может быть соединено нами в разумное понятие Бога. Григорий Богослов называет его «неясным и слабым», но не забудем, что он, очевидно, сравнивает наше понятие Бога с самой абсолютной истиной Божией: по сравнению с последней, наша мысль, конечно, крайне несовершенна. Даже глубочайшее и яснейшее понятие человека неизбежно ограничивает и умаляет бесконечную полноту бытия Божия. Если по общему мнению отцов даже человеческая наука о мире лишь очень приблизительно и частично постигает его, то что сказать о богопозиании! Читая отцов, вообще, никогда не надо упускать из вида, что они оценивают наше знание абсолютной мерой совершенного знания, о котором большинство людей и ученых не думают. Путь знания бесконечен, цель его абсолютна, но дорога открыта и о Боге можно знать всякому христианину неизмеримо больше, чем большинство из нас знает.