Александр Мень - Трудный путь к диалогу Страница 33

Значит, меньше всего вера в бессмертие является простым "утешением". В ней звучит властный призыв к действию. Опыт посмертной радости и полноты, так же как и опыт духовного мрака, - или, говоря в традиционных терминах, опыт "рая" и "ада" - коренится уже в этой жизни, откуда проецируется в вечность...

Пусть коротка наша жизнь и преходящи наши дела на земле. В свете вечности они приобретают непреходящий смысл. Вечность раскрывает перед нами огромный ослепительный горизонт, но к этой цели человек идет через свои посюсторонние дела. То, что делается "во времени" ради свободы, справедливости, приносит плод не только на земле, в истории, но и в посмертном становлении духа.

Помнить о краткости жизни не значит только констатировать очевидный факт, не значит жить в постоянном угнетении. Напротив, такая "память смертная" есть призыв к деятельности, к труду, к самоотдаче. "Память смертная" учит нас отделять несущественное от важного, ориентироваться на идеалы служения, учит бережно относиться к повседневному, к священному дару жизни.

Есть выражение "убить время", и мы часто забываем о его поистине зловещем смысле. Время - величайший дар, данный нам для развития личности, для обогащения ее любовью, для творческих усилий, для раскрытия огромных потенций духа. И если мы не ценим времени, мы действительно совершаем убийство.

Повторяю, духовный опыт человечества предполагает великую значимость наших посюсторонних дел. Вера в бессмертие помогает личности искать нравственной реализации, целеустремленно развивать в себе открытость и силы действенного добра.

Бессмертие едва ли может быть доказано математически. Будь это так, нравственный императив оказался бы чем-то навязанным, давящим, почти устрашающим. Поэтому человеку предоставлена свобода решения, свобода веры как абсолютного доверия к Высшему. Однако тот, кто принимает эту веру, должен со всей серьезностью отнестись и к ее предостережениям. Если дух неразрушим, то, что ожидает личность человека, жившего лишь для себя, сеявшего зло, погруженного в болото ничтожества и элементарных инстинктов? Что мы сеем во времени, то и пожнем в бесконечности.

Итак, нравственные претензии, предъявлявшиеся учению о бессмертии духа, по меньшей мере несправедливы.

Понятое во всей полноте, это учение озаряет смыслом нашу жизнь и наши каждодневные поступки.

Могут, конечно, спросить: а ведь есть люди, которые, не имея этой веры, все же отдают свои силы для добра?

Безусловно, как неразрушим дух, так и не может быть уничтожена ценность добра, даже если творящий его ничего не знает о Вечности. В Евангелии сказано о тех, кто, не подозревая, что служит Небу, служил братьям и был принят божественным Отцом, Который сказал, что сделанное для ближнего сделано для Бога. Значит, семена мужества, доброты, жертвенности, созидания, посеянные даже рукой человека, не ведающего о Вечности, дадут свои ростки.

Я знаю, что таких семян рассеяно неисчислимое множество на всем протяжении нашего столетия. Пусть оно отравлено ненавистью, беззакониями, унижением человеческого достоинства, войнами и расправами, оно не представляется мне периодом сплошного мрака.

И в недалеком прошлом, и сегодня мы можем, если внимательно приглядимся, открыть удивительные просветы человечности. Логически рассуждая, следовало бы ожидать почти повсюду полной нравственной деградации. Но вопреки всем стихиям зла "образ и подобие Божие" в человеке оказались началом достаточно стойким. Удивляет не зло в людях (оно закономерный продукт этической катастрофы) , а то, что в такое время свет не погас. Что в мир приходят все новые поколения, в которых чудесным образом дает о себе знать тайна Добра.

Многие сейчас задумываются, как укрепить эти ростки в обществе. Абстрактные идеалы и мертвые схемы, хотя бы и апеллирующие к "научности", едва ли смогут оказать тут большую помощь.

Наш, христианский, ответ достаточно ясен. Необходимо открыть доступ для естественного, органического развития духовности, для приобщения ее к тем подлинным религиозным ценностям, которые всегда были корнем и основанием культуры.

КОНТАКТ

Трудно спорить с тем, что кинематограф уязвим больше, чем любая другая область искусства, что фильмы морально устаревают куда быстрее произведений живописи или литературы. Причин для этого много, но, по видимому, проблема устаревания касается не только кино. Ведь и в других видах творчества не обходится без целого роя однодневок, которые вспыхивают и гаснут (а порой и вовсе не вспыхивают), словно огоньки ракет, еще при жизни авторов. Долгожитие дается лишь тем творениям, которые задевают в человеке нечто не зависящее от страны и эпохи. Это в полной мере относится и к кинематографу.

Есть фильмы, просмотр которых не оставляет в мыслях и чувствах никакого следа, будто их и не было. Но есть и такие, что побуждают зрителя обращаться к ним вновь и вновь, находить в них не замеченные прежде смысловые аспекты и измерения. Думается, что к подобным многомерным долгожителям следует отнести киношедевры Андрея Тарковского.

Родившиеся не в конъюнктурной спешке, не на злобу дня, они выношены и выстраданы в мучительной борьбе, внешней и внутренней,

Тарковскому суждено было сделать сравнительно немного, но это немногое дороже бесчисленного роя поделок и сериалов. Его фильмы не только продукт мастерства, а своего рода исповедь, смелый опыт символической автобиографии.

Мне не забыть, как завораживал меня и потрясал буквально каждый кадр в "Солярисе", "Зеркале", "Сталкере", и я думал о том, какой огромный путь должен был пройти творец этих глубоко философских вещей. Думал о нашем неуютном военном и послевоенном детстве, вспоминал низкие, обшарпанные домики Замоскворечья, унылую мужскую школу N 554, даже внешне походившую на казарму. Тарковский был у нас активным членом драмкружка и выделялся как фигура яркая и нестандартная. Учителя пеняли ему, что он, школьник, ходит в шляпе: тогда это называлось "быть стилягой". И мало кто в те годы догадывался, что скрыто за этим наносным эпатажем...

С картинами Тарковского - как с хорошими книгами. Их мало смотреть один раз. При новых встречах с ними возникают новые "прочтения". Порой даже кажется, что автор не всегда полностью осознавал, что он сделал. Впрочем, это не редкость в истории творчества. Нередко оно извлекает на свет Божий гораздо больше, чем задумал сам творец, что жило в его сознании. Бывает, что мастер с удивлением, почти со страхом смотрит на свое произведение. И тогда он ощущает правоту слов Алексея Толстого:

Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель.

Вечно носились они над землею, незримые оку.

Здесь обнаруживает себя тайна вдохновения - этого неразгаданного чуда человеческого духа.

Но подобно тому, как начинает сверкать камень, обработанный умелой рукой, так и дар, и вдохновение нуждаются в упорном труде воли и мысли. За фильмами Тарковского ощущается именно эта напряженная работа, неутомимый поиск, поход в неведомое.

Исключительно важно проследить, каково соотношение между "Солярисом" и "Сталкером" и фабульной литературной канвой, положенной в их основу.

Замечательный роман Станислава Лема о планетарном мыслящем Океане построен на гипотезе, согласно которой жизнь и сознание могут иметь во Вселенной совершенно иные формы, почти запредельные земным представлениям. С настойчивостью, свойственной многим большим писателям, Лем постоянно возвращался к этой идее в своих романах, повестях и рассказах.

Казалось бы, что могло так притягивать и волновать польского фантаста в подобного рода теме? Чувствуется, что для него она не просто игра ума. А ведь в своей теоретической книге "Сумма технологии" он сам признавал, что достоверных признаков существования космического "инобытия" нет. И тем более нет доказательств, что во Вселенной, подчиненной единым законам, эволюция должна пойти по каким-то немыслимым путям. Лем, кроме того, настаивает, что для материалиста идея уникальности разума на Земле "чудовищна" и "поразительна", а для спиритуалиста имеет "успокаивающий" характер. В действительности все наоборот. Именно, если видеть в основе мироздания только лишенные разума процессы, легко допустить, что они могут и не порождать разума, а если уж породили, то в силу случайности. Впрочем, это лишь к слову. Вернемся к вопросу: зачем Лему понадобилась идея внеземных разумов? Скорее всего, эта гипотеза позволяла ему переносить в космос свои раздумья и прогнозы о будущем Земли, о трансформациях мысли в пределах нашей планеты (так со времен Герберта Уэллса поступали и другие фантасты).

В "Солярисе" Тарковского все это есть: и мрачный призрак урбанистической цивилизации, и космос, и чужой непонятный разум, и главное проблема контакта. Однако темы, тревожащие польского писателя, в картине русского режиссера радикальным образом переосмысляются. У Тарковского речь идет не столько о контакте с проблематичными инопланетянами или будущим, сколько о Контакте в глубочайшем смысле - между людьми, между человеком и природой, между ним и самим Бытием. И этот лейтмотив приобретает в его фильмах трагическое звучание.