Валентин Свенцицкий - Диалоги Страница 33

   Страсти -- одно из самых страшных препятствий на пути христианского самосовершенствования. Их нельзя преодолеть без ожесточенной борьбы. Почему? Потому что: "...плоть желает противного духу, а дух -- противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы" (Гал. 5, 17). Эта внутренняя борьба так изображена апостолом: "...знаю, что не живёт во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. ...В членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. ...Итак тот же самый я умом моим служу закону Божию, а плотию закону греха" (Рим. 7, 18-19, 23, 25).

   Ты говоришь, что монашество проклинает женщину. Неправда. Оно проклинает тот соблазн, который исходит от неё для избравших монашеский путь. Монашество встало на путь девства -- и в плотском соблазне, естественно, видело страшного врага на этом пути. Оно объявило решительную борьбу этому соблазну. При чём же тут проклятие женщины? Ведь и женщины встают на путь иночества, и для них такой же соблазн несёт мужчина, и так же, как монаху повелевается бежать от красоты женского лица, монахине повелевается бежать от красоты лица мужского! Это не значит, что монашество проклинает мужчину. Монашество борется с соблазном. А для пути девства плотское влечение -- страшный соблазн, и потому оно бежит от него, как от "моровой язвы".

   Итак, в аскетическом подвиге каждого христианина нравственная задача поставлена совершенно ясно: надо побороть страсти, умертвить плоть. Надо распять плоть свою со страстями и похотями. Но разве это не есть сущность монашеского аскетизма? Подвижники прошли именно этот путь борьбы, и в своих творениях оставили нам в руководство все нужные указания, как идти по этому пути, как вести "невидимую брань", чтобы достигнуть победы. Монашеский подвиг "умерщвления плоти" -- это не искажение христианства, а его исполнение. Это прохождение того внутреннего пути, который должен пройти, без исключения, каждый!

   Неизвестный. Значит, все должны быть монахами?

   Духовник. Нет. Об этом я скажу дальше. Но внутреннюю борьбу с плотью должен пережить каждый непременно. И монашество, где эта борьба доведена до наибольшего напряжения и совершенства, с наибольшей полнотой осуществляет Евангельский идеал, а не искажает его.

   Неизвестный. Но почему же тогда Христос не мог быть монахом?

   Духовник. Потому, что монашество -- путь. А Христос -- совершенная истина. Но по человечеству Христос и примером Своим показал этот путь. Перед Своим общественным служением Он ушёл в пустыню. И пробыл там 40 дней. Он дал образ полного самоотречения, отвергнув искушения дьявола, предлагавшего Спасителю личное величие и власть над всем миром. Господь сказал ему: "Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи". Христос отверг соблазн плоти, отвергнув искушения дьявола, предлагавшего камни превратить в хлебы.

   Неизвестный. Но если совпадает Евангельское христианство с монашеским аскетизмом, почему же в христианстве основное чувство радости, а в монашестве -- чувство печали?

   Духовник. О какой радости и о какой печали говоришь ты? Монашество, проповедуя печаль, не посягает на благодатную христианскую радость. И христианство, говоря о радости, не отрицает монашескую печаль. Авва Исаия даёт монахам заповедь быть печальными, а апостол Павел говорит: "Всегда радуйтесь!" Но тот же апостол в другом месте говорит: "Печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть". Не о мирской печали, проповедующей смерть, говорит египетский подвижник, а о печали "ради Бога", той печали о грехах, которая постоянно должна сокрушать сердце истинного монаха. Но это не лишает его той радости, о которой говорит апостол. Ибо та радость -- от веры в Христа воскресшего и от надежды на своё спасение.

   Итак, в Евангелии указываются препятствия на пути нравственного совершенствования, которые должен преодолеть христианин. Эти препятствия -- мирские соблазны, личное самооутверждение и страсти. Преодолеть их можно уходом от мира, самоотречением и умертвлением плоти. Но всё это и составляет сущность монашества. Таким образом, оно не искажает, а осуществляет христианское учение.

   Неизвестный. Но ведь в первые века не было же монашества. Почему же эти задачи непременно должны быть задачами монаха, а не каждого христианина?

   Духовник. Это совершенно другой вопрос, и, чтобы ответить на него, надо рассмотреть историю монашества с её внутренней стороны.

   Неизвестный. Я очень прошу тебя об этом.

   Духовник. Во времена апостольские монастыря в нашем смысле не было. Но значит ли это, что его вообще не было? Нет. Монастырь был. Но он был в миру, и были монахи, хотя они не носили монашеских одежд.

   Неизвестный. Что ты разумеешь под этим?

   Духовник. Всю первоначальную Церковь. Вся она была ничем иным, как монастырём в миру, а все христиане -- монахами в этом монастыре.

   Неизвестный. Я всё-таки тебя не понимаю.

   Духовник. Первоначальная Церковь не ограждала себя внешними видимыми стенами, но она самым решительным образом отделялась от мира. И все христиане ставили перед собой те нравственные задачи (разумеется, кроме безбрачия), которые впоследствии стали задачами специально монашескими.

   Разверни книгу Деяний, и ты сразу увидишь этот монастырь. Что было основным жизненным делом христиан? Молитва. Они жили молитвенною жизнью. Жили для Бога и в Боге. "Все они единодушно пребывали в молитве и молении, с некоторыми жёнами и Мариею, Материю Иисуса, и с братьями Его" (Деян. 1, 14). Это было в Иерусалиме, в горнице, где после вознесения Господа собрались ближайшие Его ученики. Здесь, помолившись, они бросили жребий и избрали Матфея апостолом, вместо отпавшего Иуды, здесь сошёл на них Дух Святой в огненных языках, здесь получили они благодатные дары и вошли в постоянное и реальное молитвенное общение с Богом. Эти первые дни в жизни Церкви были днями постоянной молитвы. И когда община христиан быстро разрослась до нескольких тысяч человек -- это молитвенное основание их жизни осталось неизменным: "и они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах" (Деян. 2, 42).

   Когда дальнейший рост общины стал отвлекать от молитвы, так как явились различные хозяйственные заботы, были избраны специальные для этого лица -- дьяконы, чтобы апостолам дать возможность "постоянно" пребывать в молитве и служении слова. Посмотри дальше на жизнь этой первоначальной Церкви апостольского времени, и ты ясно увидишь в ней те самые черты, которые теперь мы связываем с "монастырём". Их внутренняя жизнь была исполнена благодати и истинно церковного единства. И если применять теперешние наши понятия -- это был идеальный монастырь, не видимо, а внутренне воздвигнутый в миру. "Все же верующие были вместе и имели всё общее" (Деян. 2, 44). "У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее" (Деян. 4, 32).

   Они не уходили в пустыню. У них не было высоких каменных стен, но никакие каменные стены не могли так оградить от "мира" Святую Церковь, как это делало то внутреннее отношение к мирской жизни, которое было у первых христиан. Духовная невидимая ограда этого монастыря была надёжнее всяких стен, потому что она ставила монастырь вне мира -- не в смысле внешней обособленности, а в смысле того ясного и всеми чувствуемого различия благодатной природы Церкви и злых стихий мира, о которых говорит апостол: "...кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу" (Иак. 4, 4). О том, как обособленно жила Церковь, не смешиваясь с мирской жизнью, хотя и пребывала в миру, видно из следующих слов Деяний: "Из посторонних же никто не смел пристать к ним" (Деян. 5,13). Они проповедовали миру Слово Божие, свидетельствовали о Воскресении Спасителя, несли этому миру благую весть о спасении, и число верующих росло с каждым днём, "народ благословлял их". Но внутренняя жизнь Церкви делалась доступной только для тех, кто уже становился верным. Мир в свою жизнь они не допускали. И это соблюдалось с величайшей строгостью.

   "Кто приходит к вам и не приносит сего учения, того не принимайте в дом и не приветствуйте его" (2 Ин. 1, 10). Эти кажущиеся жестокими слова были обращены к миру, и произнёс их Апостол любви Иоанн.

   Но Церковь всё увеличивалась по своему составу. В неё входили массы язычников. Понемногу стушёвывалась грань между Царством не от мира сего, святою Церковью и окружающей это Царство мирской жизнью. Всё более и более проникал в Церковь мирской, чуждый христианству дух. Это начинало тяготить наиболее ревностных христиан, стремившихся во всей полноте сохранить внутреннюю церковную жизнь апостольского времени и решительно не желавших обмирщения Церкви. Эти ревностные христиане, носители истинного Духа Церкви, стали во имя чистоты христианской и церковной жизни порывать внешнюю связь с миром. Они уносили от мирских соблазнов в своё уединение чистоту жизни первых христиан и являлись истинными светочами христианства. Мало-помалу такое стремление к внешнему отделению от мирской жизни распространялось повсюду, и Церковь выдвинула против натиска мирских стихиймонастыри, как твердыню христианства, где чистота Апостольской Церкви ограждалась внешним разрывом с мирской жизнью. Отдельные подвижники уходили из этих монастырских общежитий, потому что общежительные монастыри всё же жили в соприкосновении с миром, и в них неизбежно проникал, хотя бы отчасти, мирской дух. Это были пустынники, анахореты, столпники, затворники -- те великие подвижники, которые возвышались над общей цепью монастырских высот как отдельные недосягаемые вершины.