Исаак Сирин - Сочинения Страница 35

И другой еще сказал: «Когда видит кто различные лица, и слышит разнообразные голоса, несогласные с духовным его занятием, и вступает в собеседование и в общение с таковыми, тогда не может он найти свободного времени для ума, чтобы видеть себя втайне, привести себе на память грехи свои, очистить свои помыслы, быть внимательным к тому, что представляется ему, и сокровенно беседовать в молитве».

И еще: «Чувства сии подчинить власти души невозможно без безмолвия и отчуждения от людей, потому что разумная душа, быв существенно соединена и сопряжена с сими чувствами, и своими помыслами невольно увлекается, если человек не будет бодрствен в сокровенной молитве».

И еще: «Сколько доставляет услаждения, как веселит, радует бодрствование и очищает душу своим пробуждением, а вместе молитвою и чтением, наипаче знают сие те, которые во всякое время жизни своей в этом бывают занятии и живут в самом строгом подвижничестве».

Посему и ты, человек, любящий безмолвие, сии указательные мановения отеческих словес положи пред собою, как некоторую цель, и к сближению с ними направляй течение своего делания. А прежде всего ухитрись дознаться, что наипаче надлежит согласить с целию твоего делания. Ибо без этого не возможешь приобрести ведения истины; и в сем потщись с преизбытком показать свое терпение».

Молчание есть тайна будущего века, а слова суть орудие этого мира. Человек–постник пытается душу свою молчанием и непрестанным постом уподобить естеству духовному. Когда человек в божественном своем делании отлучает себя на то, чтобы пребывать в своем сокровенном, тогда посвящается он в сии тайны; и служение его бывает исполнено Божественных таинств, а чрез оные и невидимых Сил, и святыни господствующей над тварями Власти. И если некоторые отлучали себя на время, чтобы войти им в Божественные тайны, то были ознаменованы сею печатию. И некоторым из них вверяемо было, к обновлению стоящих на средней степени, обнаружение таин, сокрытых в неведомом Господнем молчании, потому что послужить таковым тайнам было бы неприлично человеку, у которого наполнено чрево и ум возмущен невоздержанием.

Но и святые не дерзали на беседование с Богом и не возносились до сокровенности таин, разве только при немощи членов, при бледном цвете лица от любви к алчбе и от безмолвного ума и при отречении от всех земных помыслов. Ибо когда, по долгом времени, в келии твоей, среди дел труда и хранения того, что сокровенно, и при воздержании чувств от всякой встречи, осенит тебя сила безмолвия, тогда сретишь сперва радость, без причины овладевающую, по временам, душою твоею, и потом отверзутся очи твои, чтобы, по мере чистоты твоей, видеть крепость твари Божией и красоту созданий. И когда ум путеводится чудом сего видения, тогда и ночь, и день будут для него едино в славных чудесах созданий Божиих. И с сего времени в самой душе похищается чувство страстей приятностию сего видения; и в оном–то, в следующем за ним порядке, начиная с чистоты и выше, восходит ум еще на две степени мысленных откровений. Сего да сподобит Бог и нас! Аминь.

Слово 43.

О разных предположениях и о том, какая нужда в каждом из них

Чувство духовное такого качества, что принимает в себя созерцательную силу, подобно зенице телесных очей, имеющих в себе чувственный свет. Мысленное созерцание есть естественное ведение, присоединенное к естественному состоянию; и оно называется естественным светом. Святая сила есть дарование солнца рассудительности, поставленного между светом и созерцанием. Природы суть нечто среднее, созерцаемое рассудительными при свете. Страсти суть как бы твердая какая сущность; они занимают средину между светом и созерцанием и препятствуют при созерцании различать разнообразие вещей. Чистота есть прозрачность мысленного воздуха, в недрах которого воспаряет внутреннее наше естество. Если ум нездрав в естестве своем, то недейственно в нем ведение, как и телесное чувство, когда от каких–нибудь причин повреждено, теряет зрение. Если же ум здрав, но нет в нем ведения, то без него не различает ум духовного, как и глаз, здоровый в целом своем составе, бывает нередко слаб относительно к чувственному зрению. А если во всем этом сохранено, что чему свойственно, но не близка благодать, то в деле различения остается все сие недейственным; как и в часы ночи, поелику нет тогда солнца, глаза бывают неспособны разбирать предметы. И когда все (то есть и глаз, и зрение) здорово и само в себе совершенно, но некоторые вещи не различены или не различаются, то сим исполняется сказанное: …во свете Твоем узрим свет (Пс.35:10). Если же благодать мысленного Солнца бывает близка, возбуждает к желанию, поощряет и делает бодрственным, но нет в уме чистоты, то он подобен пустому воздуху, который непрозрачен [ [36]] от густоты облаков и темных веществ, удобно возносящихся к солнечному свету, веселящему нас приятностию сего видения.

Когда зрение нетвердо в различении, тогда и естество слабо в деятельности. Душе ощупать приятность воссиявающего над всем второго Солнца препятствует наложенное на нее телесное, которое закрывает собою озарения истины, так что они не доходят до нас. Впрочем, с нуждою сыскивается все это нами сказанное, — и потому, что трудно в одном человеке найти все это в целой совокупности, без недостатка и укоризны, и потому, что не могут многие достигать совершенства в одном каком–либо духовном ведении. Недостаток же сей бывает по следующим причинам: по недостаточности разума, по беспорядочности воли, по несоответствующему цели положению, по оскудению чистоты, по неимению учителя и руководителя, по удержанию благодати (сказано: Мужу скупому не лепо есть богатство и обладание великим, Сир.14:3), по препятствиям от обстоятельств, от места и от нравов.

Истина есть ощущение по Богу, какое только вкушает в себе человек ощущением чувств духовного ума. Любовь есть плод молитвы; и от созерцания своего возводит ум к ненасытному ее вожделению, когда ум пребывает в ней без уныния, и человек умом только в молчаливых помышлениях разумения молится пламенно и с горячностию. Молитва есть умерщвление понятий, свойственных воле плотской жизни. Ибо молящийся прилежно есть то же, что умерший для мира; и терпеливо пребывать в молитве значит отречься человеку от себя самого. В самоотвержении души обретается, наконец, любовь Божия.

Как от семени пота постов произрастает колос целомудрия, так от сытости — распутство и от пресыщения — нечистота. При алчущем и смиренном чреве никак не проникают в душу срамные помыслы. Всякая поглощаемая снедь прибавляет собою влаг и делается естественною в нас крепостию. И когда орудные члены, от происшедшего в них напряжения целого тела, делаются полными, и при этом случится увидеть что–либо телесное, или в сердце невольно возбудится что–либо вместе с помыслом, тогда от помысла внезапно приходит в движение что–то приятное и распространяется по всему телу. Хотя ум целомудренного и непорочного в своих помыслах крепок, однако же оным ощущением, происшедшим в членах, тотчас возмущается рассудок его, и как бы с высокого какого места нисходит он со своего места, на котором стоит; и святость помыслов его колеблется, и светлое целомудрие оскверняется мятежом страстей, вошедших в сердце при распадении членов. Тогда половина силы его изнемогает, почему можно сказать, что забывает он и первую цель надежды своей, и прежде нежели вступит в борьбу, без борьбы оказывается пленником, без усилия врагов своих делается подчиненным воле немощной плоти. Ко всему этому понуждает волю доброго человека сильное произволение непрестанного насыщения. Хотя бы и твердо пребывал он в пристани целомудрия, однако же пресыщение склоняет его предаться тому, чего никогда не хотел бы он допустить в сердце свое. И как скоро уснет один помысл, окружает его сборище помыслов, заключающих в себе пустые и срамные мечты; и это чистое ложе его делает виталищем блуда и позорищем видений. Когда же в упоении помыслов приобщится беседе с ними, то осквернит преподобные свои члены без приближения жены, тогда волнуется ли и кипит ли так от бури какое море, как мятется ум, подвергшийся силе волн, от пресыщения чрева возбуждаемых на него морем плоти его?

Как просветляется красота твоя, целомудрие, возлежанием на голой земле, трудом алкания, отъемлющего у тебя сон, злостраданием плоти, которая, при воздержании от яств, между ребрами и чревом делается подобною глубокому рву! Всякая снедь, приемлемая нами внутрь, и всякое упокоение образуют в нас срамные подобия и безобразные призраки; и они рождаются, выходят наружу, делаются видимыми в сокровенной области ума нашего и раздражают нас к тайному сообщению в делах срамных. А пустота чрева и мысли наши делает страною пустынною, не тревожимою помыслами и безмолвствующею от всех мятежных помыслов. Чрево же, наполненное от пресыщения, есть область привидений; и пресыщение делает его четыревратным для нелепых мечтаний, хотя будем и одни в пустыне. Ибо говорят, что пресыщение вожделевает многого.