Джозеф Кэмпбелл - Тысячеликий герой Страница 36

Таким образом, можно сказать, что современная терапевтическая цель, заключающаяся в возвращении к жизни, в конечном итоге достижима благодаря древнему религиозному учению, только круг, пройденный Боддхисаттвой, является большим кругом; и его отход от мира рассматривается не как упущение, а как первый шаг на этом благородном пути, в отдаленнейшей поворотной точке которого достигается понимание глубокой пустоты вселенского круга. Такой идеал хорошо известен также и в индуизме человек, свободный в жизни (jtvan mukta), не имеющий желаний, сострадательный и мудрый «Истинный йог видит Меня во всех существах, и также видит все существа во Мне. Такой йог поклоняется Мне и всегда остается во Мне, при всех обстоятельствах»[125].

Существует сказание о последователе Конфуция, который обратился к двадцать восьмому буддийскому патриарху, Бодхидхарме, с просьбой “успокоить его душу’. Бодхидхарма ответил: ‘Покажи мне ее, и я успокою ее”. На что конфуцианец сказал: ‘В этом моя беда, я не могу найти ее”. Тогда Бодхидхарма сказал: ‘Твое желание исполнено’. Конфуцианец понял и ушел с миром[126].

Те, кто знают не только то, что Вечный живет в них, но и то, что и они и все вещи в действительности есть Вечный, обитают в рощах исполняющих желания деревьев, пьют напиток бессмертия и повсюду слышат неслыханную музыку вечного согласия. Они бессмертны. Даосские пейзажи Китая и Японии в высшей степени выразительно передают божественность этого земного состояния. Четыре благоволящих животных — феникс, единорог, черепаха и дракон — обитают в ивовых садах, бамбуковых рощах, средь слив, в дымке священных гор, невдалеке от высокочтимых сфер. Мудрецы с изможденными телами, но вечно молодыми душами медитируют среди этих скал, скачут верхом на странных символических животных через вечные потоки или восхитительно беседуют за чашкой чая под звуки флейты Лай Цзай-хо.

Хозяйкой земного рая китайских бессмертных является сказочная богиня Хси Ванг My, «Золотая Мать Черепахи». Она живет во дворце на горе Кун-лун, окруженном благоухающими цветами и золотой стеной вокруг сада, с зубчатыми башнями из драгоценных камней[127]. Она есть чистая квинтэссенция западного ветра. Ее гостей на «Празднике Персиков» (празднуется, когда созревают персики, один раз каждые шесть тысяч лет) обслуживают грациозные дочери Золотой Матери в беседках и павильонах у Озера Драгоценных Камней. В нем играют воды удивительного источника. Подаются костный мозг феникса, печень дракона и другие мясные кушанья; персики и вино даруют бессмертие. Слышна музыка невидимых инструментов; песни, что слетают с бессмертных уст; танцы девиц, которых можно здесь видеть, являются проявлениями радости вечности во времени[128].

Церемонии чаепития в Японии устраиваются в духе даосского земного рая. Помещение для чайной церемонии, которое называется «обителью фантазии», является эфемерным строением, сооружаемым, чтобы огородить момент поэтической интуиции. Называемое также «обителью пустоты», оно лишено украшений. Временно там вешается одиночная картина или ставится композиция из цветов. Домик для чаепития называется «обителью несимметричного»: несимметричное предполагает движение; намеренно незаконченное оставляет вакуум, в который может погружаться воображение наблюдателя.

Гость подходит к нему по садовой дорожке и должен пригнуться, чтобы пройти через низкий вход. Он почтительно кланяется картине или композиции из цветов, кипящему чайнику и занимает свое место на полу. Простейший предмет, обрамленный господствующей в чайной церемонии простотой, выделяется своей загадочной красотой, его безмолвие хранит тайну существования во времени. Каждому гостю предоставляется возможность почувствовать это в самом себе. Таким образом, каждый гость созерцает вселенную в миниатюре и начинает осознавать свое скрытое родство с бессмертными.

Великие мастера чайных церемоний стремились создать момент, подводящий к переживанию божественного чуда; затем это ощущение из чайного домика переносилось в дом; а из каждого дома переходило на всю нацию[129]. На протяжении длительного и мирного периода Токугавы (1603 — 1868), до прихода Коммодора Перри в 1854 г., весь уклад японской жизни настолько был пропитан значимой формализацией, что бытие до мельчайших деталей превращалось в сознательное выражение вечности, а сам ландшафт — в святилище. Подобным же образом по всему Востоку, по всему античному миру и в доколумбовой Америке общество и природа являли разуму невыразимое. «Растения, камни, огонь, вода — все они живые. Они смотрят на нас и видят наши нужды. Они видят, когда у нас нет ничего, чтобы защитить себя, — говорил старый рассказчик из племени апачей, — и именно тогда они открываются и заговаривают с нами»[130]. Это то, что буддисты называют ‘проповедью неодушевленого’.

Однажды один индусский аскет прилег отдохнуть у священного Ганга, положив ноги на принадлежащий к символам Шивы «лингам» (сочетание фаллоса и вульвы, символизирующее соединение Бога со своей Супругой). Проходивший мимо жрец. Увидел отдыхающего в таком положении мужчину и отчитал его. «Как осмелился ты осквернить этот символ Бога, положив на него ноги?» — гневно обратился он к нему. Аскет ответил: Добрый господин, я сожалею об этом, но не могли бы вы взять мои ноги и положить туда, где нет такого священного лингама?» Жрец схватил аскета за лодыжки и повернул ноги вправо, но когда он опустил их, из земли вырос фаллос, и ноги по — прежнему попирали его. Жрец снова подвинул их, и другой фаллос принял их. «Я понял!» — сказал посрамленный жрец, поклонился отдыхающему святому и отправился своей дорогой.

Третий удивительный момент мифа о Боддхисаттве заключается в том, что первое чудо (а именно двуполая форма) символизирует второе (тождественность вечности и времени). Ибо на языке божественных образов мир времени является великим материнским лоном. Жизнь в нем, зачатая отцом, состоит из ее тьмы и его света. Мы были зачаты в матери и жили в ней отделенные от отца, но когда мы покидаем лоно времени в момент нашей смерти (которая является нашим рождением в вечность), мы попадаем в его руки. Мудрые понимают, даже пребывая в этом лоне, что они пришли от отца и вернутся к нему; в то время как очень мудрые знают, что он и она по существу есть одно.

В этом заключается смысл тех тибетских образов соединения Будды и Боддхисаттвы со своими собственными женскими аспектами, которые казались такими непристойными многим христианским критикам. Согласно одному из традиционных взглядов на эти вспомогательные средства медитации, женскую форму (тибетское: уит) следует рассматривать как время, а мужскую (yab) — как вечность. Объединение этой пары дает начало миру, в котором все вещи являются одновременно преходящими и вечными, созданными по образу этого самопознавшего себя полумужского — полуженского воплощения Бога. Посвященный через медитацию подходит к воспоминанию этой Формы форм (yab — yum) внутри себя. Или же, с другой стороны, мужскую фигуру можно рассматривать как символизирующую инициирующий принцип и путь инициации; в этом случае женская представляет цель, к которой ведет инициация. Но этой целью является Нирвана (вечность). Таким образом, получается, что обе фигуры, мужскую и женскую, следует попеременно представлять себе и как время, и как бесконечность. То есть обе они суть одно и то же, каждая есть и то и другое, и двойственная форма (yab — yum) является лишь следствием иллюзии, которая сама по себе, однако, ничем не отличается от просветления[132].

Это высшее выражение великого парадокса, посредством которого раскалывается стена, образуемая парами противоположностей, и инициант допускается к видению Бога, который, создавая человека по своему подобию, сотворил его мужчиной и женщиной. В правой, мужской, руке он держит молнию, которая является наиболее полным соответствием его мужского образа, в то время как в своей левой руке он держит колокол, символизирующий богиню. Молния представляет одновременно и путь и вечность, тогда как колокол — «просветленный дух»; звук этого колокола есть прекрасный голос вечности, который слышим для чистого ума во всем мироздании, а следовательно и в себе самом[133].

Именно этот колокол звонит во время христианской мессы причастия в тот момент, когда Бог, благодаря силе слов освящения, нисходит в хлеб и вино. Таково же и христианское толкование смысла происходящего: Et Verbum caw factum est[134] , или, иными словами, «Драгоценный камень — в Лотосе»: От mani padme hum[135].

6. Вознаграждение в конце пути

Принц Острова Одиночества шесть дней и ночей оставался на золотом ложе со спящей королевой Туббер Тинти. Ложе помещалось на золотых колесах, которые непрерывно вращались Ложе катилось по кругу, не останавливаясь ни днем, ни ночью. На седьмой день он сказал: «Пришло время оставить это место». И он сошел с ложа и наполнил три сосуда водой из огненного колодца. В золотой комнате стоял золотой стол, а на столе лежала баранья нога и хлеб; и если бы все люди Эрина на протяжении двенадцати месяцев ели со стола, эта баранья нога и этот хлеб не убавились бы.