Георгий Флоровский - Избранные богословские статьи Страница 36

Автор заверяет, что его взгляды — «не компромисс и не безразличие», но нормальный modus vivendi, «т. е. сознательные отношения свободы и терпимости между всеми Христианами, необходимые для экуменической жизни» (стр. 118). Как ни удивительно, именно на таком фундаменте он собирается строить «экуменическое единство». Рамки этого «единства» он распространяет до бесконечности. Он вводит понятие «Либеральных Христиан» и стремится включить в «экуменическое сообщество» всех, кто «хочет быть и называться христианами», невзирая на их реальные взгляды на Христа. Им следует задавать только один вопрос: «Исповедуешь ли ты себя Христианином, хочешь ли носить имя Христа?» И далее: «Хочешь ли пребывать в сообществе с другими Христианами, чувствуешь ли в себе какую–то связь с другими «овцами иного стада», но все же следующими за Христом?» Утвердительный ответ на эти, довольно–таки пустые вопросы, по мнению автора, достаточен «для принятия в экуменическое сообщество» (стр. 176 и далее). Автор недоволен ограничением, накладываемым на членство в Экуменических «организациях»: признавать Христа своим Богом и Спасителем. Такая догматическая «основа» для организации необходима; но для автора это означает лишь то, что никакой организации рядом с «экуменической реальностью» делать нечего. «Мы не имеем права исключать из благодати Христовой тех, кто любит Его — пусть их любовь вызвана лишь привлекательностью образа или «научным» интересом к Нему» (стр. 71). «Хотя многие Христиане и могут заблуждаться относительно Христа и расходиться во мнениях между собой, однако само Его имя прочнее стали соединяет их с теми Антиохийскими учениками, которые впервые назвали себя Христианами». Он отбрасывает то естественное возражение, что одно и то же название может употребляться в разных смыслах, и восклицает патетически: «Как будто человеческая слабость и глупость может аннулировать или ослабить силу, заключенную в Имени Бога! Как будто Имя не способно жить и действовать само по себе, вне зависимости от его правильного или неправильного истолкования!» (стр. 136 и пр. 2). С другой стороны, «название «Христианин» указывает на главное в человеке: направление воли, признание высших духовных ценностей, предмет любви и почитания» (стр. 179). В этих утверждениях чувствуется какая–то путаница… «Направление воли» неотделимо от того, кого или что именно человек избирает «предметом любви и почитания», следовательно, если концепции христианства различаются и противоречат друг другу, и направление воль будет разное. Очевидно, искренняя и чистосердечная вера во все, что исповедуется в Никейском Символе — не то же самое, что «научный интерес» к Галилейскому проповеднику.

Может ли «направление воли» быть одинаково в том и другом случае? Включит ли автор в свое «экуменическое сообщество» людей, подобных пастору Кальтоффу, который хотел продолжать служение в Христианской общине, отрицая земную жизнь Иисуса? Кальтофф был готов называть себя в каком–то смысле «Христианином». И можно ли исключать из проектируемого «экуменического сообщества» тех продвинутых иудеев, которые не только испытывают «научный интерес» к Христу, но и готовы признать его одним из величайших моралистов еврейской нации? 

Однако автор идет дальше, чем требует простая «терпимость». Он предполагает, что «Экуменическое откровение» затемняет собою все, открытое в ходе истории. Он полагает, что, поскольку различные концепции относятся к «одной и той же» реальности, все они являются частями откровения Христова. В них не просто содержатся зерна истины; нет, Сам Христос открывает Себя в хаосе и смешении человеческих ошибок. «Разделенное Христианство», при всей своей исторической нетерпимости и непримиримости, имеют некое аутентичное «Откровение», или даже новую «Христофанию». «Это действительно откровение: в нем наши духовные очи поистине открываются для видения внутреннего невидимого образа Христа в Христианах» (стр. 207). Это новое «Экуменическое откровение» закрывает собою все, открытое в историческом измерении, на «феноменальном плане существования Церкви», как выражается автор (стр. 201), то есть существующую Церковь с ее догматами, канонами и обрядами. Все становится истинным «образом» Христа. Человеку остается лишь принять новое видение, «независимое от логики». Можно предположить: и независимое от истины. Можно спросить, вправду ли св. Афанасий и Эрнест Ренан говорили об «одном и том же Христе»? Автор серьезно утверждает, что Пантократор Византийской иконы и «Галилеянин» Уде — «образы» одного и того же Христа.

Выдающийся русский философ прошлого столетия пишет в своих воспоминаниях, что он потерял веру в детстве и однажды по какому–то случаю признался своей матери, что «уважает Иисуса». Мать, незнакомая с новыми «экуменическими постулатами», разрыдалась. Для нее это звучало богохульством. В новой «экуменической» интерпретации это — еще один законный способ выражения Христианского ученичества. Однако похоже, что бедная старушка лучше понимала суть Христианства. Трудно понять, как может человек быть «Христианином», отвергая все догматы, каноны и установления Господни как «человеческие измышления» и «суеверия». И «разными истолкованиями» тут не оправдаешься.

Разумеется, члены «экуменического сообщества», проповедуемого автором, должны мыслить «независимо от логики» и смотреть на мир, не отделяя правды от лжи. Однако многие читатели книги не смогут «освятить свой рассудок» и отвергнуть свою веру. Само предложение sacrificio del inteletto [заклания ума], возможно, покажется им актом давления и насилия. Их протест, скорее всего, никогда не достигнет ушей автора; он всегда сможет укрыться за стенами «парадоксализма» и обвинить своих оппонентов в «конфессиональной зашоренности», духовной близорукости или даже слепоте. Однако остается вопрос: как можно построить «экуменическое сообщество» на зыбучем песке человеческих мнений? Автор постоянно повторяет, что принадлежность к этому «сообществу» не зависит от самых резких разногласий по вопросам веры с членами того же единого открытого «Общества». И это «Общество» проникает в Тайны Божии глубже, чем все возможные Церкви или деноминации, запертые в узких рамках «догматов, канонов и обрядов» (стр. 211). «Церкви» здесь во множественном числе, ибо, согласно автору, «единой Христианской Церкви» просто «не существует» (стр. 30).

Он готов даже отдать должное отличительным достоинствам и достижениям «своей собственной Церкви» — единой из многих существующих. Все «конфессии» в конечном счете отражают одну «тайну». Однако из своих молитв о Христианском единстве он исключает все «конфессиональные» черты. Эта молитва будет неискренней, если все молящиеся не «откажутся полностью от своих конфессиональных идеалов». Единство не должно знать границ. «Но это молитвенное освобождение от всех конкретных условий, от всякой церковной мишуры означает восхождение к вершинам духа, доступным лишь немногим» (стр. 156). Эта молитва должна быть «апофатической»; возможно, это вовсе и не молитва о Единстве Церкви, ибо невозможно представить себе «церковь» без конкретных черт. Настоящий камень преткновения создает для автора фраза: «Да будет едино стадо и един пастырь». При произнесении этой молитвенной фразы очевидно возникает некая «двойственность», ибо Римо–Католики, Православные и Протестанты понимают ее по–разному.

Совершенно неясно, почему здесь автора так смущает эта «двойственность», которую он во всех остальных случаях принимает совершенно спокойно. Почему его не расстраивает тот факт, что «Имя Иисуса» для Православного и «Либерального Христианина», очевидно, имеет разные значения (и это еще мягко сказано). В любом случае неясно, что же он понимает под словами из Писания: «едино стадо»? Очевидно, это относится к истории, а не к «вершинам духа, открытым лишь для немногих». Автор озабочен очень частной и мелкой проблемой, которую ошибочно принимает за главную проблему Экуменизма, а именно, проблемой экуменической встречи. Верно, что экуменическое движение создало «новую атмосферу» в меж–христианских отношениях (стр. 20). Люди различной конфессиональной принадлежности и различных воззрений собрались вместе и столкнулись друг с другом лицом к лицу. Неизбежно встает следующая практическая проблема: что означает это собрание несогласных друг с другом Христиан, что они должны думать друг о друге и как друг с другом обращаться? Наш автор не надеется на примирение различных мнений и вероучительных систем. В то же время на него производит впечатление дружелюбность этих встреч. Экклезиологические барьеры оказались не непреодолимы. На свете множество различных систем, и ни одна из них не должна смотреть на себя как на единственно истинную (стр. 24 и далее). Этот аргумент весьма неубедителен.

Автор предпочитает бороться с проблемой разъединения иным путем. «Я, естественно, считаю свою Церковь истинной — поэтому к ней и принадлежу; и, будучи истинной Церковью, она уникальна. Но это не дает мне права осуждать другие церкви» (стр. 91). Однако вопрос не в том, что для меня «естественно», но в том, где правда. Автор напрасно усложняет проблему ложными предрассудками. В его интерпретации «вера», т. е. «первичная интуиция», «радикально отличается от процессов, которые мы называем знанием» (стр. 126). Соответственно, «знаки Церкви», notae Ecclesiae, «не могут быть предметом веры» (стр. 129). Иными словами, идентифицировать Церковь невозможно.