Иустин (Попович) - Достоевский о Европе и славянстве Страница 37

Чувство искреннего смирения и всеответственности — главная отличительная черта и других героев Достоевского, которые или идут путем личного самосовершенствования, или напряженно ищут высший смысл в этой жизни и мире. Это мы видим в Мите и в Грушеньке, в Раскольникове и Соне, в Ване и Неточке, в Разумихине и в Степане Трофимовиче, в Шатове и в Версилове. Это чувство свойственно в большей или меньшей мере и другим личностям в произведениях Достоевского. И это так потому, что это чувство, без сомнения, было частью души самого Достоевского. Во всем его существе было разлито это необычайно живое и непреодолимо реальное ощущение личной всегреховности и всеответственности. Это он отразил в "Сне смешного человека". В этом произведении он описывает людей и землю в ее безгрешном состоянии, до того, как люди впали в грех и познали зло. Счастье их бесконечно и трогательно. Но эту счастливую и безгрешную землю развратил он, он сам — Достоевский! "Знаю только, что причиною греха был я, — заявляет он. — Как скверная трихина, как атом чумы, заражающий целые государства, так и я заразил собою всю эту счастливую, безгрешную до меня землю". И все потонуло в сладострастии, в жестокости, в ссорах, во вражде, в тоске и страданиях. Безмерное страдание и ужасающее отчаяние стали уделом всех людей на земле и всей твари [342].

Только исключительные избранники рода людского, к которым, без сомнения, принадлежит Достоевский, могли так исключительно глубоко чувствовать трагедию человеческого существа и внутри себя разглядеть истоки этой трагедии. Это — апофеоз всечеловечности. Человек обнаруживает в себе таинственным образом, что он действительно виновен во всех страданиях рода людского и ответственен за всех и вся на земле. Это Достоевский исповедует косвенно и прямо: косвенно — через своих героев прямо — в "Сне смешного человека". Свое чувство и сознание всегреховности и всеответственности, которое для него — жестокая и очевидная реальность, он обнародует как сон смешного человека. Делает он это, возможно, прежде всего потому, что имеет в виду русскую интеллигенцию, которая в значительной своей части была воспитана и образована по европейскому образцу. А это значит — на гордости и на убеждении, что человек — мерило всего видимого и невидимого, всего познанного и непознанного, всего временного и вечного. Для такой интеллигенции смиренное ощущение и сознание личной всегреховности и всеответственности не только сон, но сон, который может присниться только смешному человеку.

Но для людей по-евангельски православно воспитанных и образованных, чьи души сотканы из христоподобных смирения и кротости, веры и любви, молитвенности и всепрощения, это ощущение Достоевского личной всегреховности и всеответственности не покажется сном, оно будет явью и жизненной реальностью. Люди православно воспитанные знают это по своему личному опыту, ибо не может быть человек истинно православным, если не носит в душе своей сознания личной всегреховности и всеответственности. И тут мы имеем свидетельства в многовековом православном опыте, главный признак которых — чувство всеобщности, соборности. К этому чувству всеобщности человек приходит в течение своей жизни, личным погружением в этот молитвенный опыт Православия.

К этой многозначительной истине Достоевский пришел в ходе жизненного православного опыта, покоренный и очарованный Ликом Безгрешного: он не мог не ощутить себя всегрешным пред Единственным Безгрешным, он не мог не развить в себе чувства смирения пред Христом до сознания личной всеответственности за всех и вся. Смирение необходимо душе человека, как зеница оку. Невозможна жизнь души без смирения, как невозможно зрение без зеницы ока. Исключительную важность смирения и личной всеответственности Достоевский проповедовал по-апостольски ревностно И по-другому не мог проповедовать этот прекрасный православный философ.

Для евангельской православно-молитвенной философии смирение — фундамент христианства [343], "знак христианства, и тот, кто не имеет этого знака — не христианин" [344]. "Невозможно спастись без смирения" [345]. Спасение достигается верой и смирением [346]. Смирение — непогрешимый путеводитель через необычайно загадочные и запутанные тайны жизни на земле. "Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: "взять ли силой али смиренною любовью?" Всегда решай: "возьму смиренною любовью". Решишься так раз и навсегда, и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное — страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой нет ничего" [347]. Смирение — это единственная сила, которой побеждается всяческое проявление сатанизма: сатанизм ума, сатанизм сердца, сатанизм воли. "Смирение — единственная добродетель, которой диавол не может подражать" [348].

Без смирения невозможно быть христианином. По сути, христианство начинается со смирения. Евангельское смирение — это очень сложное сочетание ощущений и мыслей. Именно тут сокрыто огромное богатство духовных ценностей, хотя в Евангелии смирение названо нищетой духа. Но что значит "нищета духа"? Что значит быть нищим духом? Нищий духом человек всем своим существом ощущает, что его человеческий дух бесконечно нищ пред Духом Божьим, что его человеческая жизнь — полнейшая нищета в сравнении с богатством жизни Божьей, что все людское в сравнении с Божьим — бесконечное убожество. Нищий духом человек, до конца уничтоживший в себе гордость, человек, заменивший гордость смирением ума, такой человек воспринимает мир в категории смирения. И как гордость и гордоумие — начало всякого греха, так и смирение и смиренномудрие — начало всякой добродетели и добра.

Но и это еще не все. Через нищету духа человек причащается вечных блаженств. Если в человеке есть хоть малая толика гордости, то его душу если не опустошает, то, во всяком случае, посещает или отчаяние, или тоска, или грусть, или уныние. И когда он смирением вытеснит из души гордость, в его душу вселятся и кротость, и радость, и умиление, и милосердие, и любовь, и молитва, и все евангельские блаженства разом. Ибо нищета духом — первое блаженство, которое ведет ко всем остальным евангельским блаженствам. Нищета духа заключает в себе такую силу, что Царство Небесное сводит на землю, приближает человека к этому Царству, Делает его близким своим. Всеистинный сказал: "Блажени нищие духом: яко тех есть Царствие Небесное" [349]. Их Царство Небесное уже здесь, на земле, уже тут, на земле они чудесным образом обладают Небом. Поэтому Всеистинный и не сказал "тех будет", но сказал "тех есть".

Только бесконечное смирение рождает в душе человека чувство личной всегреховности и всеответственности. В этом — много небесной истины, много Небесного Царствия. Тут все взаимосвязано: одно производит другое, одно перерастает в другое Поэтому Достоевский решительно проводит мысль: каждый человек виновен не только в своих грехах, но и во всем и вся, что происходит в мире. Когда люди поймут эту мысль, говорит он, тогда для них наступит Царство Небесное, и не в мечтах, а на деле [350]. "Если человек не имеет крайнего смирения, смирения всем сердцем своим, всем умом своим, всем духом своим, всей душой и телом своим, то он не может наследовать Царство Божие" [351].

Смирение — это своего рода всевидящее око души, с помощью него человек безошибочно отличает истинные ценности от ложных в самом себе и в мире вокруг себя. Человек истинного смирения ощущает и ясно осознает свою человеческую малость, свою ничтожность. Это проявляется в постоянном самоосуждении, в постоянном недоверии своему, человеческому разуму, в оправданной ненависти к своей человеческой воле, — одним словом, в решительном отвращении от всего мирского, эгоистичного и самодовольного.

Духом смиренной всегреховности и всеответственности воистину пронизано все евангельское, все православное. Чувство и сознание личной всегреховности и всеответственности побуждало многих людей к необыкновенным подвигам смирения и покаяния. Именно это чувство и это сознание подвигли великого русского подвижника св. Серафима Саровского (+1833) на невероятно тяжелый подвиг: тысячу дней и тысячу ночей провел он в непрестанной молитве Богу с молитвой мытаря на устах: "Боже, милостив буди мне грешному". Ночь он проводил в лесу, стоя на коленях на камне, а дни — в своей келии, также стоя на коленях на камне.

Это чувство всегреховности, эта покаянная грусть, это суровое самобичевание, это немилосердное самоосуждение, по мысли Достоевского, пронизывает душу русского народа, характеризует русскую историю, выявляя то, что есть в народе православного [352]. Этим чувством преисполнен облик оптинского старца Амвросия, к которому Достоевский приезжал. Этим чувством проникнута вся евангельская деятельность знаменитого русского духовника отца Иоанна Кронштадтского (+1907). Он учил: считай себя самым большим грешником, более тех, которые тебе таковыми кажутся или на самом деле таковыми являются. Почитай себя худшим и ниже всех [353].