Архиепископ Никон Рождественский - Меч обоюдоострый Страница 38

Вот и готово оправдание зла. Ложь растет на лжи: умствование выходит из умствования; создаются целые теории такого оправдания. Пока люди строят только теории, жизнь человечества как будто движется по старой, еще первыми веками христианства данной инерции по своим историческим путям: люди будто еще христиане; будто и в Бога веруют и, по крайней мере в видимом-то, стараются держаться хотя края заветов отеческих. Но вот, теории разработаны, написаны целые томы для их популяризации; слабые люди, давно отравленные делом греха, но доселе еще томившиеся сознанием греховности этого дела, вдруг как будто теряют почву под ногами и жадно хватаются за теории оправдания зла. Еще немного, — и они готовы поставить эти теории в основу своей не только частной, личной, семейной, но и общественной и государственной жизни... И объявляется — разрешение на вся!..

Вот вам и революция!..

— А Бог-то как же? — вдруг хватает себя за голову человек. Он забыл Бога, он хотел обойтись без Него: благоуслужливая лженаука, вместе с безумцем древности, уверяет его, будто — несть Бог...

Умен падший ангел; опытен в погублении людей, но и тут делает ошибки. В душе, по природе христианке, глубоко таятся корни веры в Бога, и в минуты, когда благодать Божия подстережет случаи коснуться совести человека, в нем вспыхивает искра Божия, и он сначала бессознательно рванется к Богу, а потом начинает как бы ощупью искать Его...

— Нет, без Бога не могу жить! Так измучишься, дойдешь до полного отчаяния!..

И человек начинает искать забытого Бога.

А тот, кого так характерно назвал Господь человекоубийцею искони, уже подстерегает его на пути этих исканий. Казалось бы, чего проще: вернуться к потерянной Христовой вере, к Христовой Церкви, яко сокровищнице истины и спасающей благодати...

Но тут начинает действовать та капля яду, которая влагается в сердце человеческое сатаною, особенно в наше время: а как быть с самостью-то? с самомнением? Ведь, чтобы пойти в Церковь, для этого надо безусловно смириться, а можно ли до этого унизиться «образованному человеку»? Слишком было бы просто, «по-мужицки»... Наши интеллигенты, если и приходят в Церковь, то большею частию воображая, что они «Господу Богу честь делают» своим обращением.

Так там, на дне грешного сердца, хозяйничает враг, и несчастный наш интеллигент, не ведая того, ослепленный самомнением, отравленный ядом гордыни, бессознательно соглашается с этим непрошеным хозяином его души, стыдясь идти туда, где мужик находит полное удовлетворение своей духовной жажде, полный покой душе.

И начинается «богоискательство»...

Зорко следит за блужданиями смятенной души незримый ее враг и принимает все меры, чтобы она не попала как-нибудь случайно на верный путь — чрез Церковь — к Богу. Пусть она блуждает, сколько угодно по простору распутай мысли человеческой; он толкает ее и в буддизм, и в оккультизм, и в спиритизм, и в деизм, и во всевозможные «измы», он поймал ее уже на удицу самосмышления, — лишь бы не сорвалась с этой удицы — будет его верною добычею!

Типичнейшим представителем таких душ является несчастнейший граф Толстой, этот величайший ересиарх нашего времени. Не даром же сатана сделал его идолом для наших вероотступников. За ним, да и раньше его, и вокруг него — множество было и есть маленьких ересиархов, якобы «богоискателей». Быть может, это богоискание началось у них и искренно, но враг не дал им опомниться, опознать себя, вложил им тщеславную мысль, будто они не якоже прочий человецы — пролагают-де новые пути, и толкнул их в сторону — подальше от Церкви: ищите себе там этих путей на просторе!

И Толстой искал, усердно искал и — дошел до личной ненависти ко Христу Спасителю!

И другие «богоискатели» ищут более или менее усердно, придумывают «новые пути» к Богу, но, аще не смирятся пред Церковию — кончат ненавистью ко Христу, ибо ненависть к Церкви уже во многих из них заметна.

Почему Толстой так возненавидел Господа Иисуса Христа? На этот вопрос вот что мне отвечал бывший когда-то его друг, а потом покинувший его навсегда Вл. С. Соловьев: «может ли сей гордец простить какому-то «Назаретскому Плотнику», что Тот раньше его, Толстого, дал миру такое учение, которое преобразило мир, удовлетворяя всем запросам духа человеческого, а он, всемирно-известный Толстой, при всех своих усилиях, в сущности только все разрушал, а если что и создал, то все исчезнет с лица земли раньше, чем его кости сгниют в могиле?»

Таковы плоды гордыни. Таков исход самочинного богоискательства вне Церкви...

Но и в недрах Церкви, и в среде верующих враг ищет случая посеять плевелы гордыни, чтобы оторвать людей от Церкви. И тут он надевает личину добра, чтобы под нею укрыть яд гордыни. Откуда все эти секты: баптизм, штундизм, молоканство; все эти «братцы», «старцы», «сестрицы», бродяги-мнимоюроды? Откуда доверие к ним?

Если бы православные люди жили по духу своей матери Церкви, если бы в смирении и простоте сердца держались ее заветов, то несомненно ощущали бы в себе самих благодатную жизнь Церкви, сознавали бы себя не бумажными, а живыми членами тела Церкви, жили бы ее жизнию и дышали полнотою этой жизни. Их дух не томился бы жаждою какого-то богоискания: эта жажда с избытком удовлетворялась бы от источника приснотекущей благодати в недрах самой Церкви. К несчастию, православные нашего времени в большинстве своем потеряли руководящее начало церковной жизни, которым жила и крепка была наша старая Русь: это — дух глубокого смирения грешной души пред Богом и небесною Церковью; это — сознание своего духовного бессилия жить без Божией благодати, текущей живым потоком в таинствах Церкви и в живом молитвенном общении с небесными членами Церкви — святыми Божиими. Последствием потери этого духа, этого сознания, и является искание самооправдания, минуя покаянный подвиг или удовлетворяясь в сем святом деле якобы смиренным, но в сущности холодным, рассудочным сознанием своей греховности вообще, уклонением от креста и сострадания Христу, необходимого для христианина, если только он желает быть живым членом тела Христова, то есть Церкви. Хочется сразу стать святым; забывается, что смиренный грешник-мытарь милее Богу лицемера-праведника фарисея. Забывается, что чем ближе мы к источнику света, тем ярче, отчетливее вырисовывается наша тень. Чем ближе кающийся грешник подходит к Богу, тем виднее ему самому его грехи, тем глубже он познает свое падение.

Не то — у сектантов, раскольников, еретиков. Называя себя грешниками, они не прочь повторить пред Богом молитву фарисея: благодарю Тя, яко несмь, яко же прочий человецы. А в душе, полусознательно, а может быть и сознательно, готовы прибавить: «или якоже сей православный». И вот, когда православный увидит греховность своей жизни, когда вздохнет об этом, они готовы сказать ему: «иди к нам, смотри, как хорошо живут наши!» Вот и готово искушение для смущенной души православного, который потерял основное руководящее начало православной духовной жизни. Свою греховность он видит, а исход из этой греховности в покаянном чувстве и таинствах Церкви в его сознании как-то затуманился, и выходит как будто в его греховности виновата его православная вера! А враг — тут как тут: «если там живут святые, то стало быть они и к Богу ближе: иди к ним! Там легче спастись!».. И эта мысль о легком спасении отравляет душу несчастного, и он мнит, что обрел верный путь ко спасению. И в душе своей он уже осуждает родное православие, как проповедь «бремен тяжких и неудобоносимых». А это, конечно, есть уже плод гордыни, посеянной в этой бедной душе в то время, когда она имела неосторожность допустить к себе мысль возможности спасения вне Церкви. В сущности, эта мысль и есть хула на Духа Святого, живущего и действующего в таинствах Церкви. Вот почему грех ереси, грех мысли, судится судом Церкви, паче рещи — судом Божиим строже других грехов, грехов воли человеческой. Грех воли, как бы он ни был тяжек, хотя бы это был даже из числа так называемых смертных грехов, скорее сознается человеком и ближе к покаянию, чем ересь. Впавший в ересь не допускает и мысли о покаянии: ведь, он обрел якобы правый путь ко спасению, в чем ему каяться? Напротив, у него является склонность других совращать в свою секту и это он считает делом ревности о спасении ближнего, святым делом, исполнением своего долга. Всякий грех воли сопровождается укоризнами совести, по крайней мере на первое время, пока не огрубела душа во грехе. В грехе ереси напротив: яд духовный действует возбуждающим образом, неофиты бывают ревностнее, вернее сказать — ревнивее родившихся в ереси. В православии якорем спасения является догмат, его чистота и — смирение духа, плодами коего уже бывает приложение догмата к жизни в исполнении заповедей Божиих под руководством матери-Церкви. В этом существенное условие спасения. У сектантов на первое место выставляется как будто жизнь по заповедям, но лишенная духа смирения, отравленная ядом фарисейского самоцена, не оживотворяемая благодатию таинств; эта якобы добрая жизнь расцветает на почве, удобренной тщеславием, и гаснет, вянет, как скоро нет этого удобрения. Самый догмат, в угождение ветхому человеку, искажается до того, что является уже не основою, на которой зиждется добродетельная жизнь, а наоборот — подрывает эту жизнь. Пример — учение сектантов о спасении без добрых дел.