Коллектив авторов - И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене Страница 39

Чайханщика явно привлекают два непривычных посетителя. Он присматривается, прислушивается, затем подсаживается к нашему столику. Рассказывает о многонациональном городе, о подпольных миллионерах, о борьбе кланов, о том, как директор местного коньячного завода, узнав о грядущей ревизии, выпустил из бочек в канаву громадное количество «левого» коньяка, и жители вёдрами черпали из этого потока. Потом делится с нами бедами своей семьи — все болеют, лечатся, приходится давать врачам огромные взятки…

— Всюду одно и то же, — говорите вы, тяжело вздохнув. — Как вас зовут? Гасан? Спасибо вам большое, Гасан! Надо идти.

— Нет. Так не отпущу. Сделаю вам салют.

Гасан порывисто встаёт, куда‑то отходит. Внезапно вокруг чайханы взметаются фонтанчики, фонтаны, фонтанищи. Упругие струи воды дробятся на ветру, сверкают под солнцем, обдают брызгами зелень кустов и деревьев.

Чайханщик, сияя, провожает нас, просит заходить ещё.

Мы поднимаемся крутыми узкими улочками в цитадель. По булыжникам мостовой стекают потоки помоев. Шелудивые псы бегут за подводой, везущей накрытое брезентом мясо. Ветхие восточные старушки, присев на корточки, торгуют жестянками из‑под консервов, книжками без переплётов, старыми фуфайками…

— Запоминайте, Полковник! Смотрите во все глаза. Вот вам наглядная иллюстрация к так называемому развитому социализму.

Мы проходим мимо каменной ниши, где подростки, торопливо передавая друг другу самокрутку, вдыхают какую‑то «травку».

Наверху, в цитадели, встречаемся с местным учёным–историком. Он увлечённо водит нас по обширной территории крепости, рассказывает о битвах, завоеваниях и разгромах. До темноты лазаем с ним по раскопкам археологов, узнаем о фортификационном искусстве древних, о подземных ходах, выводящих к самому морю.

Не устаю дивиться тому, как местные учёные мгновенно распознают, с кем они имеют дело. Поражаясь вашей энциклопедической образованности, задают вопросы, втягивают в обсуждение научных проблем, делятся своими гипотезами.

— Владимир Львович, а не пора ли нам домой? — спрашиваете вы, несколько устав.

Вы, как и я, «жаворонок». Часам к одиннадцати вечера хотите спать, зато рано встаёте.

Утром слышу возглас:

— Володя! Смотрите, и сюда пришла осень!

Над успокоившимся морем треугольником летит громадная белая стая. Мы долго провожаем её взглядом.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, — шепчут ваши губы. — Боже, буди милостив ко мне, грешному…

Целыми днями мы работаем. Обедать, несмотря на ваши уговоры, я не хожу. И порой вижу с балкона, как вы в одиночестве пролезаете через прутья решётки.

— Полковник, сегодня на второе давали котлету. Я вам её принёс. Съешьте, пожалуйста.

Садимся работать. Часа через два:

— Володя, а не макнугься ли нам в море? Застопорило, не пишется. Вот чем я занимался вместо дела, — вы показываете два листа бумаги, покрытые рисунками доисторических зверей. Тут и мамонт, и птеродактиль, и звероящер… Целых двенадцать изображений. В самом низу одного из листочков две условные человеческие фигурки с подписью — «Два дервиша». — Это мы с вами, — говорите вы и собираетесь порвать рисунки.

— Что вы делаете?! Сашенька! Отдайте их мне, очень прошу!

Эти рисунки лежат сейчас передо мной. Изумительно исполненные, точно с натуры. И с юмором…

Искупавшись, мы поднимаемся по лестнице домой. В холле между вторым и нашим третьим этажом работает телевизор. Идёт какой‑то детский мультик. И я вижу, как вы замираете, останавливаетесь, опускаетесь в кресло.

Давно заметил, кино просто притягивает вас. Любое. Я так и норовлю уйти, если фильм не нравится. Вы же ухитряетесь досмотреть до конца даже самую слабую картину, пытаетесь понять, почему плохо получилось, анализируете.

— Так вот, Полковник, снова возвращаюсь к идее написать сценарий о жизни и смерти. Думается, там не должно быть актёров. Давайте возьмём интервью у людей, переживших клиническую смерть, у священнослужителей всех религий, выделим то общее, что говорит о посмертном существовании. Может, сами и поставите? Не зря же вы кончали Высшие режиссёрские курсы!

— Да кто же нам даст снять такой фильм?

— Дадут! Именно сейчас момент, когда можно прорваться. Кто знает, что будет потом!

На следующий день на пляже появляется фотограф. Вы немедленно извлекаете меня из морских волн. И вот мы сидим на обломке скалы перед камерой.

За несколько дней до отъезда получаем фотокарточки.

— А знаете, я ещё никогда так не отдыхал! И накупались, и поработали.

…В холодном вагоне с разбитыми окнами мы едем в Москву навстречу дождям, навстречу будущему.

Весной 1987 года я заканчиваю роман. И неожиданно решаю жениться. Представив вам Жанну, вижу ваше полное одобрение.

Вы венчаете нас, торжественный, строгий.

— Признаться, я очень беспокоился за Полковника. Негоже человеку быть одному. Дай Бог, хоть у вас всё будет хорошо, — говорите вы моей жене.»

Перемена в моей судьбе нисколько не отдаляет нас друг от друга. В те дни, когда я посещаю храм в Новой Деревне, часто жду вас после службы, чтобы потом ехать вместе в Москву. Ожидание порой затягивается на долгие часы. Множество людей скапливается в церковном дворике, каждому необходимо задать свои вопросы, поговорить. Выйдя из храма, вы попадаете в плотное кольцо жаждущих общения. И для каждого находится слово, улыбка. Многие тянутся за вами в церковный домик, в кабинет.

— Минуточку! — вы быстрым шагом выходите к воротам, где я жду у своего «запорожца». — Володя, ещё минут тридцать, от силы сорок, и мы поедем. Хорошо?

— Конечно. Не беспокойтесь, не спешите.

Проходит ещё час, полтора. Наконец, вы появляетесь со своим неизменным тяжёлым портфелем, садитесь в машину, протягиваете бутерброд или яблоко.

— Извините, Полковник. Заставил вас столько прождать.

— А вы сами‑то успели поесть?

— Поклевал. Ну, так какие новости с романом?

— Читают в разных журналах. Говорят, что очень интересно, нравится, а в рецензиях пишут, то, что слишком велик объем, то, что советский читатель не подготовлен к такого рода произведению.

— Это точно. Не подготовлен. Знаете что, сегодня, когда закончу все требы, заскочим к вам. На всякий случай хочу взять у вас один экземпляр.

— Зачем? Чем вы можете помочь? У вас самого ни одной книги в Союзе не издано.

— Пути Господни неисповедимы, — неопределённо говорите вы и спрашиваете: — А почему это вы не едите яблоко?

— Вести машину с ручным управлением и одновременно есть практически невозможно.

— Ну так я вас буду подкармливать.

В Москве мы разыскиваем улицы, переулки, где живут люди, ждущие вашей помощи, благословения. Только вечером попадаем ко мне домой. Вы торопливо пьёте кофе, делаете несколько телефонных звонков, забираете рукопись романа.

И вот уже Ярославский вокзал.

— Храни вас Господь! — вы осеняете меня крестным знамением и, как всегда, не оглядываясь, стремительно шагаете к платформам.

Дома жена рассказывает, что каждый раз, попадая к нам, вы, улучив минутку, спрашиваете: «Как у вас с Володей?

Берегите его. Не нуждаетесь? Вот, возьмите деньги, только пусть он не знает».

Отец Александр, Александр Владимирович, Саша! Когда Жанна отказывалась от вашей помощи, вы тайком засовывали деньги в стоящие на полках книги! Совсем недавно, раскрыв давно не перечитываемого «Моби Дика», я обнаружил ещё несколько двадцатипятирублёвок.

С 1988 года в стране создаются условия, дающие вам возможность выступать с открытой проповедью учения Христа.

Первые выступления вне храма, первые публикации в газетах и журналах, подписанные «протоиерей Александр Мень». Конечно же, я счастлив, что вы вышли к людям, на громадную аудиторию. И в то же время глухое, завистливое неодобрение церковных иерархов, нарастающие угрозы общества «Память» “ обо всём этом мне тоже становится известно.

— Батюшка, вы так рано уходите из дома, поздно возвращаетесь. Неужели вы не чувствуете, что это опасно? Однажды какой‑нибудь мерзавец подстережет… Сколько ваших друзей, сменяя друг друга, могли бы вас охранять! И делали бы это с удовольствием.

— Ну, что вы, Полковник! На все воля Божия.

Мгновенная, словно при вспышке молнии, страшная сцена увиделась давно, ещё до того, как вас допрашивали в Совете по делам религий. Ещё в те дни просил и уговаривал стать осторожным. И всегда получал один и тот же ответ:

— На все воля Божия.

Летит время. Вас впервые выпускают за границу — в Польшу.

— Батюшка, если будет возможность, побывайте в Кракове. Говорят, замечательный город.

По возвращении вы объясняете, что всё время ушло на работу в библиотеках — изучали материалы к своему словарю по библеистике. Было не до поездок.