Дионисий Ареопагит - Сочинения (с толкованием Максима Исповедника) Страница 4

Как уже сказано, множество выдающихся богословов и философов Востока и Запада очень высоко ценило корпус сочинений Дионисия. В их числе — трудившийся как на Востоке, так и на Западе Учитель славян Константин — Кирилл, брат Мефодия. Лично знавший и слышавший его в Риме Антастасий Библиотекарь, посылая в марте 875 г. Корпус в латинском переводе Иоанна Скота Эриугены императору Карлу Лысому, в сопроводительном письме сообщал, что Константин — Кирилл Философ публично хвалил сочинения Ареопагита и рекомендовал их римлянам как достойное оружие для борьбы с еретиками: «Наконец, великий муж и учитель апостольской жизни, Константин Философ, который при священной памяти папе Адриане II прибыл в Рим и возвратил тело св. Климента на свое место, вверил памяти < memoriae commendaverat — переписал? > весь кодекс часто упоминаемого и заслуживающего упоминания отца и указывал слушателям, сколь полезно его содержание; он обыкновенно говорил, что если бы святые, а именно наши первые наставники, которые с трудом и как бы дубиной обезглавливали еретиков, располагали написанным Дионисием, ТО, без сомнения, ОНИ рубили бы их острым мечом; и он постоянно повторял, что тогда они значительно легче, действенней или быстрее — ведь слово «оху» означает как «способный», так и «быстрый» — заставили бы замолчать тех, чьи рты они заграждали с большим трудом и значительно медленней»[16].

Скажем несколько слов о замечательном образе Премудрости Божией в воспевающем богословии Дионисия Ареопагита.

В одном из десяти входящих в Corpus Areopagiticum посланий, Титу иерарху, девятом, автор сетует, что многие не верят речениям о божественных таинствах (θείων μυστερίων), воспринимая их только через приращенные (προσπεφυκώτων) к ним чувственные образы. «Подобает же, — пишет он, — и раскрытыми, сами по себе, обнаженными и чистыми видеть их», дабы «почтить «Источник жизни», созерцая его в Себя Самого изливающимся и Самим по Себе стоящим и некую единую Силу, простую, самодвижущуюся, неоскудевающую в Себе, но являющуюся ведением всех ведений и всегда через Себя Себя созерцающую».[17]

Толкования, которыми снабдил Corpus Максим Исповедник, поясняют, что «Источник жизни», в Себя изливающийся и Сам по Себе стоящий», — это «Святая и поклоняемая Троица». Простая же независимая ото всего неистощимая Сила, «являющаяся ведением всех ведений и всегда через Себя Себя созерцающая», которую мы тоже должны, освободившись от воспринимаемых чувствами образов, видеть (необходимость от символа, воспринимаемого чувствами, восходить к символизируемому им умопостигаемому — одна из постоянных мыслей всего Корпуса), — это, очевидно, Божья Премудрость.

Но далее в Послании речь идет как раз о «различных видах применяемой к Богу символической священнообразности», и эти виды пе — реЦисляются (тут образность и антропоморфная, и почерпнутая из животного и растительного мира, а также из предметов человеческого обихода и многого другого). Ведь нужно, поясняет автор, «не только, чтобы Святое святых сохранялось недоступным для многих, но и чтобы сама человеческая жизнь (…) осиявалась божественным знанием…».

Между прочим тут, в ряду «применяемой к Богу символической священнообразности», говорится, «что Он пьет и упивается, и что спит, и что в похмелье бывает». Далее эта тема развита в Послании подробней.

В конце концов автор начинает отвечать на просьбу адресата. Тот попросил истолковать первые стихи девятой притчи царя Соломона: «Премудрость созда себѣ домъ и утверди столповъ седмь, закла своя жертвенная, и раствори въ чаши своей вино, и уготова свою трапезу. Посла своя рабы, созывающи съ высокимъ проповѣданиемъ на чашу, глаголющи: Иже есть безуменъ, да уклонится ко мнѣ. И требующимъ ума рече: Приидите, ядите мой хлебъ и пийте вино, еже растворихъ вамъ» (Притчи Сол. 9:15).

Ареопагит толкует эти слова так: «Хорошо ведь сверхпремудрая и благая Премудрость Речениями воспевается, как[18] чашу тайную поставляющая и священное свое питие изливающая, скорее же прежде того твердую пищу предлагающая и с высоким проповеданием сама нуждающихся в ней благолепно приглашающая. Двойную ведь пишу божественная Премудрость предлагает: одну твердую, плотную, а другую жидкую, изливаемую, каковую и подает в чаше промыслитель — ной ее благости. Чаша, округлая и открытая, да будет символом открытого и на все исходящего безначального и нескончаемого обо всех Промысла. Хотя и на все распространяется, пребывает он, однако же, в себе самом и стоит в недвижимом тождестве, совершенно из себя неисходно утвержден; прочно и крепко стоит чаша. О Премудрости же, что она создает себе дом и в нем предлагает твердую пищу и питие, и чашу, говорится, чтобы всем божественное благолепно накопляющим было ясно, что и Промыслом совершенным является Виновник бытия и благого бытия всего, и на все распространяется, и во всем оказывается, и все объемлет, и вновь Сам в Себе по преимуществу остается, и ничем ни в чем никоим образом не является, но устраняется всего, Сам в Себе тождественно и вечно будучи, стоя и пребывая, и всегда одним и тем же неизменным являясь, и никогда вне Себя не оказываясь, ни своего собственного седалища и неподвижного пребывалища и очага не отлучаясь, но в Себе все совершенные промыслы благодействуя, и происходя на все, и оставаясь Сам по Себе, и покоясь вечно и двигаясь, и ни покоясь, ни двигаясь, но, если так можно сказать, промыслительные действия в неподвижности и неподвижность в промысле неразрывно и совершенно имея».

По сути дела это опять — теория и практика символа, призванные, как и ранее, как и везде у Ареопагита, о чем бы божественном у него ни шла речь, указать на парадокс совмещения покоящейся Вечности с динамическим, пронизанным божественной энергией настоящим. В Своей запредельной неизменности Премудрость располагает чашей, из которой, конечно же, пьет. Премудрость — это одно из имен Бога, об этом специально идет речь в самой большой книге Ареопагита, «О божественных именах». А здесь, в Послании Титу — иерарху, автор далее пишет — в соответствии со «священным раскрытием образа пира», — что Бог «упивается, из — за изобильного и превосходящего воображение Его пиршества, или, точнее сказать, по причине совершенного состояния Божия и невыразимой Его безмерности. Как ведь у нас, в низком смысле, опьянением является непомерное наполнение вином чрева и ума и рассудка исступление, так и в более высоком смысле, применительно к Богу, под опьянением следует разуметь не что иное, как преизобильную, по причине того, что она — в Нем, безмерность всех благ. Также и сопутствующее пьянству умоисступление следует понимать как превосходящее мысль превосходство Божие, соответственно которому возвышается над мышлением Сущий выше мышления, выше разумения и выше самого бытия. И просто всем, сколько ни есть добра, упоен и оттого исступлен Бог, — как разом всем этим переполненный и при этом — безмерности всякой чрезмерность! — сущий вне и за пределами всего».

(В скобках спрошу специалистов: не отсюда ли — от этого образа Бога — запойного пьяницы, берет начало символический образ истины — вина в мистической суфийской поэзии?)

«Жидкая пища», которую слуги Премудрости предлагают в чашах людям, пишет Ареопагит, — символ «разливаемого и до всего спешащего дойти течения, различными, многими и разделяющимися путями к простому и спокойному богопознанию питаемых соответствующими им благами руководящего. Потому — то и уподобляются божественные умопостигаемые Речения росе, воде, молоку, вину и меду: из — за живородной их, как у воды, силы; растительной, как у молока; оживляющей, как у вина; и очищающей и предохраняющей, как у меда. Их ведь божественная Премудрость дарует приходящим, подавая и щедро изливая поток изобильных и неистощимых яств. Это ведь значит воистину угощать. Потому — то она и воспевается как животвори — тельница, а также младопитательница, обновительница и совершен — ствовательница».

В книге «О божественных именах» речь о Божьем имени «Премудрость» идет после таких имен, как Добро, Свет, Красота, Любовь, Экстаз, Рвение, Сущий и Жизнь. «Теперь, — начинает эту главу автор, связывая предыдущее имя с последующим, — воспоем, если ты не против, благую и вечную Жизнь как премудрую и как саму — по — себе — премудрость (αύτοσοφίαν), а главное, как основу всякой премудрости, превыше всякой премудрости и разумения (σύνεσιν) сущую». Расположение имен оказывается неслучайным, ибо «…сущее простирается шире, чем жизнь, а жизнь шире, чем премудрость». Толкование растолковывает это: «Автор говорит, что божественное имя «Добро» разъясняет весь Промысел, а прочие имена, как — то «Жизнь», «Премудрость» и «Слово» суть частные Его проявления. Ведь все сущее по благости Бога было создано для существования и является благим, т. е. весьма хорошим. Однако же не все причастно жизни, или слову, или премудрости. Вот почему автор и противопоставляет такие имена всеобщему. «Более общими» он называет проявления, наблюдаемые у большего числа существ, например, жизнь, ибо она присутствует и в растениях, и в животных, разумных и неразумных; а премудрость и слово более частны, так как их можно наблюдать лишь у существ разумных».