Александр Сегень - Поп Страница 4

— Русские попы — люди весьма одаренные, — рассуждал Гитлер. — Они великолепные пропагандисты. Вы правы, Розенберг, их надо использовать в первое время на оккупированных территориях.

— Там, к востоку от прибалтийских земель, — отвечал новый министр, — есть целые территории, на которых большевики полностью истребили церковную жизнь. Ни одного действующего храма, ни одного служащего попа.

— Надо дать возможность попам восстановить богослужения, и пусть они в благодарность агитируют народ за нас. Вы знаете, кого можно направить на эту работу, Альфред?

— Разумеется. К примеру, ваш сегодняшний гость полковник Фрайгаузен, выходец из России, не хуже меня знает язык, став приверженцем восточного христианства, остается православным. При этом — горячий приверженец идей национал-социализма. Большевиков ненавидит люто. Воевал против них, отступал вместе с Белой армией, потом возвратился на родину предков в Германию. Ему вполне можно доверить эту миссию.

— Прекрасно, — Гитлер кивнул сидящему поодаль за столом Фрайгаузену и стал пристально его рассматривать. Про себя он смекнул, что Фрайгаузен явный щеголь — одет не в казенно пошитый мундир, а сделанный на заказ из дорогой ткани, и цвета не такого, как у всех офицеров вермахта, не серый, как брюшное оперение вороны, а сизый, как грудь почтового голубя.

— Я уважаю, когда дети сохраняют преданность родителям, — вновь заговорил фюрер. — Даже если и в заблуждениях. В данном случае ваши православные бредни, полковник, должны пойти нам на пользу. Если же продолжить рассуждения о родителях в частности и родственниках вообще, то вот вам мое твердое мнение: родственники — не люди! У нас, вождей народа, не может быть других родственников, чем товарищи по борьбе. Полковник Фрайгаузен, мне весьма импонирует, что в отличие от многих здесь сидящих вы предпочитаете вегетарианскую кухню и не просите, чтобы Вам подавали обжаренные трупы животных.

— Прошу прощения, мой фюрер, — ответил Фрайгаузен, — но я не вегетарианец. Просто сейчас идет петров пост, который православные люди сейчас соблюдают. Рыбу можно. От угрей и раков тоже не откажусь.

— Выходит, я промахнулся, похвалив вас, — огорчился Гитлер. — Кстати, об угрях и раках. Вы знаете, что угрей ловят на дохлых кошек? А про раков мне в детстве запала в душу страшная история. В нашей деревне Штронесе умерла одна старая женщина, так ее внучата затащили дохлую бабушку в реку и держали там в качестве приманки, чтобы побольше наловить раков.

Эту весьма не застольную историю Гитлер рассказывал далеко не в первый раз, но все сделали вид, будто слышат ее впервые и удивленно вскинули брови. Впрочем, не преминули иронично переглянуться друг с другом...

— Пусть же православие станет этой дохлой бабушкой, на которую мы сполна наловим красных раков! — закончил Гитлер, довольный тем, куда завело его собственное красноречие. После этого положено было поднять бокал, но Гитлер был не только вегетарианцем, но и яростным противником алкоголя и табака. В его руке изумрудно сверкал хрустальный стакан с соком петрушки.

8.

Наши войска с тяжелыми боями, отступая, уже приближались к границе между Литвой и Латвией.

На закате боец пятой стрелковой дивизии сидел на окраине литовского хутора и писал на коленке письмо:

«Дорогая Машенька! За все дни впервые выпала минутка написать тебе. Все последнее время мы то идем, то сражаемся, а после падаем без сил и вырываем себе мгновения тревожного сна. Но ты верь, что, сколько бы мы ни отступали, а придет рубеж, на котором мы остановим врага. А потом мы его разгромим, и я вернусь к нам в Закаты. И тогда мы сыграем свадьбу. Потому что знаю, у тебя нет никого другого, кроме меня, а я тебя очень люблю.

Твой Алексей».

— Невесте? — спросил бойца командир.

— Так точно, товарищ командир.

— В родное село?

— Так точно.

— Я забыл, ты откуда у нас? Новгородец?

— Мы пскопские. Село Закаты Псковской области.

— Невеста-то пишет тебе?

— Напишет.

— Ну, заворачивай письмо да отдыхай малость, братик

Засыпая, свернувшись в теплой траве у плетня, Лешка Луготинцев вспоминал сельский клуб имени товарища Кирова, кино и танцы.

В тот день привезли фильм про Александра Невского. Лешка с восторгом смотрел, как русские полки бьют псов-рыцарей на льду Чудского озера, и лишь однажды попробовал взять в свою ладонь руку сидящей радом Машеньки, которую она отдернула, и он подумал: «Ладно, потом, успеется!» И снова, не отрываясь, смотрел на экран.

После сеанса раздвинули ряды стульев и здесь же танцевали под аккордеон и патефонные пластинки. Танцуя с Машей, Лешка все никак не мог сказать что-то, волновался и, наконец, с трудом выдавил:

— Вот что у нас тут было.

— Где? — спросила Маша насмешливо.

— Так ведь, от нас до места Ледового побоища всего ничего километров.

— А то я не знаю! Чудной ты, Лешка!

— Выходи за меня замуж, Маша, я давно тебя люблю.

— Давно — это сколько?

— С самой зимы.

— Да уж, очень давно!

Милиционер Владыкин, очень в себе уверенный, встрял:

— Машулик! Следующий танец мой!

— Ты, товарищ милиционер, за порядком следи. Следующий тоже мой! — возразил Луготинцев. — Этот что, вьется за тобой?

— Вьется... От него так одеколоном вечно... Бэ! О! Заиграло! Давай танцевать, а то опять прилипнет.

Потом они гуляли по окрестностям, качались на качелях, и Лешка решил снова пойти на приступ:

— Ты не ответила. Да или нет?

— Ну Леш! Так прямо сразу... А за что ты меня любишь?

— Ты не такая, как все.

— Чем же?

— Не знаю... Так да или нет?

— Какой ты... А если я скажу «нет»?

— Тогда я спрошу, почему?

— Ну, допустим, у меня другой жених есть.

— Милиционер этот? Владыкин, что ли? Не смеши! Нет у тебя никакого другого жениха. Я все про тебя знаю.

— Все да не все. Тоже мне, знаток нашелся.

— Все равно ты будешь моей, слышишь? Потому что так, как я, тебя никто любить не будет.

— Что же, разве я уродина, что меня никто больше не полюбит?

— Нет, просто... Так, как я, никто!

И боец пятой стрелковой дивизии засыпал, вспоминая Машу Торопцеву, необыкновенный изгиб ее шеи, упрямый и упругий, насмешливые глаза, и почему-то с особой нежностью боец вспоминал ее белые носочки, хотя по всей стране все девушки ходили в таких же...

9.

В последних числах июня, всего через неделю после начала войны, немцы стремительно приближались к Риге. В кабинете у митрополита Сергия находился высокий чин НКВД по фамилии Судоплатов. С первого дня войны он был назначен ответственным за всю разведывательно-диверсионную работу в тылу немецких войск. Сейчас его задачей было обеспечить работу с православными священниками в Прибалтике.

— Я спрячу вас в подвале кафедрального собора и сделаю так, чтобы мои люди вас не обнаружили, — говорил Судоплатов митрополиту Сергию. — Спустя какое-то время, когда все успокоится, к вам подойдет человек и произнесет пароль. Внедрите его в ряды своих священников. Не беспокойтесь, он сам бывший священнослужитель, его не надо будет учить. Какой пароль ему произнести?

— Пароль?.. — задумался Сергий. — Не надо пароля, Павел Анатольевич. Пусть он просто вернет мне вот эти четки.

Сергий взял со стула четки и вручил их своему гостю.

— Если все будет в порядке, я с благодарностью возьму их, а если что не так, отвечу: «Спасибо, но это не мои». И пусть он тогда приходит спустя какое-то время.

Первого июля германские войска входили в столицу Латвии. Секретарь митрополита, являвшийся одновременно агентом НКВД, в отчаянии докладывал Судоплатову:

— Его нигде нет! Как сквозь землю провалился! Что делать?

— Ноги пора делать, вот что! Немцы будут здесь через час. А за то, что упустил митрополита, пойдешь под трибунал!

10.

В тот же день немцы вошли и в Тихое. Зажиточные латыши встречали их хлебом-солью, красиво преподнесенным на пшеничном снопе. Кто-то угощал немцев пирожками. Двое мужиков вынесли красное знамя с серпом и молотом и, разодрав надвое, бросили их к ногам немцев. Немцы вешали свой красный флаг с черной свастикой в белом круге, по-хозяйски распоряжались в сельсовете, пинками выбрасывали оттуда каких-то служащих.

А тем временем отец Александр стоял перед дочерью Моисея. Она была в длинной белоснежной рубашке. Отец Александр вопрошал:

— Отрицаеши ли ся от сатаны и всех дел его, и всех ангел его, и всего служения его, и всея гордыни его?

— Отрицаюся! — отвечала Ева.

— Сочетаеши ли ся Христу?

— Сочетаюся! — отвечала Ева.

Здесь, в храме, еще никто не знал о приходе немцев. Две певчие старушки, пользуясь заминкой, переговаривались:

— Молотов: «Война!», Сталин: «Война! Война!» А сами драпают, немцы уже от нас совсем близко.

— Ох, может, даст Бог, мимо пройдут. Страшно!

— А когда сталинцы входили, не страшно было?

— Тоже. То одни, то другие, что за напасть!