Джон Стотт - Нагорная проповедь Христианская контркультура Страница 4

Е. Христианские взаимоотношения (7:1—20).

Христиане находятся в сложной системе отношений, которые определяются тем, как мы относимся к Христу. Если у нас установлены верные отношения с Ним, то влиянию подвергаются и все остальные наши связи. Возникают новые взаимоотношения; старые же изменяются. Таким образом, мы должны не осуждать брата нашего, а служить ему (1–5). Мы не должны благовествовать тем, кто сознательно отвергает Евангелие (6), наша обязанность — молиться Небесному Отцу (7–12) и остерегаться ложных пророков, препятствующих людям ходить тесными вратами и узким путем (13–20).

Ж. Обязанность христианина (7:21—27).

Конечная цель, определяемая всей Проповедью, касается авторитета Проповедника. Недостаточно звать его «Господом» (21–23) или внимать Его учению (24–27). Главное — говорить то, что мы думаем, и исполнять то, что слышим. От этого зависит наша участь в вечности. Мудр лишь тот, кто послушен Христу как Господу. Ибо лишь он строит дом свой на основании каменном, дом, который не могут разрушить ни несчастья, ни наказания.

Толпы народа поражались власти, с которой Иисус учил (28,29). Этому авторитету должны подчиняться последователи Иисуса в каждом поколении. Вопрос о власти Христа так же актуален сегодня, как и в те времена, когда Он произнес Свою Нагорную проповедь.

3. Применима ли Проповедь на практике?

Этот третий вопрос задаст прагматик. Одно дело — быть уверенным в теоретической актуальности Проповеди, совсем иное — убежденность в ее действенности на практике. Или мы обречены лишь на то, чтобы издали восхищаться ею?

Большинство читателей и комментаторов, наблюдая человеческую извращенность, объявило недостижимыми требования Нагорной проповеди. Идеалы ее благородны, но непрактичны, как считают они, притягательны, но невыполнимы. Они знают о человеческом эгоизме — как же может быть человек кротким? Они знакомы с его неудержимым половым влечением — как же ему избежать похотливых взглядов и мыслей? Им известна его погруженность в мирские заботы — разве может он перестать заботиться? Известна его склонность к гневу и жажда мести — как ожидать от него любви к врагам? Более того. Не опасно ли требование «обратить другую щеку» к убийце для нравственного здоровья общества? Да и выполнимо ли оно конкретно? Ведь таким образом разрешается дальнейшее насилие, зло не только остается ненаказанным, но и продолжает активно действовать. Нет. Нагорная проповедь не имеет практической ценности ни для отдельной личности, ни для общества, по их мнению. В лучшем случае, она отражает непрактичный идеализм мечтателя. Это мечта, которая никогда не будет воплощена в жизнь.

Модификация этого взгляда, впервые высказанного в 1892 году Иоганном Вайсом и позже популяризованного Альбертом Швейцером, заключается в том, что Иисус предъявлял исключительные требования к исключительным ситуациям. Так как они верили, что Иисус ожидал конца истории, чтобы почти незамедлительно явиться вновь, то утверждали, что Он давал ученикам Своим «временную этику», требующую от них жертв: оставить свое имущество, любить врагов и т. д. — то есть жертв, необходимых лишь в кризисный момент. В этом случае Нагорная проповедь становится как бы «законом военного положения»[13], который может быть оправдан лишь исключительностью ситуации и который, конечно же, не является каждодневной нормой.

Было много и других попыток приспособить Нагорную проповедь к нашему низкому моральному уровню. В четвертой и пятой главах своей книги «Понимание Нагорной проповеди» Гарвей Макартур сначала рассматривает, потом оценивает не менее двенадцати различных способов интерпретирования Проповеди[14].

Он говорит, что мог бы вынести в подзаголовок такие слова: «Версии и увертки толкователей Нагорной проповеди», так как все истолкования, кроме одного из двенадцати, рассматривают ее абсолютные требования с точки зрения благоразумия.

На противоположном полюсе находятся легкомысленные люди, бойко утверждающие, что Нагорная проповедь выражает этические нормы, истинные (что по их мнению очевидно), общие для всех религий и легко выполнимые. «Я живу по Нагорной проповеди», — говорят они. Наиболее милосердной реакцией по отношению к таким людям будет допущение, что они никогда не читали Проповеди, о которой судят так поверхностно. Совершенно по–иному относился к Проповеди Лев Толстой (хотя и он верил, что требования Проповеди могут быть воплощены в жизнь). По его собственному утверждению, он сам потерпел величайшую неудачу, но все же сохранил веру в то, что заповеди Иисуса можно применять на практике. Это свое убеждение он вложил в уста князя Нехлюдова, героя своего последнего великого романа «Воскресение», опубликованного в 1899–1900 годах.

Некоторые считают, что в своем герое Толстой изобразил самого себя, хотя для подобного вывода нет достаточных оснований. В конце романа Нехлюдов перечитывает Евангелие от Матфея. Он увидел в Нагорной проповеди «не отвлеченные, прекрасные мысли и большею частью предъявляющие преувеличенные и неисполнимые требования, а простые, ясные и практически исполнимые заповеди, которые, в случае исполнения их (что было вполне возможно), устанавливали совершенно новое устройство человеческого общества, при котором не только само собой уничтожалось все то насилие, которое так возмущало Нехлюдова, но достигалось высшее доступное человечеству благо — царство Божье на земле».

«Нехлюдов уставился на свет горевшей лампы и замер. Вспомнив все безобразие нашей жизни, он ясно представил себе, чем могла бы быть эта жизнь, если бы люди воспитывались на этих правилах, и давно не испытанный восторг охватил его душу. Точно он после долгого томления и страдания нашел вдруг успокоение и свободу.

Он не спал всю ночь, и, как это случается со многими и многими читающими Евангелие в первый раз, читая, понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка воду, он впитывал в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге. И все, что он читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало, приводило в сознание то, что он знал уже давно, прежде, но не сознавал вполне и не верил. Теперь же он сознавал и верил. «…Ищите Царства Божия и правды его, а остальное приложится вам. А мы ищем остального и, очевидно, не находим его.

Так вот оно, дело моей жизни. Только кончилось одно, началось другое».

С этой ночи началась для Нехлюдова совсем новая жизнь не столько потому, что он вступил в новые условия жизни, а потому, что все, что случилось с ним с этих пор, получало для него совсем иное, чем прежде, значение. Чем кончится этот новый период его жизни, покажет будущее»[15].

Толстой воплотил в себе несоответствие идеала и реальности. Ибо, с одной стороны, он был убежден, что выполнять требования Нагорной проповеди «вполне возможно», с другой же стороны, его собственное поведение говорило ему, что это невозможно. На самом же деле истина находится посередине. Ибо стандарты Проповеди не доступны всем и каждому, с одной стороны, но и не являются недоступными никому, с другой. Ставить их выше возможностей кого–либо было бы игнорированием цели проповеди Христа; сделать их доступными каждому — значит игнорировать реальность человеческого греха. Они, конечно, выполнимы, но лишь теми, кто испытал новое рождение, что, как сказал Иисус Никодиму, является непременным условием для того, чтобы человек смог увидеть Царство Божье и войти в него. Ибо праведность, описанная Им в Проповеди, — это внутренняя правда. Хотя она и проявляется в словах, делах и отношениях, она все же остается, по существу, праведностью сердца. Имеют значение в действительности лишь помыслы сердечные и то, к чему человек привязывается сердцем своим (ср.: Мф. 5:28; 6:21). Проблема заключена также и в этом. Ибо люди по свой природе «злы» (Мф. 7:11). Именно из их сердца исходит зло (ср.: Мк. 7:21–23) и из сердца рождаются слова, по которым можно определить сущность человека, подобно тому, как дерево определяется по своим плодам. Нет иного решения, кроме как «признать дерево хорошим и плод его хорошим» (Мф. 7:16–20; 12:33–37). Следовательно, новое рождение составляет сущность христианской жизни.

Лишь вера в необходимость и возможность нового рождения способна удержать нас от прочтения Нагорной проповеди как с глупым оптимизмом, так и с безнадежным отчаянием. Йисус проповедовал тем, кто уже были Его учениками, то есть гражданам Царства Божьего и детям Божьей семьи (5:16,48; 6:9,32,33; 7:11). Высокие нормы, Им поставленные, предназначены лишь для подобных. Мы не занимаем (да и не могли бы занять) этого привилегированного положения, усвоив нормы Христа. Достигая же их, или, по крайней мере, приближаясь к ним, мы свидетельствуем о том, кем мы уже являемся по свободной благодати Божьей и дару Его.