Александр Петров - Дочь генерала Страница 4

— Только, чтобы написать такой стих, стоило родиться, — прошептала девушка, в полной тишине.

— О, несчастная! — прогудел Борис, но взглянув на Наташу, спешно пояснил: — …Девица та, что к Васькиному коллеге ушла. Уходить, так к прозаику! Красивому и подающему надежды…

— Сережа, это автобиографично? — спросил Василий, шмыгнув носом и промокая рукавом глаза.

— О чем вы! Бросьте препарировать тайну! — взревел чей-то голос, и все резко оглянулись. В дверях, опершись плечом на дверной косяк, стоял высокий блондин в элегантном белом костюме с мужественным загорелым лицом.

— Валентин! Брат! — хором закричали сожители.

— Вот решил соскучиться. Заглянул на огонек, и кажется не зря. Серега, если бы это для тебя что-нибудь значило, — сказал Валентин, шагая к поэту, раскрыв объятья, — я бы тебе белый «мерс» подарил за эти вирши.

— Если поэту машина не нужна, могу я получить, — заботливо предложил Борис.

— А теперь что-нибудь эдакое, родное! — сказал Валентин. — Чтобы душу согрело!

— Вот это я, Валь, тебе написал. Называется «Разговор с другом» — поэт опустил голову и задумчиво, немного нараспев прочитал:

Вино густое, как кровь, как эта июльская ночь, пью сегодня с тобоюНа теплом камне, где прежде сидели вдвоем и подолгу молчали.

С тобою и только с тобой мне спокойно молчалось всегда.Зачем ты меня не учил жить без тебя и молчать без тебя?

Славка! Не бойся, слышишь, друг, я не забуду тебя. Обещаю.В своей непутевой, пьяной жизни пустой не забуду тебя никогда.

В чаду и безумном кружении дней не забуду тебя никогда,Потому что нет у меня никого и не было ничего. Ты один! Вот так…

Так как ты, умела смотреть на меня только мать, пока я не вырос.Из глаз твоих лучилось тепло, тепло, которое так согревало.

А ты шаркал рядом со мной, припадая на ногу с осколком,А ты сидел и молчал, — и тепло разливалось в душе.

Ты отдавал мне последние деньги и жил непонятно на что,Ты не спрашивал о долгах никогда и прощал, забывая.

Ты протягивал книги, хорошие книги, и тихо шептал: прочти.Диктовал ты мне письма друзьям и отцу: им будет приятно, пиши.

Вино пряное, как слезы, пью и на небо смотрю,И звезды — ты их любил — стекают по скулам и бьют по груди.

Славка! Почему твое сердце оказалось слабым таким?Ведь оно столько лет терпело ложь мою и боль от предательств моих.

А теперь… как мне жить без тебя, когда не с кем молчать?И кто меня будет прощать, если я не прощаю себя?

И кто, не ожидая взамен ничего, будет смотреть на меняГлазами, из которых струится тепло и светлая боль?

И что теперь мне это вино без тебя, холодный гранит и могильный холм?Зачем прихожу я сюда, как побитый и брошенный пес?

И как я забуду тебя, Славка, забуду твой взгляд,Когда прожигает он сердце мое до самого адского дна?

Это ты? Мне стало тепло и спокойно. Это ведь ты?Ты пришел успокоить того, кто тебя предавал?

Ты вернулся простить того, кто тебя убивал?Это ты. Я узнал. Мне стало легко. Это ты. Славка, прости!..

— О, эта баллада, Валентинище, не то что на «мерс», на «ламборджини» потянет, — пробасил Борис. — Я как и прежде готов получить его вместо брата!

— Умоляю, перепиши! — не обращая внимания на прозаическое вымогательство, сказал хозяин, крепко обнимая смущенного Сергея. — Вручную… Чтоб типа факсимиле! Когда разорюсь, я за него целое состояние выручу. Глядишь, до конца дней себя обеспечу.

— И не надейся, — успокоил его Сергей, — не разоришься.

— В этом-то вся и трагедия, — согласно кивнул Валентин. — Вдохновение любит смиренных, а деньги — дерзких. Батюшки!.. Экая дивная принцесса под убогими сводами нашей пещеры.

Девушка, не отрывая восторженного взора от поэта, протянула кавалеру вялую ручку под поцелуй. Она снова не видела никого, кроме покрытого багровыми пятнами растрепанного Сергея.

— Ах, как я понимаю эту чуткую девушку! — В замешательстве кашлянул хозяин, не привыкший к забвению своей персоны, и растерянно оглянулся. — Только Вася здесь еще работает, — проворчал он, подойдя к художнику.

Василий тонкими округлыми линиями выводил женский профиль. Его лицо, руки и бархатную толстовку нарядно покрывали пятна краски.

— Так. И здесь наша таинственная принцесса белой ночи. О, даже в двух вариантах: один для тела, другой для души. И это понятно. Ладно, пойду… в кабак и напьюсь, как самая грязная свинья.

— Что вы, не надо, — сказала девушка, с трудом отрываясь от созерцания поэта. — Если из-за меня, то не стоит. Хотите, я вас чаем вкусненьким угощу?

— Хочу, — кивнул Валентин, смягчив лицо. — У меня такое чувство, что мне с вами приходилось где-то встречаться. Как ни банально это звучит…

— Не удивительно, вы иногда заглядываете в кабинет моего папы.

— Ну вот же! — хлопнул он себя по лбу. — Так вы та самая Наташа? Ну да. Как тесен мир. Кажется я продолжаю сыпать банальности.

— Это ничего, — улыбнулась девушка по-матерински, протягивая ему чашку, — учитывая, что это правда.

— Кажется, я теперь понимаю моих добрых друзей, у которых так неподдельно сияют глаза. Кажется вы, Наташенька, подарили им день вдохновенья.

— Если это так, я только рада.

— Ну, ладно, с этими двумя парнями все ясно. А чем нас порадует любитель шикарной жизни и престижных авто? — спросил он, повернувшись к Борису.

— А вот, вашество-с, гражданин начальник, — сказал тот, в шутовском поклоне поднося ноутбук к глазам хозяина. — Эссе-с.

— Я с твоего позволения прочту вслух? — спросил он писателя. И, получив в ответ согласный кивок, стал медленно, чуть не по слогам читать:

«Ее прозрачные глаза, полные слез, неотрывно глядели на нищего. На его ветхое пыльное рубище, едва покрывающее серую наготу; на черные опухшие руки и одутловатое лицо с набрякшими щеками и редкой щетиной; на спутанные волосы, облепившие усохший, изрезанный шрамами череп. Тонкие девичьи тонкие пальцы лихорадочно перебирали внутренности кисейной сумочки в поисках хоть каких-то денег. Но, безуспешно! Тогда она сняла с себя манто из горностая, положила к дырявым башмакам и, покачиваясь, ушла прочь. Ее худенькая спина под шелковым платьем сотрясалась от рыданий. Нищий удивленно смотрел на переливчатый мех манто и шепотом повторял: „Зачем так-то, барынька? Зачем так-то!..“ До головокружения пахло свежей листвой. А высоко в небе собирались полчища лиловых туч».

— Как хорошо, — сказала Наташа, глядя на серьезного Бориса. — А что дальше?..

— А это, милая девушка, — сказал Валентин, — мы узнаем чуть позже. Нет, право же, какие орлы здесь собрались, а? «Богатыри! Не мы…» Так иногда хочется бросить все и посвятить остаток дней высокому искусству. Только… Не вый-дет, — произнес он по слогам. — «Рожденный ползать…» и так далее и тому подобное… Но ценю! Всей душой, как могу — ценю, друзья, ваш дар. И обещаю помогать до последнего, так сказать, хрипа. А к своим словам, как сказала Багира из одноименного мультфильма «Маугли», я добавляю… — Он сказал в трубку сотового телефона «вноси» — я добавляю… — В дверях появился крупный человек в черном костюме с двумя сумками в руках. — Добавляю этого быка, только что задранного мною. Что стоишь, громила? Расставь по полкам холодильника. А вообще-то это спецпаек для особо одаренных чудаков. Кушайте на здоровье!

— Ты, Валь, всегда думаешь нас, — констатировал Борис, как-то странно вывернув рекламный слоган.

За оливковыми стеклами витражей опускалась нежная летняя ночь. После молниеносного дождя заметно посвежело, и душистые воздушные волны закатывались в распахнутые настежь двери. Художник увлеченно водил по холсту длинной кистью, то приседая, то поднимаясь во весь рост. Он пыхтел и бурчал, напевал что-то под нос, то вдруг принимался громко сопеть. Писатель щелкал по клавишам ноутбука, прихлебывая чай, изредка брал амбарную книгу и записывал что-то для памяти карандашом.

Золотая роза

А в это время по липовой аллее шли поэт с девушкой и говорили, говорили…

— Сережа, признайся, белый костюм ты надел в мою честь?

— Увы! Просто… Знаешь, как говорится, женщине нечего надеть, когда кончается модное, а мужчине — когда кончается чистое. Мое последнее чистое намокло под дождем, а это из реквизита.

— Ну, почему ты меня все время осаживаешь, как наездник лошадь?

— А ты не бросайся в галоп…