Андрей Десницкий - В поисках смысла (сборник) Страница 4

4. Битвы за чужую святость

С самого начала христианская Церковь была Церковью мучеников. Проповедники других религий и философий могли показывать чудеса аскетизма (как индийские йоги) или углубляться в мистические тайны (как египетские жрецы), они могли быть превосходными ораторами (как древние греки) или могучими завоевателями (как последователи Мухаммеда). Но для христиан не это было главным. Еще от Ветхого Завета, от самого жертвоприношения Исаака, приняли они другое: тот, кто поверил, должен оставаться верным до конца, даже до смерти, и это будет лучшим свидетельством о Том, Кому он верен. Ведь именно такую верность Отцу проявил на кресте и сам Христос.

Поэтому первым и наивысшим среди всех видов святости у первых христиан было мученичество: кем бы ни был человек, проявивший такую верность до смерти, он сразу почитался как святой. Мы знаем, что среди мучеников первых веков даже не все были крещены: случалось и так, что один из мучителей (например, воин, охранявший место казни) добровольно присоединялся к мученикам, пораженный величием их подвига. Такого человека Церковь тоже сразу начинала почитать как святого, не смотря на то, что в своей жизни он вообще не был христианином и наверняка совершил множество грехов, в которых просто не успел покаяться, а о добродетелях его нам ничего не известно. Собственно, его шаг вперед к страшной смерти и был отречением от всей его прежней жизни со всеми ее пороками, он был и покаянием, и крещением, и постом, и молитвой одновременно.

Но это самый яркий и понятный случай. В наше время человеку редко предлагают такой выбор: отрекись от Христа и принеси жертву идолу, или умри. Идолы нашего времени требуют жертв не так прямолинейно, а отречение разбивается на множество мелких шажков, и трудно бывает отделить разумный компромисс от начала настоящего падения, и, наоборот, здравую принципиальность — от узколобого фанатизма… А главное, если сегодня убивают человека, свидетельствовавшего о Христе, трудно бывает сказать наверняка, за что его убили. Может, по ошибке, а может, из ревности или мести? Такие убийства или остаются нераскрытыми, или вдруг оказываются случайными: дескать, убийца был сумасшедшим, или он принял свою жертву за кого-то другого. Слишком многим станет неуютно, если окажется, что это действительно хладнокровно рассчитанное убийство за проповедь Христа.

Только сумасшедшим не удается так хорошо все исполнить и скрыться с места преступления, не оставив улик. Не раскрыты двадцатилетней давности убийство о. Александра Меня и совсем недавнее — о. Даниила Сысоева. Между ними были и другие, но я не случайно поставил здесь рядом эти два имени. Оба были известными проповедниками, обоим не раз угрожали, обоих убили в храме или по дороге в храм — и обоим, судя по всему, не делали формальных предложений принести жертву идолу. Но и без того было понятно, что не принесут. Это мученичество или нет? А как посмотреть…

И люди смотрят. Но эти два священника, столь похоже закончившие свой земной путь, при жизни были очень разными. Их объединяла Церковь, но если мыслить в земных, политических категориях, они были на разных «флангах» церковной жизни. Один отличался широтой взглядов и склонностью к компромиссу, за что иные его считали еретиком и отступником, другой, напротив, настаивал на исключительной правоте собственного вероучения, за что не раз бывал назван узколобым фанатиком. О. Даниил и сам отзывался об о. Александре крайне нелестно.

И вот сегодня заходит разговор о канонизации одного и другого, уже существуют иконы, возносятся молитвы, пока еще сугубо личные, но оттого не менее горячие… Это, в общем-то, нормально, так всегда и начиналось почитание святых. А в остальном, говоря словами раввина Гамалиила (кстати, канонизированного святого!), «отстаньте от людей сих и оставьте их; ибо если это предприятие и это дело — от человеков, то оно разрушится, а если от Бога, то вы не можете разрушить его» (Деян 5:38–39).

Но вопрос зачастую ставится так: вот именно «нашего» батюшку надо канонизировать, потому что он, в отличие от «вашего», и жил правильно, был настоящим христианином. Именно так и говорят порой с обеих сторон. Но ведь это просто нелепо! Оба они умерли не просто в мире с Церковью, но как деятельные ее служители. Оба, очевидно, не были безгрешными и безошибочными людьми, как и каждый из нас, но если смерть была мученической, она смыла все грехи, прояснила все ошибки. Я почему-то уверен, что сейчас (если слово «сейчас» тут подходит) о. Александр и о. Даниил свободно могут беседовать друг с другом. Наверняка о чем-то спорят, порой даже и горячо, но общий язык, не сомневаюсь, у них есть.

Но он есть не у всех их последователей, увы. Сам я, как знает всякий, кто хотя бы немного со мной знаком, считаю одним из главных своих учителей о. Александра (хотя при его жизни мы не встречались) и во многих оценках резко расхожусь с о. Даниилом. Но это мое личное восприятие, пристрастное и неполное. И оно не должно закрывать мне глаза на тот факт, что оба они, судя по всему — мученики за Христа. Если мы, конечно, готовы принять это и не подыскивать более «простых» объяснений вроде сумасшедшего с топором или пистолетом…

А еще я уверен, что многие из мучеников первых веков были странными, неприятными людьми с нелепыми взглядами, мы много бы спорили с ними при их жизни, а то и вовсе отказались бы разговаривать. Но смерть за Христа всему подвела черту, теперь остается только поминать и молиться… или не молиться, если нет готовности и желания, ведь в святцах имен много, и далеко не каждое мы поминаем лично.

И еще стоит задуматься о том, что такое мученичество и святость для нас, не достигших этой меры. Для кого-то чужая мученическая смерть — доказательство собственной правоты. Дескать, я разделяю взгляды убитого, а он святой, значит, и я во всем прав. При таком подходе, конечно, святость человека с другими взглядами — вещь исключительно неудобная, от нее следует защищаться руками и ногами. Но есть ведь и более здравый подход: все люди, в том числе и святые, во многом ошибаются, их правота всегда частична и неполна. Мученичество есть акт беспредельного доверия абсолютной Истине, и мы канонизируем именно эту верность, а вовсе не частичную правоту, которая была у них при жизни.

Собственно, примерно то же самое можно сказать о любом случае сомнительной канонизации, например, той, которая сопровождается языческими по сути обрядами поедания землицы с могилы святого и всевозможными сказочными рассказами о его жизни. Жаль, что у нас довольно мало говорится о самой сути новых канонизаций, и церковный народ, по сути, остается наедине с именем прославленного святого и начинает почитать его, что называется, кто во что горазд. На самом деле канонизируется, то есть провозглашается своего рода образцом, отнюдь не всё в жизни человека, и уж тем более не все существующие формы его почитания. Церковь свидетельствует: и этот путь можем привести человека к Богу, причем в случае мученичества это особенно очевидно. Что называется, происходит это прямо на наших глазах.

Но если такой путь тоже приводит к Богу, это еще не значит, что приводит к Нему только такой путь и никакой иной, или что все мы должны немедленно ступить ровно на этот путь. В конце концов, у людей разные характеры, не говоря уже про семью, образование, профессию, род деятельности. Одному свойственна горячность и прямолинейность, другому — рассудительность и неторопливость, и так далее. Среди святых мы встретим всяких людей, потому что Царствие не закрыто ни для кого.

Банальности? Да. Но о них приходится напоминать, когда видишь словесную битву за чужую святость, а в особенности — против нее. Сражаться за святость нам всем необходимо, но полем битвы тут может стать только наше собственное сердце, собственная жизнь. И мученическая смерть за Христа, в конце концов — самое достоверное свидетельство, что в этой битве одержана окончательная победа. Собственная мученическая смерть, если Господь тебя сподобит и сам ты решишься — но никак не чужая.

5. С двух сторон аналоя

В советские времена (я еще их застал) Церковь по Конституции имела право «отправлять религиозные обряды», и только. Это атеизм можно было пропагандировать и распространять, религию — ни в коем случае. И потому легальных способов поговорить с людьми о Боге у священника было ровно два: проповедь и исповедь. Домашние чаепития, конечно, тоже имели место, но на них всех не пригласишь, да и то могли пришить какую-нибудь «антисоветскую агитацию». Впрочем, и проповеди внимательно выслушивались, кем надо, и при необходимости куда надо о них доносилось. Напомню, что Библий или молитвословов не было в свободной продаже, да и в библиотеках они были в спецхране (помню, как студенты МГУ порой специально выбирали такие темы дипломов и курсовых, чтобы получить допуск к Библии!)