Джордж Макдональд - Сэр Гибби Страница 40

Роберт безраздельно доверял своей жене, и это доверие подчас переплеталось и смешивалось даже с верой в Бога. Многие христиане именно так верят в матерь нашего Господа. Для Роберта Джанет была человеком, который знает суть вещей, потому что близко знает сердце Самого Отца светов. Она знала Его намерения, понимала Его слова, исполняла Его волю и вечеряла в потаённом жилище Всевышнего. Можно не сомневаться: когда она войдёт в Царствие, то уж непременно позаботится о том, чтобы муж не остался за воротами. Он не сомневался в том, что Джанет любит его, как не сомневался в том, что Бог любит Джанет, и был уверен, что она ни за что не успокоится, если рядом не будет мужа. Себя Роберт считал недалёким и бестолковым и не надеялся, что великий Бог будет обращать на него внимание. О нём позаботится Джанет. Где–то в глубине его души жило смутное ощущение, что спасти его будет не так уж и сложно, потому что он всегда был готов исполнить всё, что потребуется. Однако сознательно он никогда об этом не размышлял, а если бы подобные мысли пришли к нему в голову, скорее всего, он тут же изгнал бы их как греховные и недостойные. Однако больше всего он беспокоился не о жизни и смерти, не о нынешнем или потустороннем мире, а о том, чтобы все его дети были честными и достойными людьми, боялись Бога и хранили Его заповеди. Мысли отца и матери неотлучно пребывали рядом со всеми детьми вместе и с каждым по отдельности, как будто охраняя их своей любовью и отгоняя от них всякое зло.

С того самого дня, когда Джанет перестала ходить в церковь (идти было далеко, а у неё сильно болели суставы), она стала читать свой Новый Завет совершенно по–иному. В ней жило инстинктивное умение проникать в истинный характер человека, выросшее из простоты её собственной натуры. Она всегда внимательно наблюдала за теми душами, которые её окружали, и с живым интересом, присущим лишь мудрой человеческой зрелости, относилась к людям и их повседневным делам. Кроме того, тихая жизнь и простой здравый смысл наделили её способностью ясно и прозорливо судить о вещах и событиях, и она научилась понимать человека и его поступки, особенно когда эти поступки чудесным образом отличались от того, что можно было бы обыкновенно ожидать в подобной ситуации. Казалось, живая нить сочувствия и сострадания связывает её с самым сердцем человечества.

Оказавшись в далёком, уединённом месте, где почти не было людей, она, сама не зная, почему, начала с таким же пристальным интересом и вниманием читать и перечитывать повествование о жизни нашего Господа. Вскоре оно целиком завладело её душой, и, читая Евангелие, она призывала себе на помощь всю ту зоркость и проницательность, которые собрала в своём сердце за долгие годы жизни рядом с людьми. Не стоит и удивляться, что она так ясно понимала теперь истинную сущность человеческой природы, с такой детской прямотой толковала многие слова Сына Человеческого и чувствовала, какие сердечные движения побуждали многие Его действия. Неудивительно, что мысли о Нём и надежда однажды увидеть Его своими глазами, стали для неё главным, даже единственным источником знаний и мудрости. Она стала одной из тех женщин, что когда–то служили Господу на земле.

Ко многим вещам, которые обычно считаются важными, она относилась с кротким, ненарочитым безразличием. Соседи приписывали это слабости и чрезмерной мягкости её характера; а ту честность, прямоту и решительность, с которыми Джанет следовала за внутренним голосом, не слышным никому, кроме неё самой, они объясняли обыкновенной умственной недалёкостью. Когда речь заходила о мирском благоразумии и умении жить, её нередко объявляли слишком уж беспечной и легкомысленной, но стоило заговорить о том, что хорошо, а что плохо, она непременно оказывалась «упрямой святошей».

В тот же самый вечер по пути в ближнюю деревню к ней заглянула одна из соседок и, открыв дверь, увидела, что Джанет, вооружившись огромным веником на длинной ручке, сметает пыль и грязь с почерневших балок, поддерживавших крышу.

— Господи помилуй, Джанет, ты чего это? — воскликнула она. — Где это видано, чтобы женщина в твоём возрасте так надрывалась!

— Не пойму, как я раньше до этого не додумалась, — ответила Джанет, прислоняя веник к стене, смахивая пыль со стула и пододвигая его к гостье.

— Видишь ли, сегодня утром только мы с Робертом сели завтракать, в горах что–то как ухнет — у нас даже весь дом затрясся. Не успел Роберт ложку ко рту поднести, как ему в кашу прямо с потолка плюхнулся здоровенный комок сажи. Ну скажи, разве это дело? Значит, надо как следует всё обмести.

— Ну, как знаешь. Только чего ж ты Донала не дождалась? Он бы с этим одним махом управился, у него же кости не болят!

— Не хотела откладывать, — объяснила Джанет. — Кто знает, вдруг до того времени Господь придёт? Никогда не знаешь, когда Он появится. С утра Его ещё не было, а к вечеру, может, уже и будет.

— Пойду я, пожалуй, — сказала гостья, поднимаясь. — Хочу в городе шерсти купить пару мотков, да связать носки своему старику. Прощай, Джанет. — Интересно, что ей дальше в голову придёт? — пробормотала она себе под нос, выходя из дома. — Совсем из ума выжила!

Как только она ушла, Джанет снова подхватила веник и начала шарить по балкам крыши (потолка в домике не было) в поисках сажи, пыли и застарелой паутины.

— И правда, — задумчиво приговаривала она себе, — кто знает, а вдруг Господь уже при дверях? А ну, как придёт да скажет: «Джанет, Джанет! Вот если бы ты знала, что Я зайду в гости, у тебя наверняка было бы намного чище!»

В домике всегда были чистота и порядок, но многие вполне благожелательные и приветливые женщины сочли бы его убогим и нищим. Приведись им поселиться в такой лачуге, они порядком подрастеряли бы свою благожелательность и вряд ли стали бы поддерживать в доме такую же чистоту. Но душа Джанет была живой, богатой и щедрой, и даже самые незначительные её добродетели произрастали именно изнутри, а не держались лишь благодаря привычке или воспитанию.

Закончив свою работу, Джанет вышла за дверь и тщательно обтрясла метлу о камень. Потом она выпрямилась и поглядела вдоль тропинки, сбегающей вниз по холму. Именно по ней каждую субботу её сыновья и дочери один за одним (кто на вечерней заре, кто в сумерках, а кто и в лунном свете) взбирались по горе, чтобы после долгой недели работы в долине снова слететься под родительские крылья, всей душой стремясь поскорее увидеть и обнять отца и мать.

Солнце склонилось далеко к западу и стояло почти наравне с ней. Джанет вглядывалась в сумеречную даль, ещё более сумеречную из–за того, что солнце светило ей прямо в глаза, как вдруг из неё показался… Кто это? Ангел? Или привидение? Неужто глаза уже начали её подводить? Или, может, к старости у неё открылось ясновидение? Джанет показалось, что навстречу ей идёт ребёнок, шатаясь и хватая воздух широко раскинутыми невидящими руками. На секунду она прикрыла рукой глаза, чтобы убедиться, что это не солнце обманывает её, и взглянула снова. Перед ней действительно стоял обнажённый ребёнок! А на его белой коже — или, может, это огненные лучи солнца ослепили её так, что она видит красное, где его нет? — виднелись багряные кровоподтёки.

Теперь ребёнок медленно, но верно шёл прямо на неё. Это был тот самый малыш, который тогда так странно появился и так странно исчез! Он протянул к ней руки, покачнулся и замертво упал к её ногам. И тут Джанет к своему ужасу и изумлению увидела, что на его спине двумя жестокими ударами отпечатался огромный кровавый крест, и трудно выразить, какие мысли сразу же зароились в её душе, исполненной жалости и любви. Быть может, Сам Господь, в лице каждого страдающего ребёнка и взрослого мужа, до сих пор принимает муки за род человеческий, дабы спасти от греха Своих братьев и сестёр? Может, Он до сих пор ходит по свету, избитый и измученный, всё терпя и преодолевая, благословляя тех, кто попадается Ему на пути, принимая зло, поражая его и возвращая обидчику лишь благо? Ведь Его терпение — это единственная скала, где злое слово не отдаётся гулким эхом. Его сердце — это единственный залив, не чуждающийся волн даже самого мёртвого моря и превращающий их в чистейшую воду, свежую и прохладную; это единственная пропасть всепобеждающей любви, в которую скатываются все грехи и обиды и, не вызывая ответного извержения злобы, безвозвратно теряются и исчезают навсегда. Здесь, в своей первой колыбели снова и снова рождается и восстанавливается изначальное блаженство и покой безгрешного человечества, и Господь всё ещё посылает его к людям, чтобы закваской новой жизни пробудить вечно стареющий мир.

Эти мысли смутно и полуосознанно мелькали в голове у Джанет, пока она в замешательстве смотрела на раскинувшегося малыша и нанесённые ему раны. Однако уже в следующее мгновение она подняла мальчугана с земли и, нежно прижимая его к своему материнскому сердцу, отнесла в дом, то и дело вздыхая и приговаривая про себя жалостливые и ласковые словечки пополам с приглушёнными негодующими восклицаниями. Там она положила его на свою сторону кровати, бережно покрыла одеялом и поспешила в хлев, чтобы принести ему немного тёплого молока. К тому моменту, когда она вернулась, он уже приподнял тяжёлые веки и устало оглядывал то место, где оказался. Но как только его взгляд упал на неё, видели бы вы, какая солнечная улыбка засияла на его лице! Джанет увидела, каким чудным светом засветились его глаза, рот и всё лицо. Она поставила молоко на стол и подошла к кровати.