Святитель Феофан Затворник - Созерцание и Размышление Страница 45

Те, которые в сокровенном уголке сердца своего прячут какого-либо идольчика миролюбия и грехолюбия, думают, что удерживаемое ими из мирских пристрастий и греховных привычек так ничтожно, что о нем и говорить не стоит. Но пусть всякий в совести своей станет перед Богом и без кривотолкований и укрывательства рассудит: когда мы не хотим ради Господа отказаться от чего-либо, то не то же ли это значит, как если бы мы говорили Ему: вот это Тебе, а это мне? Как же можно так делать, когда нам положительно известно, что Бог требует именно того, что мы удерживаем для себя? Как ни было бы ничтожно то, что удерживаем мы в сердце своем из мира, но коль скоро из-за этого ничтожного мы вступаем в спор с Богом, то оно уже не ничтожно, и если из-за него поперечим Богу, противимся Ему, то что же мы такое, как не полные богоборцы? Мало того: если мы отказываем Богу в повиновении из пристрастия к чему-либо, то, значит, предмет нашего пристрастия для нас дороже Бога, а если дороже Бога, то Он и Бог не наш; потому что то и Бог сердца, что дороже ему всего. Стало быть, у нас бог то, что не есть Бог; стало быть, мы идолопоклонники.

Не лучше ли после этого перестать нам считать ничтожными миролюбивые пристрастия свои, пробудить спящую свою совесть и заставить ее поревновать об окончательном отрешении от всего? Покой наш в этом отношении, если мы, к несчастью, покойны, есть ложный покой. Поставит же нас Господь в такие обстоятельства, когда встревожится все наше внутреннее и когда пред ангелами и человеками обличатся уклонения сердца нашего... Так не лучше ли предупредить это и мирным изменением своих настроений отвратить мучения, которые не принесут уже никакой пользы?

ПРОЩЕНИЕ ОБИД

Ничто так не сильно пред Господом, как прощение обид, потому что оно есть подражание одному из самых ближайших к нам действий милосердия Божия, и ничем так легко не искушаемся мы, как гневливостью и желанием отмщения задорным словом, а нередко и делом.

Отчего бы это так, что мы не всегда прощаем, а чаще предаемся взрывам гнева, досады и негодования? Думаю от невнимания к цене прощения. У нас уходит из внимания то, что дается прощением, тогда как ущерб от обиды представляется чересчур очевидным. Из самолюбивого сердца выходит помышление: "Из-за чего прощать?" - мы и не прощаем. А надобно бы в минуты обидчивости восстановить в уме и в сердце своем обетование за прощение, несравненно ценнейшее самых великих потерь, какие только в силах причинить человеку обида; тогда, какая бы ни встретилась обида, из сердца выйдет воодушевительный голос: "Есть из-за чего простить", - и мы простим.

Простим - и прощены будем, простим еще - и еще прощены будем, и так без конца. Прощающий сам будет ходить под всепрощением Божиим, в объятиях Божеского милосердия и любви. Есть ли в чем искать нам прощения? О, есть, и как еще есть!.. Поспешим же прощать, чтобы прощенными быть, и это тем удобнее, что то, что мы простим, ничтожно, а в чем мы прощены будем, так ценно, что и в сравнение с тем идти не может. В притче Евангельской наши грехи против Бога оценены тьмою талантов, а грехи других против нас сотней динариев (см. Мф.18:23-35); это по нашему бы счету, положим, то с тысячу рублей, а это - в одну копейку. На копейку приобрести тысячу рублей - да помилуйте: если б в житейском быту открылась какая-либо возможность сделать такое приобретение - сквозь толпу и не протолкаться бы. Но никакое самое рассчитанное приобретение на земле не может быть так верным, как верно обетование Господне, и никакая оценка земных вещей не может быть так точною, как точна сравнительная оценка грехов наших и причиняемых нами обид, потому что она определена Самим Богом правды. Так помяни же грехи, в которых ты прощен или ищешь прощения, и, если не из благодарности за полученную милость, то в несомненной надежде получить ее, прощай, прощай и прощай широким, отверстым и "щирым" (искренним. - Ред.) сердцем.

Конечно, не вдруг можно стяжать такой глубокий и обильный мир, чтоб он поглощал всякий удар оскорбления. Но начни с низшего - взойдешь и к высшему. Первая степень необидчивости и, следовательно, прощения есть молчание. С этого и начинай; когда обидят тебя - промолчи, подражая пророку Давиду, который говорит о себе: смутихся, и не глаголах (Пс.76:5). Сделай так один раз, и в другой уже промолчишь легче, и чем чаще будешь промалчивать, тем с меньшим смущением будешь встречать обиды. Утвердившееся несмущение принесет покой, а покой переродится в мир; тогда будешь перед обидами, что твердая стена под ударами песчинок, возметаемых ветром. А не начнешь себя одолевать - все более и более будешь раздражаться и дойдешь до того, что всякая малость станет выводить тебя из себя.

Частое прощение обид не только сообщает легкость к прощению и навык к тому, но развивает даже жажду обид, Господа ради, при которой ударенный в ланиту подставляет другую и принужденный идти одно поприще идет два. Это - высота, которая кажется для нас недосягаемою, но на которую, однако ж, начавший как следует прощать, восходит легко, натурально, без особенных напряжений. Прощение обид есть добродетель самая привлекательная, тотчас приносящая за себя награду в сердце.

СВЕТ ХРИСТОВ ПРОСВЕЩАЕТ ВСЕХ

Святой апостол Петр писал к иудеям: имамы известнейшее пророчество, емуже внимающе, якоже светилу, сияющу в темнем месте, добре творите, дондеже день озарит и денница возсияет в сердцах ваших (2Пет.1:19). Это говорит он о пророческом свете и уверяет, что в его время он бывал у иудеев то светилом в темноте то рассветом или восходом солнца, то днем полным. Но что для иудеев пророческий свет, то для нас свет Христов, или учение Христово. И для нас он тоже есть то светильник в темноте, то восход солнца, то полный свет дневной. Это неминуемые признаки при восхождении в свет Христов, и кто не испытал их на пути своем, тот еще не увидел света Христова.

У апостола Петра исходною точкою движения к свету поставляется узрение света: емуже внимающе. Заметит кто из окруженных мраком свет, пойдет по указанию его и придет сначала к такому свету, который можно сравнить с рассветом или восходом солнца, а потом к такому, который уподобляется полному дневному свету.

Работающий страстям и нерадящий о спасении грешник пребывает во тьме, в месте темном. Но слово ли он услышит, или прочитает, или увидит что, или обстоятельства жизни его так сложатся, что он опамятывается, приходит в себя, начинает тревожиться опасностью своего положения и приходит к необходимости заняться самоисправлением. Тогда в душе его, как светильник в темном месте, зажигается такое помышление, и чем более он внимает ему, тем ярче воссиявает свет его, тем понудительнее разгорается в нем нужда, потребность и желание исправиться. Если не случится какое-либо развлечение, дело внимания к воссиявшему в сердце свету благодати оканчивается твердою решимостью оставить грех, страсти, нерадение и все худые дела и начать жизнь исправную, по закону Христову. Это время - от первого помышления об исправлении до окончательной решимости исправиться - есть первый шаг в область света Христова, очень похожий на то, если бы кто шел на замеченный в темноте огонек.

Покаявшийся начинает потом жить исправно. Но тут опять горе: захочет он сделать какое-нибудь добро, а прежние привычки, наклонности и страсти восстают и покушаются отвлечь его от добра. Не желая покориться им, он борется с ними и не иначе, как чрез такую борьбу успевает сделать добро. Это так неизбежно, что какое бы дело доброе кто ни задумал, тотчас встречает сопротивление или в себе, или извне, и уж непременно должен бороться, чтоб устоять в добре. Тяжело, конечно, но утешительно то, что чем более стоит кто в добре, тем борьба эта становится легче, страсти слабеют, а добрые расположения берут верх. Наконец, последние так усиливаются, что первые остаются почти незаметными; святые чувства и расположения так глубоко внедряются в сердце, что составляют как бы естественное его состояние, и тогда человек подвизается в добре так же свободно, как дышит. Этот период борьбы со страстями и похотьми есть то, что у апостола названо рассветом или восходом солнца: дондеже день озарит и воссияет денница. Страсти подобны туманам. Как в природе, чем долее солнце стоит на горизонте, тем реже становится туман, и солнце, наконец, показывается во всей своей красоте, так и у нас: чем дольше чрез борьбу со страстьми держимся мы пред солнцем Христовым, тем более редеет туман страстей, наконец, и совсем он исчезает, и в душе воссиявает Христос Господь, солнце полное и чистое.

С этого времени начинается блаженное состояние чистоты, в котором созерцают Бога: блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят (Мф.5:8). Бог светится в чистом сердце, как солнце в чистой воде или в чистом зеркале. А так как это сердце разумно, то оно созерцает светящегося в нем Бога, и так как Бог есть блаженство, то оно и блаженствует в Нем. "Сподобившийся такого состояния, - говорит святой Иоанн Лествичник, - еще в плоти во всех словах, делах и помышлениях своих имеет всегда правителем обитающего в нем Бога, ибо не ктому уже сам он живет, но живет в нем Христос".