Лев Тихомиров - Руководящие идеи русской жизни Страница 47

Эта сторона доклада Н.Д. Кузнецова составляет слабейшую часть его в высшей степени важного труда.

Но если освободить этот доклад от его полемической части, то с положительной стороны мы получаем ряд прочных силлогизмов, приводящих нас к понятию о правильной юридической постановке, какую должно иметь русское вероисповедное законодательство. Наша наука доселе почти безмолвствовала в этом отношении. Если она говорила очень и очень много о свободе совести, то была темна и узка в определениях понятия государственной Церкви. Таким образом, эта слабосильная наука воспитала в русском обществе, а следовательно, и в «канцеляриях», и в законодательных учреждениях, ходячее воззрение, будто свобода совести и существование государственной Церкви суть два явления противоположные и несовместимые. Вследствие этого, когда явилась задача установить у нас свободу совести, то эта работа неизбежно пошла по пути подрыва значения государственной Церкви. В результате, так как полное уничтожение государственной Церкви практически невозможно и рискованно, то получается реформа неопределенная и половинчатая: в ней и свобода совести не выдержана, и права государственной Церкви не ограждены, и, в общей сложности, она не столько что-либо устраивает, как обостряет внутреннюю вероисповедную борьбу.

Порицать за это отдельные лица, ведомства или учреждения — совершенно бесплодно. Но важно осознать, что г-н Кузнецов именно указывает выход из смуты, важно всех враждующих пригласить присмотреться к указываемому им исходу.

Восстановим же вкратце ход мысли докладчика в ее сущности и чистоте.

Он напоминает нам прежде всего, что Высочайшей властью (17 апреля и 17 октября[84]) перед нашим законодательством поставлена задача: осуществить религиозную свободу при сохранении господствующей Церкви. Нас воспитали в мысли, будто бы возможно одно из двух: или свобода, или Церковь. С высоты же Престола предуказано: и свобода, и Церковь. На этом-то камне и преткнулась наша реформа, которая стала осуществлять только половину предначертания, ибо не имела идеи, объединяющей обе половины. Г-н Кузнецов же, в отличие от сторонников той или иной половины задачи, говорит, что действительно нужны обе, а не одна из них.

Нужна, говорит он, государственная, господствующая Церковь. Почему? Потому что для государства необходимо иметь моральный элемент в обществе и в себе самом. Но если он нужен, то, значит, нужна и религия. Нетрудно доказать непрочность внерелигиозной морали, и мы не станем отвлекаться на эту частность… Далее мысль идет так: если нужна религия, то, конечно, христианская, ибо лишь в христианстве моральное начало возведено до идеальной высоты и господства. Но если для государства нужно господство христианства, то это значит, что ему необходима Церковь, ибо христианство есть религия не индивидуалистическая, а общественная (церковная), жизнь христианская мыслима лишь коллективно, в Церкви.

Итак, государству необходимо существование и действие Церкви в его юридическом порядке. Само собой, что для России это может быть только Православная Церковь. Но если бы мы избрали даже иную Церковь, то государство может вводить в свой юридический порядок только одну Церковь, а не десять и не две. Если бы мы в юридический порядок ввели хоть две Церкви, то это было бы равносильно тому, что у нас нет ни одной. Государству необходимо существование самостоятельной нормы морали, не им предписанной, а самодовлеющей, ибо только такая мораль способна умножать его силы.

Как известно, закон есть не что иное, как обязательное предписание минимума нравственных начал. Но государство, предписывая минимум (ибо только он доступен всем), нуждается в том, чтобы в нации жил (не обязательно, не предписано) также и максимум моральных норм, ибо только при этом законный минимум может быть достаточно высок. И вот почему государству нужна одна господствующая Церковь. Если их будет хоть две, то уже государству придется стать выше их, быть судьей их и их норм. Таким образом, государство только прибавит себе лишнюю заботу без всякой пользы для своей цели, ибо единой нормы для него не будет. Европейские законодательства из двух зол совершенно правильно предпочли положение атеистического государства, ибо лучше уж совсем не думать о религии, чем наваливать на государство сверх прочих попечений еще вечное разбирательство правоты церквей и размежевание между ними разных прав без всякой пользы для себя, ибо при этом самостоятельность морального начала исчезает. Итак, в юридический порядок государства может быть введена с пользой для него только одна Церковь.

Господствующая Церковь есть именно та, которая введена в юридический порядок государства, и только в этом все ее «господство». Господствующая Церковь должна быть сохранена, и только одна. В этом отношении Высочайшее предначертание вполне совпадает с предписанием юридического разума.

Но как же быть со свободой? Она тоже предписана, она тоже нужна. Непременно, говорит г-н Кузнецов, должна быть и она. Но свобода вероисповедания или совести вовсе не состоит в том, чтобы данное исповедание было введено в юридический порядок государства. Если какая-либо Церковь облекается правами господствующей, то вовсе не для того, чтобы она имела свободу. Свободу государство обеспечивает совсем иными путями и может дать ее всем исповеданиям, но не на правах официально признаваемой Церкви, а на правах частной корпорации. Свобода совести именно только этим и обеспечивается. Итак, Высочайшее указание вполне осуществимо и даже единственно осуществимо в том случае, если законодательство облекает юридическими полномочиями только одну (господствующую) Церковь, а всем прочим религиозным сообществам дает права частных корпораций. Тут ничего не потрясено и никто не обижен. Реформа производится одинаково в обеих частях своих.

Таков смысл доклада Н.Д. Кузнецова — в кратких словах и в вольном изложении. Мы группируем не слова автора, а элементы его мысли.

Можно порадоваться, что эта строго юридическая постановка дела явилась у нас в середине законодательных работ. Теперь еще не упущено время. Конечно, законодательные работы прошли уже длинный путь, получили свою инерцию, не — легко сворачивать их в какую-либо другую сторону. Но если мы не успеем свернуть в сторону, то выйдем не на вольную дорогу развития, а попадем в тупик, где столпившиеся религиозные интересы могут лишь претерпеть страшную давку. А потому нужно надеяться, что соображения Н.Д. Кузнецова будут услышаны достаточным числом законодательных деятелей. Нельзя не пожелать, чтобы они обратили внимание на самую сущность мысли, которая единственно способна не раздроблять на направления и партии, а объединить серьезные умы в общем деле реформы.

Что такое национализм

В настоящее время появилось нечто вроде моды на национализм. Имеется думская фракция националистов, есть разные общества националистов, явилось даже «новое славянофильство», которое также окрашивает себя некоторым подобием национального освещения. Прочно ли это движение к национальному — покажет будущее, а пока можно лишь сказать, что этому будущему чрезвычайно угрожает неопределенность содержания этого движения.

В нынешнем национализме чувствуется скорее «слово», чем «понятие», и это тем удивительнее, что национализм у нас далеко не нов. Его идея в разных оттенках славянофильства получила разработку несравненно более глубокую, чем какой бы то ни было другой принцип, нашим обществом воспринимавшийся. И тем не менее, хотя слово «национализм» раздается всюду, но что составляет содержание этого слова, к какому действию обязывает современного человека его «национализм», — этого пока почти невозможно определить.

Национальная идея разрабатывается у нас по малой мере целое столетие сотнями очень крупных работников, философов, ученых, историков, этнографов, до некоторой степени даже юристов. Не станем перепечатывать страниц «Истории русского самосознания» покойного Кояловича[85], но достаточно напомнить имена Хомякова, Киреевских, Аксаковых, Самариных, Соловьевых, Данилевского, К. Леонтьева, М. Каткова, Достоевского и т. д. Конечно, идея национальная не обходилась без своего рода «фракций», но, во всяком случае, общие основы ее установлены так ясно, так прочно, что, казалось бы, современный национализм мог очень хорошо знать, что он такое, чего он хочет, какими путями может действовать. А этого-то и нет.

В движении чувствуется не столько самосознание, как голос инстинкта, то есть именно та слабая сторона, по причине которой Россия не умела самостоятельно усвоить европейского просвещения, вечно поддавалась чуждым идеям, вечно копировала чужие учреждения и вообще отличалась печальной чертой «обезьянничанья», свойственного всякой «варварской», не достигшей самосознания нации.