Митрополит Макарий - История русской церкви (Том 10) Страница 48

В 6-й день июля Алексей Михайлович давал торжественный обед в честь прибывшего в Москву грузинского царевича Теймураза и против обыкновения не удостоил позвать на этот обед патриарха Никона с духовными властями, чем явно показал свое к нему неблаговоление. Никон послал своего боярина, князя Димитрия Мещерского, наблюсти при встрече царевича среди собравшейся толпы "чин церковный", т. е. чтобы кто-либо из духовенства не произвел какого-либо бесчиния. Царский окольничий и родственник Богдан Матвеевич Хитрово, расчищавший путь для царевича, может быть, ненамеренно ударил в толпе этого боярина палкою по голове без пощады. "Напрасно ты бьешь меня, Богдан Матвеевич, - сказал патриарший боярин, - мы пришли сюда не просто, а с делом". "Да кто ты такой?" - спросил окольничий. "Я патриарший человек и послан с делом", - отвечал князь Димитрий. Тогда Хитрово закричал: "Не величайся" - и ударил его по лбу так, что причинил ему большую язву. Боярин поспешил к патриарху, показал ему свою язву и со слезами жаловался на Хитрово. Никон написал к царю своею рукою и просил наказать виновного, а иначе грозил отметить ему своею духовною властию. Царь также прислал Никону собственноручное письмо с Афанасием Матюшкиным, и, когда Никон не удовлетворился, прислал ему и другое письмо, и обещался лично увидеться с патриархом. Но свидания не последовало. Через два дня, 8 июля, наступил праздник в честь Казанской иконы Богоматери. В прежние годы на этот праздник царь всегда бывал со всем своим синклитом в Казанском соборе за вечерней, утреней и литургией. Ожидали, что будет и теперь. И когда зазвонили к вечерне, Никон, отправившись сам в собор, послал по обычаю одного из пресвитеров известить государя о церковной службе, но царь к вечерне не пришел. Не пришел потом ни к заутрене, ни к литургии, несмотря на такие же приглашения со стороны патриарха. Никон понял, что царь на него "озлобися". Спустя еще два дня, 10 июля, настал другой праздник - в честь Ризы Господней, в который прежде государь также всегда присутствовал с своим синклитом на всех церковных службах в Успенском соборе. Послал и теперь Никон пред началом вечерни доложить о ней государю, но государь не пожаловал к вечерне. Послал Никон к царю и пред заутреней, но царь и к заутрене не захотел прийти. Только после заутрени прислал к Никону князя Юрия Ромодановского, который сначала сказал ему: "Царское величество на тебя гневен, потому и к заутрене не пришел, и не велел ждать его и к литургии". А потом прибавил уже именем самого государя: "Ты пренебрег царское величество и пишешься великим государем, а у нас один великий государь - царь". Никон отвечал: "Я называюсь великим государем не собою так повелел называться и писаться мне его царское величество; на это мы имеем свидетельство - грамоты, писанные его царскою рукою". Князь Юрий продолжал: "Царское величество почтил тебя как отца и пастыря, но ты не уразумел. И ныне царское величество повелел сказать тебе, чтобы впредь ты не писался и не назывался великим государем и почитать тебя впредь не будет". Таким образом, Никону прямо было объявлено, за что гневается на него царь и чего от него требует. И если бы Никон смирился, покорился воле государя, принес повинную и дал обещание измениться на будущее время, то дело мало-помалу могло бы уладиться и Никон спас бы как себя от горькой участи, какая его постигла, так и всю Церковь от тех смут и волнений, какие в ней последовали. К несчастью, Никон по своему характеру и привычкам был не такой человек, чтобы уступить и покориться. Он захотел, чтобы ему уступили и покорились, решился отказаться торжественно, пред всею Церковию, от своей кафедры, рассчитывая, что сам царь станет просить и умолять его не отказываться.

Утром того же 10 июля дьяк патриарха Никона Иван Калитин как-то узнал о намерении его оставить патриаршую кафедру и начал было говорить ему, чтоб не оставлял, но Никон не захотел и слушать. Калитин поспешил известить служившего прежде в боярах у патриарха Никона и глубоко преданного ему боярина Никиту Алексеевича Зюзина, и последний велел его именем сказать патриарху, "чтобы он от такого дерзновения престал и великого государя не прогневил, а буде пойдет (с кафедры) нерассудно и неразмысля дерзко, то впредь, хотя бы и захотел возвратиться, будет невозможно: за такое дерзновение надобно опасаться великого государева гнева". Никон было поколебался от этих слов и стал что-то писать, но, написав немного, разорвал бумагу и сказал: "Иду-де". Начался благовест к обедне. Духовные власти по обычаю пришли в крестовую патриарха, чтобы встретить его и провожать в соборную церковь. Никон велел прийти и иподьяконам и подьякам в новых больших стихарях и сказал: "Пусть проводят меня в последний раз". Потом, взяв посох Петра чудотворца, пошел в церковь и потребовал здесь, чтобы его облачили в саккос святителя Петра и омофор Шестого Собора, которые не были приготовлены, а находились на царево-борисовском дворе в палатах. Иподиаконы много раз бегали туда, но приносили все не тот саккос и омофор. Никон вместе с властями ждал, пока не принесено было требуемое им облачение. Облачившись, он совершил литургию вместе с двумя митрополитами (Крутицким Питиримом и Сербским Михаилом), одним архиепископом (Тверским Иоасафом), архимандритами, игуменами и протопопами. Пока шла литургия, в алтаре уже перешептывались, что патриарх оставляет кафедру, так как по приказанию его еще утром иподиакон Иван Тверицын купил для него простую поповскую ключку и рассказал о том своему товарищу. Во время святого причащения патриарх целовал властей и всех служащих в уста. Причастившись, сел на свое седалище и писал что-то, вероятно, послание к царю, отправленное после, и приказал ключарю поставить сторожей у церковных дверей, чтобы никого не выпускали из церкви: поучение будет. По заамвонной молитве Никон вышел из алтаря на амвон и сначала по обычаю прочел положенное поучение из Бесед святого Златоуста, касавшееся значения пастырей Церкви, а затем повел речь от себя. Что говорил он и что потом происходило в соборе, передать с точностию невозможно, потому что хотя года через полтора более шестидесяти свидетелей дали об этом письменные сказки, но большею частию показали весьма немногое, отзываясь, что иного не слышали или не могли слышать, а другое запамятовали. Все согласны только в одном, что Никон отказывался от патриаршества и говорил народу: "Патриархом вам не буду, не называйте меня патриархом". Лишь немногие дали несколько подробные показания, но неодинаковые. Например, по сказке Крутицкого митрополита Питирима, Никон говорил: "Ленив я был учить вас, не стало меня на это, от лени я окоростовел, и вы, видя мое к вам неучение, окоростовели от меня. От сего времени не буду вам патриархом; если же помыслю быть патриархом, то буду анафема". То же самое показали Тверской архиепископ Иоасаф и соборный поп Федор Тереньев, но потом Иоасаф сознался, что не помнит, произнес ли Никон слово "анафема", равно как и все другие свидетели сказали, что или не помнят, или не слышали этого слова. По сказке патриаршего ризничего диакона Иова, Никон говорил в своей речи к народу: "Как ходил я с царевичем Алексеем в Колязин монастырь, в то время на Москве многие люди к Лобному месту сбирались и называли меня иконоборцем за то, что я многие иконы отбирал и стирал, и за то меня хотели убить. Но я отбирал иконы латинские, писанные с подлинника, что вывел немец из Немецкой земли, которым поклоняться нельзя". И, указывая при этом в иконостасе соборной церкви на Спасов образ греческого письма, продолжал: "Вот такому можно поклоняться, а я не иконоборец. После того называли меня еретиком: новые-де книги завел и то чинится ради моих грехов. Я предлагал многое поучение и свидетельство Вселенских патриархов, а вы в непослушании и окаменении сердец ваших хотели меня камением побить. Но один Христос искупил нас Своею Кровию, а мне, если побьете меня камением, никого своею кровию не избавить. И чем вам камением меня побить и называть еретиком, так лучше я от сего времени не буду вам патриархом. Предаю вас в руки Богу живому: Он вас да упасет". Но потом ризничий Иов сознался, что он подлинно не упомнит, теперь ли в поучении говорил Никон все эти слова или говорил прежде в других местах. Окончив свою речь, Никон стал своими руками разоблачаться: снял с себя митру, омофор, саккос. Многие со слезами молили его: "Кому ты оставляешь нас, сирых?" Он отвечал: "Кого Бог вам даст и Пресв. Богородица изволит". Подьяки принесли мешок с простым монашеским платьем, но власти мешок отняли и не дали патриарху надеть это платье. Он пошел в ризницу, надел там черную мантию с источниками (следовательно, архиерейскую) и черный клобук, поставил посох Петра чудотворца на святительском месте, взял простую клюку и пошел из церкви. Но православные всех чинов люди соборную церковь заперли и из церкви его не пустили, а послали Крутицкого митрополита Питирима с другими властями известить о всем государя. Никон, дошедши до своего облачального места среди церкви, сел на последней его ступени лицом к западным дверям и дожидался, что будет. Государь, выслушав доклад Питирима, отправил в собор своего знатнейшего боярина, князя Алексея Никитича Трубецкого. Боярин, как свидетельствуют в своих сказках митрополиты Крутицкий и Сербский, прежде всего просил благословения у патриарха, но патриарх боярина не благословил, сказав: "Прошло-де мое благословение, недостоин я быть в патриархат". Боярин: "В чем твое недостоинство и что ты сделал?" Патриарх: "Если тебе нужно, я стану тебе каяться". Боярин: "То не мое дело, не кайся". Подтверждая это в своей сказке, сам боярин, князь Трубецкой, показал еще следующее: "Я спросил патриарха Никона, для чего он оставляет патриаршество, не посоветовавшись с великим государем, и от чьего гонения, и кто гонит". И патриарх отвечал: "Я оставил патриаршество собою, а не от чьего и не от какого гонения, и государева гнева никакого на меня не бывало. А о том я прежде бил челом великому государю и извещал, что мне больше трех лет на патриаршестве не быть". Затем дал мне патриарх письмо и велел поднесть великому государю, да приказывал бить челом, чтоб государь пожаловал велел дать ему келью. Про все то я великого государя известил, и он послал меня к патриарху в другой раз, велел отдать ему письмо назад и сказать, чтобы он патриаршества не оставлял и был по-прежнему, а келий на патриаршем дворе много, в которой он захочет, в той и живи. Никон, приняв письмо, отвечал: "Я слова своего не переменю, да и давно-де у меня о том обещание, что патриархом мне не быть". И пошел из соборной церкви вон".