Иннокентий Херсонский - О грехе и его последствиях Страница 5

Во-вторых, вера и добродетель подвергая человека, хотя для его же блага, разным принуждениям и ограничениям, требуя от него нередко важных жертв и усилий, награду за это обещает не столько в настоящем, сколько в будущем, нередко отдаленном, а полного плода и возмездия за все труды и лишения и не обещают в этом мире, а велят ожидать его по смерти. Человек, озаренный светом благодати и решительно утвердившийся в добре, вполне довольствуется сим обещанием: ибо видит ясно, что дело иначе и не может быть, что доколе падшая природа его вся не обновится и не освятится благодатию, дотоле она не может и вместить полного блаженства, что caмая жизнь настоящая, самая земля наша в настоящем их состоянии неспособны к сему блаженству. Но человек, водящийся мудрованием земным, не отрешившийся чувственности, не может возвыситься до сего святого взора на вещи, он, не смотря на все свои недостатки, на всю свою болезнь, хотел бы сделаться блаженным здесь, и как можно скорее. Грех пользуется всем сим, и во первых наводит сомнения на будущие награды за добродетель, на самую жизнь будущую, что и не трудно делать для него, ибо то и другое невидимо, во-вторых, преувеличивает злонамеренно жертвы, требуемые законом и совестью, выставляя в то же время полную картину своих удовольствий. Зачем, говорит он человеку, опускать верное — настоящее и гнаться за будущим неизвестным и едва ли возможным? Яне маню тем, чего у меня нет: мои все блага и радости налицо. Они все к твоим услугам, только предайся мне. Бедный грешник посмотрит в даль будущности, обещаемой за добродетель, — и своими близорукими очами не видит ничего, или весьма мало посмотрит на область греха, она кипит пред ним утехами и наслаждением, и вот, — он на стороне греха, в плену страстей!..

Опыт мог бы остановить при сем бедного человека, показать ему, как многие из грешников, вместо всех сладостей греха, или за малые капли ее, терпят и в сем мире ужасные бедствия: но грех умеет искусно прикрывать в себе эту мрачную и ужасающую сторону, представляя, что сии бедствия произошли не от самого греха и преступления закона, а от недостатка при сем благоразумия, или от особенного стечения обстоятельств. Все это бывает при грехе, говорит человеку страсть, но всего этого может и не быть: ты возьмешь против сего надлежащие меры, и на твою долю достанутся одни сладости и удовольствия.

В довершение сих обольщений, грех имеет удивительную способность разнообразить ядовитую свою сладость, смотря по требованию. Можно сказать, что сладость греховная преображается по вкусу каждого грешника. Для людей грубых и чувственных у греха множество наслаждений, самых плотских и грубых, для людей, живущих в области вожделений душевных, у греха есть немало удовольствий невещественных, например, удовольствие скупого от одного взгляда на кучи золота. Для людей, действующих преимущественно умом и волею, у греха наготове запас преступных наслаждений умственных, доставляемых гордостью, презорством, буйными замыслами, дерзкими поступками и проч. Даже для людей знакомых с жизнью духа, с подвигами добродетели, с совершенствами христианскими, у греха есть своя сладкая отрава: это тайное самоутверждение своими совершенствами и подвигами, с забвением собственного ничтожества. Сею приманкою грех уловляет душу в свои сети, так сказать, под самым небом.

Самая сладость греха, в чем бы она ни состояла, имеет Ужасные свойства. Вкушаемая, она обессиливает человека во всем существе его, отнимает у него часть внутреннего чувства и разумного самосознания, неприметно погружает таким образом сначала в сон духовный, а потом в душевное оцепенение мертвенность. Обумерщвщленный страстями грешник, видя невидит, слыша не слышит. Сколько ни восходит над ним солнце благодати, сколько ни орошается он струями слова Божия и христианских наставлений, сколько ни гремит над ним гром самого гнева Божия: — все это для него как бы не существует, потому что грех ослепил его ум, подавил в нем совесть, обмертвил его дух.

Будем ли дивиться после всего этого, что так мало людей избегающих совершенно сетей греха, и так немного таких, кои, имев несчастие увязнуть в сих сетях, расторгают их потом мужественно и исходят на свободу духа? Ах, если бы не всемогущая сила благодати Божией, не Ангелы хранители наши, в матернее попечение и таинства Церкви, то все мы, без сомнения, и навсегда остались бы в плену страстей, не имея и мысли о том, чтобы сражаться с ними и терпеть разные принуждения для возвращения себе свободы духа и чистоты сердца!

Не будем же забывать сего, возлюбленные! Зная коварствео врага нашего — греха, и то, чем он уловляет нас, противопоставим ему всегдашнюю бдительность, строгий разбор и непреклонное отвращение. Явится ли он пред нас с своей сладостью, — отринем ее с ужасом подобно тому, как мы же отвергли бы яд, самый сладкий и вкусный. Будет ли грех прельщать нас утехами в настоящем, — вспомним, что сии утехи привременны и скороисчезающи, а скорби, за ними следующие, всегдашни и вечны. Будет ли выставлять пред нами трудность жизни добродетельной, великость жертв, требуемых верою и покаянием, скажем, что сия трудность также привременна и вместе необходима и спасительна, что сии жертвы вознаградятся в свое время сторицею и требуются от нас ради нашего же блага, — скажем так, и пребудем верными закону, Богу и совести. Аминь.

Слово о том, что пагубные действия греха так велики, что мы не можем и видеть их во всей их глубине и обширности, но должны, по внушению Слова Божия, разума и опыта, предполагать, что они ужасно гибельны

Одно из пагубных свойств греха, как мы заметили прежде, состоит в том, что он открывает нам только ту сторону свою, которая обольстительна для нашей чувственности, а сторону вредоносную и пагубную всегда сокрывает и представляет вовсе несуществующею. Посему, желая произвести в себе спасительный ужас и отвращение ко греху, нам должно употребить все старание, чтобы извести наружу весь яд, сокрывающийся в сладости греховной, и показать его пагубные действия. Это самое, при помощи благодати Божией, и надеемся мы сделать в следующих собеседованиях наших. Теперь же почитаем за нужное рассмотреть предварительно — можем ли мы, в настоящем состоянии нашем, видеть всю пагубу, проистекающую от греха, и если не можем, то почему именно. Это необходимо для того, дабы кто-либо не сообразил, что мы сказали о сей пагубе все, что сказать можно, и что более ни видеть, ни сказать ничего не остается. Нет, мы заранее отрекаемся от сего совершенства. Всю пагубу, от греха происходящую, не может видеть око ума человеческого. Почему? По той самой причине, что мы не можем видеть теперь состояния рода человеческого ни прошедшего — первобытного, ни будущего — окончательного. Дабы знать, какими бедствиями разразился над человеком грех, необходимо иметь понятие о том, в чем состояло его первобытное совершенство, с порчею от греха, в душе и теле, никто ни нас не видал первого человека в состоянии невинности и бессмертия. После сего как нам определить, что сделал с нами там грех, чего именно лишил и чему подверг? С другой стороны, последствия греха должны обнаруживаться не в сей только жизни, а еще более по смерти, в вечности, которая также недоступна не только нашим чувствам, но даже и самым понятиям. Посему опять сами по себе мы не можем сказать, что сделает с нами грех, до чего прострется пагуба и жестокость его над нами. После сего для наблюдения нашего за пагубными действиями греха над нами остается один тесный круг нашего земного бытия. Здесь многие пагубные действия греха тотчас видны каждому, а большая часть опять не видна для взора самого дальновидного. Ибо грех, хотя есть яд сильнейший из всех ядов, но действие свое оказывает, обыкновенно, не вдруг, портит природу и жизнь нашу постепенно и неприметно: почему трудно указать с ясностию, что именно худого проистекло в нашей жизни непосредственно от греха, и что от других причин. Для означения всех пагубных действий греха на известного человека, надобно знать всю его жизнь в точности, взять, так сказать, всю сумму его пороков и всю сумму его страданий, и сличить одно с другим: но это невозможно. Тем невозможнее сделать сие в отношении к целому роде человеческому. Посему-то в известном церковном песнопении столь же справедливо, как и глубоко, ведение всех наших недугов греховных усвояется одному Богу: «Едине ведый человеческого существа немощь!» Точно, един Бог знает и видит, что сделал, делает и может сделать с нами грех!

Таким образом, не смотря на весь опыт и на все познания наши, мы оставались бы с весьма поверхностными сведениям: о том, как ужасен грех, и какое разрушение производит он в природе нашей, если бы не пришел к нам в сем деле на помощь один великий свидетель, который был при начале нашего бытия и видел, что произвел грех над нашими прародителями, коему с другой стороны известно все, что последует с нами за гробом, в вечности, как разразится там пагуба греха над теми, кои не успели освободиться от его лютой проказы. Этот свидетель всеведующий есть Божественное Откровение, пред коим, как пред очами Самого Бога, открыта совершенно вся судьба наша во времени и в вечности.