Неизвестен Автор - Даосские притчи Страница 5

Но вдруг заболел Приходящий. [Он] задыхался перед смертью, а жена и дети стояли кругом и его оплакивали.

Придя его навестить, Пахарь на них прикрикнул:

- Прочь с дороги! Не тревожьте [того, кто] превращается! - И, прислонившись к дверям, сказал умирающему: - Как величественно создание вещей! Что из тебя теперь получится? Куда тебя отправят? Превратишься ли в печень крысы? В плечо насекомого?

- Куда бы ни велели сыну идти отец и мать - на восток или запад, на юг или север, [он] лишь повинуется приказанию, - ответил Приходящий. - [Силы] жара и холода человеку больше, чем родители. [Если] они приблизят ко мне смерть, а я ослушаюсь, то окажусь строптивым. Разве их в чем-нибудь упрекнешь? Ведь огромная масса снабдила меня телом, израсходовала мою жизнь в труде, дала мне отдых в старости, успокоила меня в смерти. То, что сделало хорошей мою жизнь, сделало хорошей и мою смерть. [Если] ныне великий литейщик станет плавить металл, а металл забурлит и скажет: "Я должен стать [мечом] Мосе!", [то] великий литейщик, конечно, сочтет его плохим металлом. [Если] ныне тот, кто пребывал в форме человека, станет твердить: "[Хочу снова быть] человеком! [Хочу снова быть] человеком!", то творящее вещи, конечно, сочтет его плохим человеком. [Если] ныне примем небо и землю за огромный плавильный котел, а [процесс] создания за великого литейщика, то куда бы не могли [мы] отправиться? Завершил и засыпаю, а [затем] спокойно проснусь.

* * *

Мститель не станет ломать [мечей] Мо[се] и Гань[цзян]. Подозрительный не станет гневаться на сброшенную ветром черепицу. [Если] в Поднебесной [всего] будет поровну, не станет ни смуты - нападений и войн, ни казней убийств, обезглавливания. Значит, путь развивает не человеческую, а естественную природу. С развитием природного рождаются свойства, с развитием человеческого появляются разбойники. [Если] не пресыщаться естественным, не пренебрегать человеческим, народ станет близок своей истинной [природе].

* * *

Учителя Отца Цзао звали Великим Бобом. Когда Отец Цзао пришел к нему учиться управлять колесницей, то по обычаю держался очень скромно. Великий Боб же ничего ему не объяснял целых три года. Отец Цзао относился [к учителю] все почтительнее, и [тот], наконец, с ним заговорил:

- В старинной песне поется:

"Сын хорошего лучника Сначала должен плести корзины. Сын хорошего литейщика Сначала должен шить шубы".

Ты сначала смотри, как я бегаю. Станешь бегать, как я, тогда сможешь взяться за шесть пар вожжей, управлять шестеркой коней.

- Буду лишь повиноваться приказу, - ответил Отец Цзао.

Тут Великий Боб сделал дорогу: на расстоянии шага [один от другого] установил столбы, на которых умещалась лишь ступня. По ним он стал ходить, бегать туда и обратно, не скользя и не падая.

Отец Цзао стал этому учиться и за три дня овладел его искусством.

- Как ты понятлив! Как быстро все усвоил! - вздохнув, сказал Великий Боб. Так поступает Колесничий. Когда ты ходил, то овладел умением ногами, а откликался на него сердцем <умом>. Это и распространи на управление колесницей. Держи в порядке вожжи там, где [они] соединены с удилами, натягивай их или ослабляй в согласии с углами губ [коней]. Правильно соразмеряй мысль в своей груди, чувствуй ритм руками. Внутренне овладеешь волей, а внешне [научишься] угадывать желание коней. Тогда-то и сумеешь посылать [коней] вперед или отводить назад, словно по натянутому шнуру, делать повороты или кружиться, словно по угломеру и циркулю, и силы коней хватит с избытком на любой, самый дальний путь. Вот это истинное мастерство. Овладев мастерством [управления] удилами, приводи в соответствие поводья; овладев мастерством [управления] поводьями, приводи в соответствие и руки; [когда руки] овладеют мастерством, приводи в соответствие и мысли. И тогда можешь уже не следить глазами и не подхлестывать кнутом. Будешь стоять прямо с легким сердцем, и шесть пар вожжей не перепутаются, и [топот] двадцати четырех копыт будет равномерным, движения же совершенно точными при езде вперед, назад, кругом и при поворотах. А затем уж твоя колесница проедет всюду, где только поместятся колеса, всюду, где только хватит места для конских копыт. И тогда [езда в любой местности] станет [для тебя] одинаковой, не заметишь ни отвесных гор, ни узких ущелий, ни топи, ни равнины. На этом кончается мое искусство, и ты им овладел.

* * *

Учитель в Тутового Двора, Мэн Цзыфань и Цзы Циньчжан подружились. Они сказали друг другу:

- Кто способен дружить без [мысли] о дружбе? Кто способен действовать совместно, без [мысли] действовать совместно? Кто способен подняться на небо, странствовать среди туманов, кружиться в беспредельном, забыв обо [всем] живом, [как бы] не имея конца?

[Тут] все трое посмотрели друг на друга и рассмеялись. [Ни у кого из них] в сердце не возникло возражений, и [они] стали друзьями.

Но вот Учитель с Тутового Двора умер. Еще до погребения Конфуций услышал об этом и послал Цзыгуна им помочь. [Цзыгун услышал, как] кто-то складывал песню, кто-то подыгрывал на цине, и вместе запели:

Ах! Придешь ли, Учитель с Тутового Двора. Ах! Придешь ли, учитель! Ты уже вернулся к своему истинному, А мы все еще люди!

Поспешно войдя, Цзыгун сказал:

- Дозвольте спросить, по обряду ли [вы] так поете над усопшим?

- Что может такой понимать в обряде? - заметили [оба], переглянулись и усмехнулись.

Цзыгун вернулся, доложил Конфуцию и спросил:

- Что там за люди? Приготовлений [к похоронам] не совершали, отчужденные от формы, пели над усопшим и не изменились в лице. [Я] даже не знаю, как их назвать! Что там за люди?

- Они странствуют за пределами человеческого, - ответил Конфуций, - а [я] Цю, странствую в человеческом. Бесконечному и конечному друг с другом не сблизиться, и [я], Цю, поступил неразумно, послав с тобой [свое] соболезнование. К тому же они обращаются с тем, что творит вещи, как с себе подобным, и странствуют в едином эфире неба и земли. Для них жизнь [какой-то] придаток, зоб; смерть - прорвавшийся чирей, освобождение от нароста. Разве такие люди могут понять, что такое смерть и что такое жизнь, что сначала, а что в конце? [Они] допускают, что тело состоит из различных вещей. Забывая о собственных глазах и ушах, о печени и желчи, [они твердят] все снова и снова о конце и начале, не зная границ. [Они] бессознательно блуждают за пределами пыли и праха, [странствуют] в беспредельном, в области недеяния. Разве станут они себя затруднять исполнением людских обрядов? Представать перед толпой зрителей, [говорить] для ушей [толпы слушателей]?

-Почему же тогда [вы], учитель, следуете обрядам? - спросил Цзыгун.

- На [мне], Цю, кара Небес! И все же я разделяю ее с тобою, - ответил Конфуций.

- Осмелюсь ли спросить про их учение?

- Рыба создана для воды, а человек - для пути, - ответил Конфуций. - Тот, кто создан для воды, кормится, плавая в пруду. Тот, кто создан для пути, утверждает [свою] жизнь в недеянии. Поэтому и говорят: "Рыбы забывают друг о друге в [просторах] рек и озер, люди забывают друг о друге в учении о пути".

- Осмелюсь ли узнать, [что за человек] тот, кто чуждается людей? - спросил Цзыгун.

- Тот, кто чуждается людей, равен природе, - ответил Конфуций. - Поэтому и говорится: "Человек ничтожный для природы - благородный муж [царь] для людей; благородный муж для людей - человек ничтожный для природы".

* * *

Учитель Лецзы, после того как обучился у Лесного с Чаши-горы и подружился с Темнеющим Оком, поселился в Южном Предместье. Приверженцы его поселились [тут же. Их] каждый день считать не успевали, и сам Лецзы не знал, сколько [их], хотя каждое утро [он] вел с ними диспуты, и об этом стало повсюду известно. Учитель Лецзы двадцать лет прожил рядом с Учителем Южного Предместья, отделенный от него лишь оградой. Однако друг друга [они] не посещали и не приглашали, встречаясь же на улице, как будто друг друга не замечали. Ученики и слуги у ворот считали, что между учителем Лецзы и Учителем Южного Предместья существует вражда.

[Некий] чусец спросил учителя Лецзы:

- Почему [вы], Преждерожденный, и Учитель Южного Предместья чуждаетесь друг друга?

- Зачем к нему ходить? - ответил учитель Лецзы. - Лицо Учителя Южного Предместья [отличается] полнотой, а сердце - пустотой, уши у него не слышат, глаза не видят, уста молчат, сердце не знает, тело не движется. И все же попытаюсь вместе с тобой отправиться [на него] посмотреть.

[С ними] пошли сорок учеников. [Они] увидели, что [лицо] Учителя Южного Предместья действительно похоже на маску чудовища, с ним нельзя общаться. Повернулись к учителю Лецзы и увидели, что жизненная энергия у него отделилась от тела и он вышел из толпы.

Вдруг Учитель Южного Предместья указал на ученика Лецзы в последнем ряду и заговорил с ним радостно, как будто [перед ним] совершеннейший и сильнейший. Ученики Лецзы удивились, и на обратном пути лица всех выражали сомнение.