Артур Пшибыславски - Пустота – это радость, или Буддийская философия с прищуром третьего глаза Страница 5

Противоядием к перепроизводству концепций и оценок реальности, приводящих к проблемам, согласно буддийской философии, является метод Срединного пути, он позволяет различить неадекватность и противоречивость наших концепций и, главное, видеть реальность такой, какой она является, без очков тех самых концепций. А реальность пуста. Если заметить пустоту реальности, все проблемы решаются сами, они больше не бросают в реальности якорь, благодаря которому могут оставаться на месте. Тогда свобода от проблем становится свободой для радости, более ничем не ограниченной. И прежде чем вы позволите, чтобы со словом пустота стали ассоциироваться негативные фантазии, какие приписывает ей наша культура, поразвлекайтесь — в чулках или без них — пустотой в следующих главах.

2. Как безнаказанно ломать мебель, или Пустота объекта

Внешние явления, такие как форма и т. д., пусты — лишены собственной природы. Поскольку сутью формы является пустота, то форма пуста — лишена собственной природы формы.

Стол с выломанными ножками — это не только трудно произнести, но и непросто понять. Смею утверждать, труднее понять, чем вымолвить. Ведь что нам остается после акта вандализма — отламывания ножек стола? Ответ кажется банально простым: стол без ножек. Но на самом ли деле это стол? Или только столешница? Ну, конечно, скорее столешница и ничего больше. Вот здесь, дорогой читатель, мы вместе испытываем первый трудный момент: это философское открытие может побудить тебя или потребовать возврата денег за эту книгу, или, если ты богат, просто ее выкинуть… При этом я еще беспардонно требую, чтобы ты сейчас же ответил, куда девался стол после отламывания ножек.

Перед отламыванием у нас был стол с ножками, а после — мнимый стол без ножек, оказавшийся столешницей. Перед отламыванием был стол с ножками и столешницей, а после — только столешница без стола. А куда делся стол? Ведь он был тут еще минуту назад, до того, как мы дали волю ненависти к мебели.

Давайте еще раз. Что было в начале? Был стол, имеющий четыре ножки и столешницу. Следовательно, у нас шесть вещей: столешница, четыре ножки и стол. Однако после отламывания мы уже не можем досчитаться всех элементов — с одной стороны лежат четыре ножки, с другой — столешница, а третьей стороны, где должен лежать стол, ничего нет. Мы не хотели истреблять стол, а только выломали у него ножки, но вот стола прямо сейчас уже нет. Так был ли он за минуту до этого? Может, лучше сказать: мы выломали ножки из столешницы, и никаких хлопот? Но ведь ножки не являются частью столешницы, не принадлежат ей, поэтому выломать их из столешницы невозможно. Вы с этим не согласны? Чем же отличается просто столешница от столешницы без ножек? Если они идентичны, какой смысл имеет выражение о столешнице без ножек, ведь она по определению ножек не имеет? У стола ножки есть, а у столешницы нет, потому что столешница — плоская доска. Но тогда где же стол? А если от стола оторвать столешницу, то у нас, должно быть, останется стол без столешницы. Или, если пойти еще дальше, то есть отломать у стола ножки и оторвать столешницу, видимо, будет стол, только без ножек и столешницы.

«Это все философское мудрствование, — скажете вы, — философы самые простые вещи делают сложными! Ведь стол — вот он! Стоит здесь, и даже ребенок может на него показать пальцем! Вся эта философия — просто причуды, а стол — это стол, и все тут».

Но я снова дерзко заявляю, что и пальцем не так-то просто указать на стол. Читатель, я знаю, уж теперь-то совершенно тебя разозлил, но попробуй, пожалуйста, дотронуться пальцем до стола, за которым читаешь эту книжку (если читаешь в кровати, то встань и подойди к столу. Если читаешь в туалете — с трудом допускаю такую возможность! — не вставай). Уже дотронулся? Да? Ну, тогда скажи, уверен ли ты, что касаешься именно стола, или, быть может, твой палец лежит на столешнице или ласкает ножку… ой, извини, дотронулся до ножки стола? В самом ли деле ты можешь дотронуться до того, чему принадлежат столешница и ножки? Можешь ли показать тот стол, у которого есть ножки и столешница, а не только столешницу и ножки? Мы все время показываем на то, что ему принадлежит, а сам стол вроде как прячется от нас именно тогда, когда мы хотим на него показать. Нагло прячется за ножками и столешницей. Он есть, но словно и не было!

А может, вопрос намного проще: нет ничего, кроме столешницы и четырех ножек. Это и есть стол, и с проблемой покончено. Стол — это те самые пять элементов (столешница и четыре ножки), взятые вместе, без добавления того, кто ими обладает. Говорится, что у стола — четыре ножки и столешница, но никакого шестого элемента не предполагается. Если мы согласимся с этим, придется признать, что употребление слова «стол» — лишь мысленное сокращение. Вместо того чтобы говорить: «положи двести листов и две картонки на столешницу и четыре ножки», удобнее сказать «положи книгу на стол». Тогда найти стол еще труднее, потому что его названию не соответствует ни одна, извините за выражение, предметная единица. Одно название мы приспосабливаем для обозначения нескольких предметов (столешница и четыре ножки), а потом при его использовании уже думаем не о множестве, а об их единстве. Именно поэтому начинают искать сущность, которая спаяла бы в единое целое все составляющие элементы. Если стол — только столешница с ножками, и в нем нет столовости — причины того, что они становятся единым столом, то само название «стол», хоть оно и в единственном числе, не имеет никакого единственного соответствия. Следовательно, говоря «стол», мы совершаем пусть удобный, но подлог. И в повседневной жизни мы совершаем его так часто, что начинаем верить и видеть стол там, где его нет. Ножки и столешница притворяются чем-то большим, чем являются сами по себе, выдают себя за некий стол, но это еще не повод утверждать, что произнесенному звуку «стол» что-то реально соответствует. Конечно, мы можем и дальше пользоваться названиями, без них трудно представить ежедневное функционирование. Дело лишь в том, чтобы не слишком волноваться по поводу предметов, которых нет. Например, мы купили стол. В магазине заплатили за него, и счет подтверждает, что за стол уплачено, но радоваться нечему — нас обманули. Мы купили только столешницу и четыре ножки, исполняющие роль стола, а самого стола как не было, так и нет. Столешница и ножки, так сказать, выполняют обязанности стола, но столом не являются, так же как исполняющий обязанности начальника не является начальником[13]. Столешница и четыре ножки — это просто набор столоподобных предметов, и должны все же стоить немного меньше, чем сам стол, так некогда шоколадоподобные продукты стоили дешевле настоящего шоколада. Также понятно, почему выгоднее покупать автомобили запчастями. Ведь они тоже ездят, выглядят совершенно как машина, но дешевле, потому что мы платим только за запчасти, и не нужно платить за какой-то дополнительный автомобиль, который при всех раскладах мы и так не нашли бы между частями.

Конечно, на стороне стола по-прежнему будут столяры, хотя зачем защищать то, чего нет, — они будут утверждать, что я забыл простой, но важный факт: стол — это не только составляющие элементы, но и их соотношение. Если так, то после отламывания ножек останется столешница и соотношение столешницы с четырьмя ножками? Некоторые скажут, что это полное опошление, ведь соотношение — это нечто более абстрактное. Глаза видят части системы, а ум постигает саму систему. Пусть так, но где это более абстрактное сидит? Между частями, которые склеивает в единое целое? В самих частях данной системы или в кусочках каждой части? Что тогда склеивает части в единую систему? Что склеивает систему с частями? Какая-то надсистема? Такая абстрагированная от предмета система из частей наверняка умещается у нас в голове и о ней нетрудно подумать, но из этого еще не следует, что ей соответствует какая-либо единица со стороны реальности. Со стороны реальности у нас есть части, и если их забрать, то никакой системы не останется, хотя мы можем и дальше о ней думать. А из факта нашего думания следует только, что мы умеем думать, а не то, что все является таким, как мы думаем. Законы мышления не обязаны быть законами бытия, даже если мы думаем, что они таковыми являются. Сколько женщин полагало, что мужчины им изменяют? Из факта такого мышления вытекало только то, что они так думали, и ничего более.

Так что там со столом? Отличен ли он от своих частей? Нет, стол не отыскать за их пределами. Значит, он тождествен своим частям? Нет, потому что единое не может быть тождественно множеству. Находится ли он в частях? Нет, ведь стола не существует по чуть-чуть в каждой из ножек. Находятся ли части в нем? Нет, потому что то, с чем мы встречаемся на опыте, это лишь части, которые не заключены в некую рамку. Обладает ли стол этими частями? Нет, потому что мы не смогли найти его нигде под столешницей. Но тогда, наверное, он — их набор? Нет, поскольку он должен быть чем-то большим, нежели пара элементов. Но и не является системой из них? Нет, не является, ведь искать систему среди элементов — напрасный труд. Вот так мы дошли до так называемых семи отрицаний, благодаря которым буддийская философия отменяет понятие объекта, или, говоря нормальным языком, отнимает немного конкретности у окружающих нас предметов, на которые мы проецировали фантазии об их реальности и субстанциональности.