Александр Мень - Почему нам трудно поверить в Бога? Страница 5

И что ответил ему Бог? Он сказал: ты пожалел растение, которое выросло за одну ночь, а мне ли не пожалеть великого города? Языческого города, нечестивого! Бог жалеет город, в который погнал этого пророка, чтобы он там проповедовал. Это же великая притча, и разве тут важно рассуждать о том, кто кого проглотил?

Вспомним притчи Христа.

Разве нам важно знать, был ли милосердный самарянин на самом деле? Был ли блудный сын, и как его звали, и действительно ли он однажды ушел от своего отца? Это не имеет значения. Нам важна суть того, что до нас донесено. Разумеется, есть в Священном Писании некоторые вещи, которые действительно соответствуют реальности, не только глубинно-духовной, но и прямо исторической. Это касается прежде всего личности Христа.

Простите, ради Бога, за неуместные комплименты, но нам кажется, что Вы в наше время, быть может, единственный человек, видящий мировую историю насквозь и глубже, воистину стереоскопически. Вам ведомы пути развития Духа. Так вот вопрос почти как к оракулу: конец мира и Страшный Суд действительно близки? Ядерная война, третья мировая, — это ли имелось в виду в Апокалипсисе? Попустит ли Бог?

О. АЛЕКСАНДР: Я, конечно, решительно отклоняю роль оракула, я просто не знаю, что будет дальше. Но я глубоко убежден, что Церковь как духовное единство людей, соединяющих себя с Христом, только начала свое существование. То семя, которое посеял Христос, только начинает расти, и мне трудно предполагать, что все это внезапно оборвется. Разумеется, никто не может знать замыслов Божиих, но у меня есть ощущение, что впереди еще по крайней мере столь же огромная история, сколько простирается позади.

Для некоторых новообращенных христиан Церковь есть явление дорогого и красивого прошлого. Некоторым даже хочется, чтобы это прошлое — византийское, древнерусское, первохристианское — любое, чтобы оно вернулось. Между тем христианство есть стрела, нацеленная в будущее, а в прошлом были лишь его первые шаги.

Однажды я просматривал одну «Всемирную историю». Книга о средних веках — это «эра веры». Дальше шли тома: эра разума, эра революции и т. д. Получается, что христианство — какой-то средневековый феномен, бывший некогда, а сейчас исчезающий и обреченный.

Нет и тысячу раз нет.

Что общего у христианства с тем, что мы видим в средневековье? Узость, нетерпимость, гонение инакомыслящих, статическое восприятие мира, вполне языческое: то есть мир существует как иерархия — наверху Творец, потом ангелы, ниже папа или король, потом феодалы, потом крестьяне и т. д., затем животный мир, растительный, как в готическом соборе. И все это стоит, а потом Бог явится, и — конец. Будет Страшный Суд, чтобы разобрать все это здание.

Такая статическая точка зрения противоречит Библии. Библейское откровение изначально предлагает нам нестационарную модель мировой истории. Мировая история — это динамика, движение, и весь космос — движение, и все — движение. Царство Божие, по понятиям Ветхого и Нового Завета — это грядущее торжество света и замыслов Божиих среди тьмы и несовершенства мира. Вот что такое Царство Божие. Едва ли оно может осуществиться за такой короткий срок.

Конечно, можно спросить: а почему Бог не ускорит его, почему, скажем, Он не вмешается, не изменит отрицательных процессов?

На это можно сказать только одно: все эти улучшения, извне идущие, навязанные, по-видимому, противоречат космическому замыслу. Они бы не имели никакой нравственной цены, они бы лишили нас человеческого достоинства. Мы просто превратились бы в запрограммированные существа, лишенные всякой свободы. Достаточно того, что мы связаны природой, наследственностью, своей психикой, соматикой, даже, может быть, астрологией — когда мы родились, под каким знаком Зодиака. Всего этого нам хватает. Мы хотим, чтобы еще Господь Бог запрограммировал наконец нашу душу, чтобы мы окончательно стали автоматами. Чтобы нас можно было показывать в музее мадам Тюссо.

Но на самом деле христианство есть задание, задача. Вникните в евангельские притчи: закваска, постепенно действуя, начинает сквашивать все тесто. Из одного семени растет дерево. Подумайте, сколько процессов в мире, это удивляло человека всегда, и не только древнего!

Я живу близ дубовой рощи и часто гляжу на маленькие желуди на земле, из них поднимаются огромные исполины… Сколько всего должно совершиться в природе, прежде чем дуб вымахает наверх…

То же самое — в истории. Христос сравнивает Царство Божие с деревом и с закваской. Это не современные аналогии. Даже марксистские историки говорили о «революционном яде Евангелия». Он постоянно давал себя знать в виде различных оппозиционных движений.

Путь, который начертывает нам Евангелие, нелегкий. Для некоторых он выглядит неуютно, подобно движению вверх по скалам. Но нам предложен именно этот путь. И на нем придется пройти через сомнения, искания, душевные кризисы, и только воля, устремленная, как стрела в цель, поведет нас вверх.

И наконец, вы скажете: а если воля ослабеет? Да, она не только слабеет, она в общем-то доказывает свое банкротство. Тут был один вопрос: как понимать толстовское толкование Евангелия? Толстой любил слово «самосовершенствование». Слово хорошее, но бессмысленное. Никто никогда сам себя усовершенствовать не мог. Каждый из нас хорошо знает по себе, что мы поднимаемся и опять падаем. За волосы мог вытащить себя только барон Мюнхгаузен.

Одна из предпосылок начала подлинно христианского пути — это нравственная внутренняя честность. Апостол Павел показал это блестяще. Он сказал: «То, что ненавижу, то люблю. Горе мне, два человека живут во мне». И мы все это знаем. И к этому он добавил другое: если мы не можем самосовершенствоваться, то мы можем быть открыты тому движению, которое к нам идет сверху; сила благодати может действовать так, что человек, неспособный к победе, побеждает, человек, от которого нельзя было ожидать чуда, вдруг совершает чудо.

«Сила Божия в немощи совершается» — вот что говорит нам Писание[9]. В немощи. И порой чем более слабым кажется человек, тем более удивительные вещи он может совершить с помощью высшей силы. Значит, здесь так же, как в истоках, — богочеловеческий принцип. Человек идет вверх, и ему протянута рука.

Вера предполагает возможность чуда, то есть  нарушения естественного порядка вещей в любое время и в любом месте. Но как поверить в возможность явления Богородицы на Калининском проспекте (то есть в чудо столь прямое и безусловное, каковы, например, евангельские чудеса)?

О. АЛЕКСАНДР: Чудо не сверхъестественное явление в прямом смысле слова. Сверхъестествен только Тот, Кто стоит над естеством, то есть над природой. А все остальное естественно, только по-разному. Уверен, что воскрешение мертвых — это соответствует какому-то таинственному, нам неведомому естеству.

Я, например, никогда не нуждался ни в каких чудесах, хотя очень много видел в жизни всяких необыкновенных вещей, но они меня не очень интересовали. Может, это просто личное, субъективное. Со мной случались разные — я называю это словом «феномены»; так эти феномены не более интересены, чем устройство какой-нибудь голотурии[10].

Насчет Калининского проспекта? Вообразим, что некий архангел явился перед Госпланом. Все работники его падают ниц перед этим огненным чудом — что им еще остается делать? Это будет вера, ничего не стоящая, вера, порожденная страхом неумолимого факта, который сваливается на человека, как камень на голову. Это противоречит всему, что мы знаем о замыслах Творца по отношению к человеку.

Свобода и еще раз свобода. Более того, даже если бы бытие Божие было доказано с математической точностью — это противоречило бы замыслам Божиим, потому что человеку некуда было бы деться.

Я всегда вспоминаю рассказ Сартра про себя; когда он был маленьким, он прожег коврик и вдруг почувствовал, что Бог смотрит на него; и ему некуда деться, потому что он совершил это безобразие, и тогда мальчик стал ругать Бога. С тех пор он больше не чувствовал Бога. Он просто от Него сбежал, сбежал эдаким эмоциональным образом. Такой Бог, как кувалда, которая висит над нами, — это проекция наших представлений о Нем.

Требует ли вера буквального понимания того, о чем говорится в Евангелии, или события, описанные в Евангелии (особенно чудеса) должны быть истолкованы иносказательно? Допустимо ли для верующего такое отношение к тексту Евангелия, какое было у позднего Толстого (то есть такое, как ко всякому тексту)?

О. АЛЕКСАНДР: В Ветхом Завете многие описания чудес являются лишь поэтическими метафорами. Потому что Ветхий Завет, как я вам уже говорил, — это сложная система жанров, и когда там говорится, что горы скачут и прочее, не надо понимать это буквально. Это язык поэзии, саги, сказания, легенды.