Шантепи Сосей - Иллюстрированная история религий Страница 51

Биографам Магомета всегда было трудно сделать правильную оценку его личности. Это не должно никого удивлять, так как, без сомнения, он был совершенно необыкновенным человеком. В личности его обнаруживаются два различных духовных направления, которые нигде больше не встречаются одновременно и обыкновенно даже исключают друг друга: это – несокрушимый энтузиазм и холодно-рассчитанное житейское благоразумие. Отчасти это становится понятным, если мы вспомним, что он открыто выступил проповедником ислама уже в зрелом возрасте, то есть в такие лета, когда мечты и энтузиазм молодости или уже совсем исчезают, или, во всяком случае, бывают подчинены расчету благоразумия. Мы бы совершенно неверно оценили исторические факты, если бы не обратили внимания на то, что уже в мекканский период Магомет умел с большой хитростью и тонким тактом обходить опасности, которые грозили ему и его маленькой общине; с другой стороны, не следует также забывать и того, что в Медине и даже во время своего прощального путешествия на богомолье он с юношеским рвением и несокрушимой силой выступал за свой религиозно-нравственный идеал. Однако слишком часто случается, что многие христианские ученые склонны в его биографиях различно оценивать его характер: мекканского проповедника они не прочь считать истинным пророком и осуждают мединского вождя как обманщика и сластолюбца. Полагают именно, что в позднейший период жизни Магомета в характере его замечаются такие недостатки, которых прежде, по-видимому, вовсе не было и которые вообще несовместимы с его пророческим призванием.

Что касается последнего утверждения, то спорить по этому поводу совершенно бесполезно. Кто думает заодно с магометанскими догматиками, что пророк непременно должен быть непогрешим, для того биография Магомета представит немало трудностей, и он вряд ли удовлетворится тем, что правоверные выставляют в его оправдание.

Вознесение Магомета на небо

Арабу Магомет является образцом кротости и разумности; меры, принятые им против своих личных врагов, против мединских евреев и т.д., кажутся арабу скорее кроткими, чем слишком суровыми, тогда как европейский ученый видит в них только жестокость, хитрость и мстительность. Но стоит вспомнить только царя Давида, который если и не считается настоящим пророком, то признается благочестивыми людьми за богоугодного героя царя, и тогда нам станет понятным, что верным никогда и в голову не приходило сомневаться в Божественной миссии Магомета на том основании, что он разделял со своим народом все его национальные недостатки. Их скорее смущало то обстоятельство, что он разрешал войну в священные месяцы, женился на жене своего приемного сына Заида и т.п.- словом, такие вещи, о которых не слыхано было у арабов и которые противоречили их древним обычаям; но именно в этом они и видели доказательство того, что для Магомета существуют иные законы, чем для всех других арабов. Мы же, которые не разделяем этого мнения даже в том случае, если признаем Магомета за пророка, – мы не должны забывать о человеческих слабостях и обязаны судить и мерить человека единственной правильной мерой, соображаясь с его эпохой и соплеменниками; в таком случае мы увидим, что он и в Медине достойным образом исполнил свое назначение. Даже часто порицаемая чувственность его, побудившая его, как думают, взять себе целую дюжину жен, есть не более как гипотеза, которая мало согласуется с его простым и правильным образом жизни. Может быть, побудительными причинами к этим бракам была политика и разумный расчет, а вовсе не безграничная чувственность, тем более что он свободно мог, не возбуждая особого внимания, иметь столько рабынь, сколько ему было желательно.

Мы не можем также допустить справедливости делаемого Магомету упрека, что он одобрял свои недостатки и слабости, ссылаясь на мнимые Божественные откровения. Следует принять в соображение логические последствия раз принятой им на себя роли Божьего посланника; в подобных щекотливых случаях друзья и враги требовали от него доказательства Божественного решения, и он не мог уклониться от исполнения этого требования. Он мог бы, конечно, в некоторых случаях дать ответ, который в наших глазах сделал бы большую честь его нравственному характеру. Но нельзя не видеть, что ответ его никогда не ограничивался его личными интересами, но всегда благоразумно был рассчитан на то, чтобы, насколько это позволяли обстоятельства, совершенно покончить с вопросом, удовлетворив каждого, так что он в действительности не наталкивался при этом ни на какое противоречие и не наносил никакого ущерба своему достоинству.

Существует весьма распространенное заблуждение, что Магомет оставил ислам вполне законченным, как будто религия эта не развивалась с течением времени в различных направлениях. Мнения касательно этих различных направлений, само собой разумеется, не согласны между собой. Один видит здесь вырождение, другой, наоборот, успех; но справедливо признать, что и здесь есть и свет и тень. Все, что оставил Магомет после своей смерти, если не считать множества учеников, воодушевленных его учением, заключалось в известном числе Откровений, не приведенных в порядок и не снабженных необходимыми для их понимания историческими объяснениями, а также в примере его собственной жизни в том виде, как она сохранилась в воспоминании. Мы намерены здесь несколько подробнее подсчитать это оставшееся после Магомета достояние, так как оно на все времена осталось главным капиталом ислама.

Во время своей публичной деятельности Магомет высказал очень много изречений, произнес много речей и проповедей; но в них существует известного рода различие, которое бросается в глаза, главным образом по своей форме. Так, когда он говорил от лица Божия, то он пользовался обыкновенно рифмованной прозой, которая придавала речи торжественный характер и у древних арабских кахинов служила традиционной формой для оракулов. Впрочем, способ применения ее в различные периоды жизни Магомета довольно различен; первое время он выражается короткими ритмическими предложениями, позднее они становятся все длинее, ритм делается менее явственным, а рифма все изысканнее и монотоннее, хотя этот признак нигде не пропадает. Все изречения, в которых он замечается и в которых говорящим лицом является не Магомет, а Аллах, относятся к числу Откровений, все остальное, не удовлетворяющее этому условию, принадлежит к преданию.

Откровения носят название Коран (чтение, передача), которое относится как к отдельным отрывкам, так и к их совокупности. Магомет, не умея сам ни читать, ни писать, частью приказывал секретарю писать эти Откровения на клочках бумаги, костях, пальмовых листьях, каменьях и т.д.; другие же отрывки сохранились в памяти особенно благочестивых людей. Уже при первом халифе Абу-Бекре одним из этих секретарей, Зей-ибн-Сабитом, составлен был сборник, в существенных чертах мало отличающийся от того, который мы имеем теперь.

Индийский Тадж-Махал

По приказанию халифа Османа (644-656) под руководством того же Зейда и других знатоков Корана текст его был окончательно установлен; причем и порядку отдельных отрывков придана была неизменная форма и всюду введен один и тот же диалект, именно диалект корейшитов. Экземпляры, уклонявшиеся от этого образца, если они еще существовали, разыскивались и сжигались, так что о некоторых уклонениях мы знаем только от позднейших компиляторов. Из этого с уверенностью можно заключить, что при Османе действовали вполне добросовестно и если что и ускользнуло, то лишь немногие стихи, не имеющие никакого значения сравнительно с целым. Мнение Вейля и других ученых, которые подозревали, что были допущены умышленные изменения, не подтвердилось при ближайшем исследовании.

Копия отрывка из Корана, изданного в VII веке. Стих 1-6 XXXIV Суры

Во всяком случае порядок отдельных откровений и подразделение их на 30 перикоп или 114 сур (глав) чисто произвольны, что доставляет критике немало работы, так как для нас было бы интересно расположить отрывки в хронологическом порядке, чтобы можно было объяснить и содержание с психологической стороны на основании биографии Магомета; а с другой стороны, эти бесспорно подлинные свидетельства могли бы, в свою очередь, осветить самую его биографию. К счастью, мы имеем для этого несколько различных путей. Во-первых, еще исстари, по одному в общем надежному преданию, суры в заголовках обозначены – одни как мекканские, другие как мединские. Впрочем, суры, особенно более длинные, часто составлены из нескольких различных отрывков, не совпадающих друг с другом по времени; таким образом, нельзя вполне доверять надписи о том, что вся сура действительно относится к мекканскому или к мединскому периоду. Случается также, что предание колеблется в своем показании, а иногда даже оно заявляет, что Откровение той или иной суры было дано два раза. Таким образом, европейский ученый не может вполне удовлетвориться этим чисто внешним признаком; однако существует другой способ определения времени, к которому относятся суры, именно на основании их собственного содержания, часто дающего очень определенные указания, так что в общем установление хронологического порядка не представляет непреодолимых затруднений. К этому следует прибавить, что для понимания содержания сур в отношении как языка, так и смысла большую услугу могут оказать прекрасные работы арабских и персидских писателей. Уже в очень древнее время существовали письменные рассуждения касательно трудных слов и малопонятных мест, да и раньше того были разъяснения по существу, в которых сопоставлялись предания об обстоятельствах и лицах, вызвавших то или иное Откровение. В позднейших компиляциях кроме этого собрано еще много других преданий, откуда произошли компендии, отличавшиеся большим удобством для употребления. Большой авторитет имеет на Востоке комментарий Баидави (Baidhavi) XIII века, который новейшими учеными опять-таки был снабжен дополнениями и толкованиями.