Георгий Флоровский - Византийские Отцы V-VIII веков Страница 54

2. План «Лествицы» очень прост. Определяется он скорее логикой сердца, нежели логикой ума… Практические советы закрепляются психологическим анализом. Каждое требование должно быть объяснено; т. е. для подвизающегося должно быть ясно, почему предъявляется к нему то или иное требование, и почему развертываются они именно в таком порядке и последовательности… Нужно помнить, что пишет преподобный Иоанн только для монахов, имеет в виду всегда монастырские условия и обстановку жизни…

Первое требование монашества есть отречение от всего мирского. Возможно отречение только через свободу, «самовластие», — это и есть основное достоинство человека. Грех есть свободное отпадение или отдаление от Бога, и отпадение от жизни, — вольная смерть, своего рода самоубийство по своеволию. Подвиг есть вольное и волевое обращение к Богу, проследование и подражание Христу. Иначе сказать, всегдашнее напряжение воли и обращенность к Богу. Вершина подвига в монашестве. «Монах есть всегдашнее понуждение естества и неослабное хранение чувств…» Отречение от миpа должно быть полным и решительным, — «отвержение естества, для получения тех благ, которые выше естества». Это очень важное противопоставление: «естественное» расторгается ради сверх-естественного, а не заменяется противо-естественным. Задача подвига в сублимации естественной свободы, не в противо-борстве ее подлинным законам. Поэтому только верные мотивы и истинная цель оправдывают и отречение, и подвиг… Подвиг есть средство, а не цель. И завершается подвиг только тогда, когда приходит сам Иисус и отваливает от двери сердца камень ожесточения. Иначе подвиг бесплоден и бесполезен… Задача не в самом отречении, но в том соединении с Богом, которое осуществимо чрез подлинное отречение, т. е. освобождение от мира, — освобождение от страстей и пристрастий, от привязанностей и мирского тяготения, ради стяжания и обретения бесстрастия… В самом подвиге всего важнее его движущий мотив, любовь к Богу, сознательное избрание. Впрочем, может оказаться благотворным и невольный подвиг, отречение по обстоятельствам и даже по нужде; ибо душа, может и вдруг проснуться… «И кто есть инок верный и мудрый? Кто сохранил свою горячность неугасимой, и даже до конца жизни своей не перестает всякий день прилагать огнь к огню, горячность к горячности, усердие к усердию, желание к желанию…» Иначе сказать, не столько важно равнодушие к миру, сколько пламенное устремление к Богу… Отречение завершается духовным странничеством. Мир должен стать и казаться чужим. «Странничество есть невозвратное оставление всего, что в отечестве сопротивляется нам в стремлении к благочестию». Это есть путь к божественному вожделению… И оправдание этого отчуждения только в том, «чтобы сделать свою мысль неразлучной с Богом…» Иначе странничество окажется праздным скитальчеством… Не должно странничество питаться и ненавистью к миру и остающимся в миру, но только прямой любовью к Богу. Правда, эта любовь исключительна, и погашает даже любовь к родителям. И отречение должно быть безусловным: «пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего» (Быт. 12:1). Однако, эта «ненависть» к оставляемому в миру есть «ненависть бесстрастная…» Монашество есть выход из «отечества», т. е. из тех социальных условий и строя, в которых каждый находит себя по необходимости рождения. И это есть уход от соблазнов и рассеянности. Нужно создавать новую среду и обстановку для подвига: «да будет отцом твоим тот, кто может и хочет потрудиться с тобою для свержения бремени грехов твоих…» Этот новый порядок жизни создается свободно. Однако, еще раз надлежит отречься. И на этот раз от самой воли своей (не от свободы). Это — ступень послушания… Послушание не есть погашение свободы, но преображение воли, — преодоление страстности в самой воле. «Послушание есть гроб собственной воли и воскресение смирения». Это есть «жизнь, чуждая любопытства», — или: «действие без испытания…» Монашеский подвиг начинается через избрание наставника или отца духовного, — и нужно вверить свое спасение иному. Однако, выбирать наставника нужно с рассуждением и осмотрительностью, — «чтобы не попасть нам вместо кормчего на простого гребца, вместо врача на больного, вместо бесстрастного на одержимого страстями, вместо пристани в пучину, и таким образом найти себе готовую погибель». Но раз сделанный выбор связывает. И нельзя вообще обсуждать или испытывать слова и действия избранного наставника… Советы наставника нужно выслушивать со смирением и без всякого сомнения («как из уст Божиих»), — «хотя бы оные и были противны собственному разумению, и вопрошаемые были не очень духовны…» «Ибо не неправеден Бог, и не попустит, чтобы прельстились те души, которые покорили себя суду и совету ближнего своего с верой и незлобием. И если вопрошаемые и не имеют в себе духовного разума, но есть глаголющий чрез них Невещественный и Незримый». Иначе сказать, послушание оправдывается верой и надеждой на Божию помощь. «Непоколебимая надежда есть дверь беспристрастия» (или даже «беззаботности»)… Очень важно, что самое подчинение есть акт свободы, свободного рассуждения и выбора. И далее, отречение от собственной воли совершается для освобождения. Чрез послушание воля освобождается от случайностей личного мнения, высвобождается из под власти страстей. В этом смысле послушание есть предвосхищение подлинного бесстрастия. «Послушный, как мертвый, не противоречит и не рассуждает, ни в добром, ни в мнимо-худом…» И это есть путь к истинной свободе, через добровольное рабство (как всегда: воскресение через смерть, возрождение чрез умирание)…

Внутренний подвиг начинается покаянием. Вернее сказать, покаяние или сокрушение о грехах своих есть самая стихия подвига. И с покаянием связана память смертная. Это есть духовное предвосхищение смерти и уже некая «повседневная смерть». Подлинная «память смертная» возможна только чрез полное беспристрастие и совершенное отсечение воли. В ней нет страха. И это дар Божий. Следующая ступень есть плач, и плач радостотворный. «Покаяние есть возобновление крещения», а плач больше крещения. «Источник слез после крещения больше крещения», как бы то ни казалось парадоксально. Ибо плач есть непрестанное очищение от совершаемых грехов. Есть плач от страха, плач о милосердии; и есть плач от любви, он удостоверяет в том, что моление принято. «Мы не будем обвинены, братия, за то, что не творили чудес, что не богословствовали, что не достигли видения; но без сомнения должны будем дать Богу ответ за то, что не плакали непрестанно о грехах своих…»

3. Цель внутреннего подвига есть стяжание бесстрастия. И задача внутреннего устроения сводится к постоянному угашению страстей. Нужно останавливать и вовсе остановить в себе движение и возбуждение страстей. И прежде всего должна быть преодолена гневливость, «возмущение сердца», — нужно стяжать безгневие и кротость, мир и тишину. В понимании Лествичника гнев связан с самолюбием. Поэтому он и определяет безгневие, как «ненасытимое желание бесчестий», и кротость, как «недвижимое устроение души, пребывающей одинаково и в чести, и в бесчестии». Еще выше совершенное непамятозлобие, в подражание незлобию Иисусову. И нужно воздерживаться от всякого осуждения. О согрешающих молись втайне, — «сей образ любви угоден Богу». Судить и осуждать не подобает кающимся. «Судить значит дерзостно присваивать себе сан Божий». Ведь человеку недоступно всезнание, без которого суждение всегда окажется поспешным. «Если даже собственными глазами увидишь, что кто согрешает, не осуждай. Ибо часто и глаза обманываются…» Много говорит Лествичник о преодолении плотских соблазнов и о стяжании чистоты. Источник чистоты в сердце, и она выше сил человека, но есть дар Божий, хотя и чрез подвиг… Сребролюбие погашается в нестяжании, в совершенном «отложении попечений о земном», — это есть некая беззаботность в жизни, беспечальность, по вере и упованию… Еще опаснее соблазн гордости, — гордящийся соблазняется уже и без бесовского искушения, он сам для себя стал бесом и супостатом… Преодолевается гордость в смирении… Смирение не поддается словесному определению, это есть некая «неименуемая благодать души», постижимая только в собственном опыте. И научиться смирению можно только у самого Христа: «научитеся не от Ангела, не от человека, не от книги, но от Меня, т. е. от Моего в вас вселения, и осияния, и действия, — ибо Я кроток и смирен сердцем»… (срв. Мф. 11:29) [9] В известном смысле смирение в подвизающихся есть некая слепота к собственным добродетелям, — «Божественный покров, который не дает нам видеть наши исправления…»

В развитии страсти Лествичник различает следующие моменты. Прежде всего, прилог или «приражение», πρоσβоλή, — некий образ или мысль, «набег мыслей». В этом нет еще греха, ибо здесь еще не участвует воля. Воля сказывается уже в сочетании, (συνδυασμός), — это есть некое «собеседование с явившимся образом». И в этой заинтересованности или внимании начало греха («не совсем без греха»). Однако, важнее увлечение воли, «сосложение» (συγκατάθεσις), «согласие души с представившимся помыслом, соединенное с услаждением». И далее — помысл (соблазнительная мысль или образ) укореняется в душе, — это ступень пленения (αίχμαλωσία), своего рода одержимость сердца. Наконец, создается порочный навык, — это и есть страсть в собственном смысле слова (τό πάθоς). Из этого видно, что корень страстей в попустительстве воли, во-первых; и во-вторых, соблазн приражается чрез мысль, под образом мысли или помысла (λоγισμός). Аскетическая задача поэтому раздваивается. С одной стороны, требуется укрепление воли (через отсечение произвола и послушание). С другой — очищение мысли. Соблазн приходит извне. «Зла и страстей по естеству (κατά φύσιν) нет в человеке. Ибо Бог не создал страстей». Это не значит, что человек и сейчас чист. Но он чисть по силе крещения, падает вновь волею, и очищается покаянием и подвигом. В самом естестве есть известная сила (возможность) добродетели, и грех противен естеству, есть извращение природных свойств. Однако, при этом, задача человека не только в исполнении естественной меры, но и в ее превышении, в том, чтобы стать выше естества. Таковы чистота, смирение, бдение, всегдашнее умиление сердца. Потому и требуется синергизм свободного подвига и Божественных дарований, приподымающих человека над ограниченностью естества… Борьба со злом и соблазном должна начинаться возможно рано, пока соблазн еще не утвердился в страсть. Но редко кто не опаздывает. И потому подвиг так труден и долог, и нет в нем кратких путей… К тому же и путь бесконечен. Предела любви к Богу нет, или предел этот сам бесконечен, — «любовь не престает». «И мы никогда не перестанем преуспевать в ней, ни в настоящем веке, ни в будущем, в свете всегда принимая новый свет разумений… Скажу, что и Ангелы, сии бестелесные существа, не пребывают без преуспеяния, но всегда приемлют славу к славе, и разум к разуму…»