Иоанн Златоуст - Толкование на Евангелие от Иоанна Страница 60

2. Так как пророки за долгое время изрекали свои предвещания, то Христос, отклоняя здесь подобное предположение, говорит: и ныне есть. Не думай, говорит, что это предсказание исполнится только спустя долгое время. Это событие уже наступает; уже скоро истиннии поклонницы поклонятся Отцу духом и истиною. Словами: истиннии поклонницы Он исключает иудеев вместе с самарянами. Хотя первые лучше последних, но гораздо хуже будущих поклонников, – настолько, насколько прообраз ниже истины. Говорит же Он здесь о Церкви, потому что ей свойственно истинное и достойное Бога поклонение Богу. И Отец таковых ищет поклоняющихся Ему (ст. 23). Если же Он издревле таковых искал, то дозволил иудейский образ поклонения не потому, чтобы Сам этого желал, а по снисхождению и для того, чтобы и иудеев привести к истине. Кто же это истинные поклонники? Это те, которые не ограничивают служения Богу каким-либо местом, а поклоняются Ему духом, как и Павел говорит: молю вас, братие, щедротами Божиими, представите телеса ваша жертву живу, святу, благоугодну Богови, словесное служение ваше (Рим. 12, 1). Когда же Христос говорит: Дух есть Бог, то этим выражает, что Он бестелесен. А бестелесному и служение подобает такое же, и должно быть приносимо в том, что в нас есть бестелесного, то есть в душе и чистом уме. Потому и говорит: иже кланяется Ему, духом и истиною достоит кланятися (ст. 24). Так как и самаряне, и иудеи не радели о душе, а много имели попечения о теле, очищая его всевозможным образом, то Он и говорит, что не чистотою тела, но тем, что в нас есть бестелесного, то есть умом, должно служить Бестелесному. Итак, не овец и тельцов, но себя самого принести Богу во всесожжение; это и значит: представить жертву живу. И истиною достоит кланятися. Прежние установления, как то: обрезание, всесожжения, жертвы, курения – были только прообразы; ныне же все истина. Не плоть надобно нам обрезывать, а лукавые помыслы, распинать себя, потреблять и умерщвлять неразумные пожелания. Изумляется жена таким словам Его, и, не будучи в состоянии возвыситься до этой высоты учения, в недоумении, послушай, что говорит: вем, яко Мессия приидет, глаголемый Христос; егда Той приидет, возвестит нам вся. Глагола ей Иисус: Аз есмь, глаголяй с тобою (ст. 25–26). Откуда у самарян было ожидание пришествия Христова, когда они принимали только Моисея? Из самих Писаний Моисея. В самом начале он уже сообщает откровение о Сыне – слова: сотворим человека по образу нашему и по подобию (Быт. 1, 26) сказаны к Сыну. И беседовавший с Авраамом в куще был Сын (см.: 18, 1). И Иаков о Нем пророчествовал, говоря: не оскудеет князь от Иуды и вождь от чресл его, дондеже приидут отложеная ему, и Той чаяние языков (Быт. 49, 10). И сам Моисей говорит: пророка от братии твоея, якожемене, возставит тебе Господь Бог твой: Того послушайте (Втор. 18, 15). Также повествования о змие, о жезле Моисея, об Исааке, об агнце и многие другие могли возвещать Его пришествие желающим понять. Почему же, скажешь, Христос не указывал жене на эти преобразования, тогда как Никодиму указал на змия, а Нафанаилу напомнил пророчества; ей же ничего такого не сказал? Почему это, по какой причине? Потому, что те были мужи и занимались этими предметами, а она – жена убогая, неученая, несведущая в Писаниях. Потому Он и не беседует с нею от Писаний, а привлекает ее к Себе обещанием воды и Своею прозорливостию, приводит ей таким образом на память Христа и, наконец, открывает Себя. Если бы Он ей сказал это с самого начала, когда она еще не спрашивала Его, то ей показалось бы, что Он говорит пустое и несбыточное. А теперь, мало-помалу приведши ей на память, благовременно открывает и Себя. Иудеям, хотя они и часто говорили: доколе души наша вземлеши? Аще Ты еси Христос, рцы нам не обинуяся (Ин. 10, 24), – Он не давал ответа ясного; а жене самарянской прямо сказал о Себе, что Он – Христос. Это потому, что жена была благонамереннее иудеев; они спрашивали не для того, чтобы научиться от Него, а чтобы постоянно насмехаться над Ним; а если бы они желали научиться, то для этого достаточное было поучение им и в беседах Его, и в Писаниях, и в чудесах Его. Но жена, что говорила, говорила от искреннего сердца, с чистым намерением, и это очевидно из ее последующих действий. Она и сама слушала Его и веровала, и других привлекала к вере; да и во всем видны усердие и вера жены. И тогда приидоша ученицы Его. Весьма благовременно пришли они, потому что поучение уже было окончено. И чудяхуся, яко с женою глаголаше; обаче никтоже рече: чесо ищеши, или: что глаголеши с нею? (4, 27).

3. Чему они удивлялись? Кротости Его и крайнему смирению, – в том, что Он, будучи столь велик, с таким смиренномудрием благоволил беседовать с женою бедною и притом самарянкою. А хотя и удивлялись, однако не спрашивали о причине беседы. Так они были научены соблюдать обязанность учеников, так Его боялись и уважали. Хотя не имели еще тогда о Нем надлежащего понятия, смотрели, однако ж, на Него, как на дивного человека, и питали к Нему великое уважение. Правда, во многих случаях они показывали и много смелости, как, например, Иоанн припадал на перси Его (см.: Ин. 13, 25), или, приступив к Нему, говорили: кто болий есть в Царствии Небеснем? (см.: Мф. 18, 1). Также сыны Зеведеевы просили Его, чтобы одному сидеть одесную Его, а другому ошуюю (см.: Мк. 10, 37). Почему же в настоящем случае они не спрашивали Его? Потому, что те все случаи касались их самих, и потому они имели нужду спрашивать; а настоящее обстоятельство нисколько их не касалось. Да и Иоанн делал так[38] спустя долгое время, уже под конец, когда пользовался особенною близостию к Нему и был совершенно уверен в любви Христа: он, как сказано, был тот ученик, егоже любляше Иисус (Ин. 13, 23). Что может сравниться с таким блаженством? Но мы, возлюбленные, не будем ограничиваться только тем, чтобы ублажать Апостола, а будем все делать так, чтобы быть самим в числе ублажаемых; будем подражать евангелисту, и для того посмотрим, чем он приобрел столь великую любовь. Чем же? Он оставил отца, лодку и сети и последовал за Христом. Но это было в нем общее с братом его, с Петром, Андреем и с другими апостолами. Что же было особенного, отчего происходила великая любовь Христова? Сам евангелист ничего такого не говорит о себе, кроме того, что был любим Спасителем, а о доблестях, за которые был любим, по скромности умалчивает. Что Христос любил его особенною какою-то любовию, это всем очевидно, однако не видно, чтобы он беседовал с Христом или вопрошал Его о чем-либо отдельно от прочих, как это делали часто Петр, Филипп, Иуда и Фома; только тогда это видим, когда Иоанн хотел угодить и оказать послушание соапостолу (см.: 13, 24, 25). Когда первоверховный апостол побуждал его к тому знаком, тогда он и вопросил Иисуса, – потому что оба эти апостола имели великую любовь между собою. Так видим, что они вместе и в храм входили, и вместе говорили к народу. Правда, Петр всегда с большею горячностию и действует и говорит, а под конец и от Самого Христа слышал: любиши ли Мя пачесих? (21, 15). А любящий больше сих, конечно, был и сам любим. Но это, очевидно, происходило от любви к Иисусу, а то – от любви Самого Иисуса. Итак, что же возбуждало особенную любовь к Иоанну? Мне кажется, то, что этот муж показывал особенную скромность и кротость; потому-то он не обнаруживал ни в каком случае смелости. А как велика эта добродетель, видно из примера Моисея, которого это именно и сделало столь великим и славным. С смиренномудрием ничто не может сравниться. Потому и Христос начал с него учение о блаженствах: намереваясь положить как бы основание величайшего здания, Он поставил прежде всего смирение. Без него невозможно, невозможно спастись; хотя бы кто постился, молился, подавал милостыню, но если делает с гордостию и не имеет смирения, – все это мерзко; а если делается со смирением, то вожделенно, достолюбезно и благонадежно. Итак, смирим себя, возлюбленные, смирим; и если будем бодрствовать над собою, то эта добродетель будет для нас очень легка. Да и что, в самом деле, может возбуждать тебя к гордости, человек? Не видишь ли ты ничтожества твоего естества, – удобопреклонности (ко злу) твоей воли? Подумай о своей кончине, помысли о множестве грехов. Но, может быть, ты совершил много великих дел, и потому высокомудрствуешь о себе? Но этим-то и теряешь все. Не столько грешнику, сколько добродетельному нужно заботиться о смирении. Почему так? Потому, что грешник понуждается к смирению совестию, а добродетельный, если не очень бодрствует над собою, как будто подъятый ветром, превозносится и тотчас омрачается, подобно известному фарисею. Ты помогаешь бедным, но ты подаешь им не свое, а Господне, общее для всех подобных тебе рабов Его. Поэтому-то, в несчастии ближнего провидя и свое собственное и в других изучая свою природу, тем более надобно смиряться. Может быть, и мы произошли от таких же предков; а если нам досталось богатство, то оно сноваможет и уйти от нас. Да что такое и богатство? Тень пустая, дым исчезающий, цвет травы или, лучше сказать, и цвета ничтожнее. Что же ты надмеваешься травою? Не достается ли богатство и ворам, и любодеям, и блудникам, и расхитителям гробов? То ли надмевает тебя, что имеешь таких сообщников в стяжании? Или ты любишь честь? Но для чести нет средства вернее милостыни: почести, приобретаемые богатством и преобладанием власти, бывают вынуждены и ненавистны для других, а почести из-за милостыни воздаются по доброй воле и по совести людей почитающих. Потому-то сами почитающие никогда не могут и отнять этих почестей. Но если люди питают такое уважение к милостивым и желают им всех благ, то подумай, какую награду, какое воздаяние получат они от Человеколюбца Бога. Будем же искать этого богатства, вечно пребывающего, никогда не исчезающего, чтобы, сделавшись великими здесь и прославившись там, достигнуть вечных благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.