Андрей Кураев - Христианство на пределе истории Страница 65

Для определения традиционного церковного отношения к проблеме личной гражданской свободы показательно письмо Н. Мотовилова Императору Александру II: «По особому, великого старца Серафима священнотайному извещению, данному мне в 1 день апреля 1965 года, Господу и Божией Матери неугодны обиды Линколна и североамериканцев Южных Штатов рабовладельцев. А потому на образе Божией Матери Радость всех Радостей, имевшей по тому повелению его, батюшки отца Серафима, послаться президенту Южных, а именно рабовладельческих Штатов, велено было скрепить подписью: „На всепогибель Линкольна“»[478]. Я бы поостерегся доверять подлинности всех видений и рассказов Мотовилова – но сам факт его симпатий в американской гражданской войне есть факт нашей церковной истории[479].

Так что не стоит путать интеллигентские добродетели «шестидесятников» с системой церковных ценностей.

Конечно, из того факта, что Церковь в былые века не возвышала свой голос для защиты гражданских свобод[480], не следует, что ей и сегодня не следует этого делать. Корабль, на котором всегда, при любом ветре ставят одни и те же паруса, рискует не достичь гавани. Но во всяком случае нельзя же не замечать, что нынешние протестные кличи – как бы они ни были нужны – все же не вырастают из церковной истории. Из этой их «новизны» не следует, что мы должны обвинить всех протестующих в модернизме и еретичестве. Но сами «протестанты» должны сделать вывод из сопоставления своих действий с основным стилем церковной жизни былых веков. Вывод этот в том, что сами протестующие должны понять позицию тех священников и мирян, которые не торопятся вместе с ними митинговать и подписывать письма протеста. Так нас воспитала наша тысячелетняя церковная история… Модернист же должен осознавать, в чем состоит его модернизм и – если он предлагает новизну на благо Церкви и в согласии с духом ее жизни – должен с десятикратной прочностью изложить свои доводы.

Порой нам лишь кажется, что в церковной жизни ничего не изменилось – в то время как разлом уже есть. Один из этих переломов – радикальное изменение отношений христиан к власти.

В течение предыдущих столетий христианские проповедники считали твердую государственную власть заслоном от хаоса. И именно с хаосом ассоциировался антихрист. Хаоса, наплыва варваров христиане боялись даже больше, чем гонений со стороны языческой империи. Практически вся святоотеческая традиция говорит о том, что антихрист воцарится на руинах миропорядка. Крепкая Римская империя, государственная власть, исполняющая закон (пусть даже не собственно церковный), рассматривалась как начало, «удерживающее» от прихода антихриста, в котором видели дитя хаоса. И потому в течение многих столетий христиане более всего боялись распада, дезинтеграции…[481]

Сегодня же царство антихриста ассоциируется в церковном сознании скорее с жестко-тоталитарной государственностью. Не анархия, не беспорядок, а «новый мировой порядок» страшит современных христиан: «на вооружении современных мироправителей высокоэффективная, как они считают, концепция управляемого хаоса. Ее суть в создании единого, высокоорганизованного координирующего центра, жестко контролирующего протекание основных процессов всеземного хозяйства, которое находясь в процессе непрерывного становления, формируется как результат беспощадной – до физического уничтожения – конкуренции между обезличенными, хаотически перемещающимися, „свободными“ индивидами»[482]; «Тотальный экономический контроль подготовит пришествие царства антихриста, свидетельствуют тексты Апокалипсиса»[483]… Вообще-то «тексты Апокалипсиса» свидетельствуют ровно об обратном: сначала появится антихрист, а затем он с помощью своего помощника-пророка установит «жесткий экономический контроль». Обилие такого рода модернистских передержек в современных иннэнистских проповедях сильно мешает христианину-традиционалисту встать в ряды «сепаратистов», бунтующих против «глобализма».

В течение пятнадцати веков – от римского императора Константина Великого до российского императора Николая Второго – Церковь была рядом с властью. Церковь скорее поддерживала все государственные меры, направленные на укрепление «управляемости» общества. Все те изобретения, с помощью которых государство рассчитывало обеспечить более полный контроль над жизнью граждан, Церковь рассматривала как средство расширения своего влияния и потому одобряла. Власть хотя бы номинально была православной и поэтому церковные иерархи надеялись, что создание новых форм контроля за жизнью людей (будь то перепись или паспортизация) поможет отслеживать еретиков… На все нововведения Церковь смотрела как бы глазами государства. Глазами гонителей.

Но в ХХ веке левиафан государственности сорвался с поводка «христианизации» и обернулся против людей и против Церкви.

Опыт ХХ века научил нас смотреть на происходящее не глазами властей, а глазами гонимых. Церковь поставила себя на место гонимых. И от их имени, от имени возможных жертв нового аппарата 7 марта 2000 года[484] она заявила свой протест и предостерегла: на наших глазах складывается механизм, который позволит более жестко контролировать жизнь людей, чем до-компьютерные и до-телевизионные «колесики, винтики и рычаги» сталинского аппарата…

И Юбилейный Архиерейский Собор, прошедший в августе 2000 года в воссозданном Храме Христа Спасителя, не был похож на «съезд победителей». Его решения (тут и канонизация новомучеников, и заявление о том, что Церковь имеет право сопротивляться государственной власти, если та влечет людей ко греху) пронизаны не столько радостью по поводу окончания прежних, атеистических гонений и оскорблений, сколько ощущением близости новых гонений – на этот раз уже глобальных, а не ограниченных «железным занавесом».

Введение компьютерного учета доходов и трат населения, электронных документов, удостоверяющих личность и фиксирующих все ее перемещения, означает, что на наших глазах создается такая технология контроля над личной жизнью человека, которая может послужить опорой для невиданной прежде тирании. Штрих-коды и электронные деньги, компьютерные удостоверения личности и проездные документы делают частную жизнь прозрачной. И если однажды государство снова решит, что оно знает, как «правильно» верить, жить, какие «правильные» книжки надо читать и «правильные» мысли думать – то оно будет иметь в своих руках такую информацию о людях, которую не могла предоставить в распоряжение диктаторов прошлого никакая тайная полиция…

Телевидение будет промывать людям мозги, а компьютерные системы позволят контролировать результаты этой промывки. В этом, новом обществе, как никогда трудно будет плыть против течения. А у христиан есть основания полагать, что набирающее силу течение не будет для нас попутным[485].

Может быть, нынешние изощренные технологии контроля за жизнью людей не будут задействованы антихристом. Но можем ли мы быть уверенными, что между коммунистами и антихристом наша история (не обязательно мировая, может, и российская) не будет знать никаких тиранов? И у этих грядущих гонителей будут такие средства контроля над людьми, каких не было у Нерона. Элементарное несовершенство техники учета человеческих действий и передвижений, налагаясь на те особенности национальной жизни, которые были подмечены Гоголем («дураки и дороги») позволяло порой скрыться от государственного ока в те места, куда по дурным дорогам не сразу попадали отличники политучебы. В современной цивилизации с электронными документами и компьютерными сетями такое будет невозможно. Компьютер не дурак: он ничего не забудет…

Более того, стремительно идущая глобализация означает, что контроль может оказаться в руках не национального государства, а государства наднационального или даже мирового. Центры глобальной власти будут независимы от выбора местных избирателей в гораздо большей степени, чем традиционные национальные властные структуры. Это означает что в новой «мировой деревне» избиратели православных стран оказываются на положении ничего не определяющего меньшинства. Выстраивается дорога с односторонним движением: глобальные центры власти могут взять под контроль сознание (и подсознание) наших детей и, быть может, даже нас самих, а мы не можем воздействовать на решения центра власти, который слишком высоко вознесен над нами.

Так что повод для тревоги и протеста вполне рационален.

Как рациональна и реакция Церкви, оценившей государственное нововведение о тотальной компьютерной регистрации граждан и о заведении электронного дела на каждого из нас как нарушение прав человека, как шаг к тому, чтобы сделать нашу частную жизнь абсолютно прозрачной для электронной слежки… Церковь посмотрела на государство глазами потенциальных гонимых – и заявила протест.